Раздробленный свет (ЛП) - Кауфман Эми. Страница 29

— Как насчет кино? — спрашивает она. — У меня стоит головизионная приставка, около миллиона вариантов на выбор.

— Разве тебе не нужно забирать детей? — спрашиваю я, глядя на мерцающий на стене экран, транслирующий информацию о погоде.

Мэй прослеживает мой взгляд, а потом отводит глаза.

— После школы они едут домой к друзьям. Все нормально. Может комедию, вы как?

Гидеон морщится, сползает со стула и следует за Мэй в гостиную.

— Я в меньшинстве, не так ли? — жалуется он.

Я видела, может быть, одну романтическую комедию с тех пор, как я приехала на Коринф, и мне она не очень понравилось, но я не особо хочу говорить ни Мэй, ни Гидеону, что я выросла на болоте без доступа к голотрансляциям или гиперсети. Поэтому я иду за ними, стараясь не обращать внимания на беспокойство.

Мэй включает головизор, который занимает половину стены гостиной. Ее дети явно развлекательные наркоманы, пол завален игрушками и сопутствующими товарами, что делают программы для детей более захватывающим. Каналы мерцают слишком быстро, Мэй откашливается.

— Извините, глазные трекеры сбоят.

Гидеон плюхается на один из диванов, вытаскивает наладонник и, без сомнения, изучает, есть ли какие-нибудь сподвижки после нашего сообщения детективу. А я не спускаю глаз с Мэй, наблюдая, как она борется с управлением, моргая слишком быстро для того, чтобы трекеры работали должным образом.

Что-то здесь не так.

Она, наконец, находит нужное кино, а затем жестом приглашает меня расположиться на диване.

— Я пойду немного приберусь на кухне, а потом присоединюсь к вам.

Я иду к дивану, когда она возвращается на кухню, безупречно чистую кухню, и останавливаюсь, где я все еще могу видеть ее под углом, через зеркало в прихожей. Как только она выходит из прямой видимости гостиной, она снова прижимает руку к наушнику, губы двигаются, но голос неслышен из-за звуков вступительных титров фильма. Она до сих пор не закончила общаться по телефонному звонку, что произошел ранее.

Мое сердцебиение учащается, я опускаюсь на диван в нескольких футах от Гидеона, пытаясь поймать его взгляд. Он даже не отрывает глаз с наладонника — когда он чем-то поглощен, его не оторвешь — поэтому я потихоньку пододвигаюсь ближе, пока бедром не упираