Гнев Тиамат (ЛП) - Кори Джеймс. Страница 78

– Как я могу это знать? – спросила она громче, чем ей хотелось, но она уже не сдерживалась. – Я не знаю, кто они, или как сожрали корабли, которые уже сожрали. Где наши отчеты? Где данные? Без них я не могу выдать ничего, кроме спекуляций. И какое отношение это имеет к Терезе Дуарте?

Трехо сдвинулся к столу, вызвал какое-то окно, и перекинул его на ручной терминал Элви. Она посмотрела на изображение, и узнала «Сердце Бури». Самый знаковый лаконианский корабль из существующих, в гиперреальном качестве съемки через телескоп с усиленной, стабилизированной и улучшенной оптикой. Вокруг «Бури» зажглось несколько блестящих искр.

– Был бой? – спросила она, а изображение внезапно стало настолько белым, что даже на маленький экран было больно смотреть.

– Это уже известно Солнечной системе. И станет известно всей империи. «Буря» уничтожена. Террористическая ячейка сепаратистов похитила секретную технологию Лаконии и использовала её против нас. Теперь у меня остался лишь один «магнетар», и тринадцать с лишним сотен врат, которые надо держать под контролем, а единственное место, где мы можем эффективно справиться с задачей, преследуется… – Он указал на ногу Элви. Какая бы там херня ни откусила часть её бедра.

– Понимаю... – сказала она.

– Мы не можем удержать ретрансляторы. Каждый раз, когда я их отправляю, какой-то камнемёт тут же их сбивает. Террористы обмениваются сообщениями через кольца, пользуясь технологическим эквивалентом консервных банок и жевательной резинки, а я не могу их остановить. Разместив флот в пространстве колец, я буду контролировать всё, потому что там критическая позиция. Ключевая точка. А если нельзя обеспечить там безопасность, о контроле над империей можно забыть.

– Если только не… – начала Элви, но Трехо уже несло. Слова вырывались из него как лавина. И раз она стронулась, её уже нельзя было остановить.

– Каждый – каждый! – на каждом корабле, станции и планете будет ждать ответного шага высокого консула. А он сейчас – вон, двумя коридорами дальше, машет руками, как чёртов студент в первом галлюциногенном трипе. Правительства существуют в уверенности. Не в свободе. Не в праведности. Не в силе. Существуют потому, что люди верят в их суть. И не задают вопросов. А Лакония сейчас заглядывает в жерло огромного количества вопросов, на которые мы не можем ответить.

К концу своей речи он почти кричал. Резко, пронзительно. А Элви внезапно и ярко вспомнила время своего юношества на Кархуле. Управляющий бакалейной лавки, в которую они с отцом ходили каждую неделю, узнал, что арендная плата выросла, и ему придется переезжать или закрываться. У него был точно такой же тон, тот же вид человека, побеждённого обстоятельствами, тот же гнев перед лицом непримиримой реальности. Было что-то странно утешительное в мысли, что проблемы скромного бакалейщика и самого влиятельного человека в галактической империи могут быть так фундаментально схожи. Не думая, она потянулась и взяла Трехо за руку. Он отдернул её, словно Элви его обожгла.

Трехо потребовалась пара длинных, нервных вздохов, чтобы восстановить самообладание. И когда он заговорил, он снова стал сам собой.

– Ваша проблема, доктор Окойе, в том, что вы считаете вопрос, стоящий непосредственно перед вами, самым неотложным. Вы ошибаетесь. Кем бы ни был Паоло Кортазар, – а у меня нет иллюзий на его счёт, – он незаменим.

Повисшая пауза растянулась в неловкое молчание. Элви чувствовала, что смотрит в пропасть, хотя раньше даже не понимала, что стоит на её краю.

– Вы говорите мне, что не видите в этом ничего страшного?

– Я постараюсь защитить девушку, – сказал Трехо. – Сделаю всё, что от меня зависит, чтобы эти двое не оставались наедине.

– Но если он придет сюда с её головой подмышкой, вы пожмёте плечами, и пустите это на самотёк?

Трехо развел руками.

– Если он пообещает исправить весь этот пиздец, пожертвовав ею, я сам дам ему нож. Это мой долг. Я офицер Лаконии... Как, впрочем, и вы.

В комнате стало душно. Элви никак не могла отдышаться. Но Трехо либо не видел её страданий, либо сознательно не замечал.

– Ваша задача, доктор Окойе, послужить второй точкой зрения, и предоставить свой опыт в помощь доктору Кортазару. В этой задаче вы с ним партнёры. И разногласий между вами не будет. Сочтёте ли вы это трудным, или неприятным, мне плевать. Мы находимся в критической точке истории, и вам придётся принять это.

– Она же ребёнок...

– Я согласен, что будет лучше, если она выживет. И сделаю всё, что смогу, – сказал Трехо. – Но между нами не может быть никакого недопонимания относительно наших приоритетов. Чем раньше вы с Кортазаром найдете способ вытащить обратно сливки из этого кофе, тем быстрее она будет в безопасности. Всё, что мешает исцелению Уинстона Дуарте – ваш враг. Всё, что помогает – друг. Надеюсь, теперь вам всё ясно?

Её «я ухожу в оставку» так и застряло в глубине горла. Она чувствовала эти слова почти физически. Знала их форму. И знала, что Трехо не даст ей уйти. Оттуда, куда она забралась, не уходят.

– Ясно, как божий день, – ответила она. – Кристально.

– Спасибо, что уделили время, доктор. Для вас моя дверь всегда открыта.

Ей показалось, что это такой ёрнический способ попросить её уйти.

Она поднялась, вышла в зал, затем в широкий вестибюль, и шагнула в темноту сада. Предвещая рассвет, на востоке гасли самые тусклые из звёзд. В воздухе пахло жжёной корицей. Наступило время спаривания для маленького наземного животного Лаконии, похожего на личинку. А на Земле запели бы птицы. Она долго стояла там, глубоко вдыхая.

Она десятилетиями занималась полевыми исследованиями, путешествуя по новым мирам со своими пакетами для образцов, и испытательными комплектами. Наверное, единственная из живущих, наблюдавшая столько вариаций развития жизни. Столько бесчисленных эволюционных решений под разными звёздами, созданных – более или менее – в ответ на одно и то же давление. Глаза – в каждом из миров, ведь способность воспринимать свет давала большую вероятность выживания. Рот рядом с органами чувств, потому что способные видеть, что ешь, справлялись лучше остальных. Во имя науки, она, вероятно, убила и вскрыла больше представителей отдельных видов, чем кто-либо в истории. И всё же не воспринимала себя как убийцу. Как соучастницу убийства. Как монстра.

На горизонте в небо поднялся шлейф, который выглядел почти как дым, но на самом деле состоял из миллионов крошечных зеленых червячков, взмывающих ввысь, и опускающихся обратно. Они мерцали всё ярче, во всей своей биолюминесцентной красе. Природа прекрасна везде, во всех проявлениях. И жестока. Элви не знала, почему продолжала надеяться, что человечество окажется другим. Зачем притворялась, что не скована теми же правилами, что действуют для горных львов и ос-паразитов. Кровь, на зубах и когтях, на каждом уровне. В Библии даже ангелы убивали детей человеческих, когда Бог просил их об этом.

Рой на горизонте заканчивал «шоу спаривающегося кластера», их свет гас, их тела серели. Облака роя поглощали розовый и красный, – цвет рассвета любой кислородной планеты, – чтобы выборочно рассеять его на более мягкие оттенки. Запах корицы усилился.

– Удачи, маленькие личинки, – сказала она. – Надеюсь, хоть у вас всё получится.

Она направилась обратно в Государственное Здание, и сквозь него к другой стороне комплекса, к ожидающей машине. Села, не обменявшись шуткой с водителем, и они двинулись в сторону большого города, где свет выключался только с восходом солнца. Высотки, улицы, склады и театры – всё это напоминало ей огромный улей.

В университете она прогулялась от парковки до загона пешком. Кортазар сидел на скамейке возле куба без окон, с чашкой кофе в руке, и кукурузным кексом на колене.

Он улыбнулся подходящей Элви.

– Прекрасное утро, не находите? – спросил он.

Тёмные глаза. Смуглая щека, с линией пёстро-белой щетины там, где он не сбривал её. Он выглядел как какой-то профессор химии, а не монстр.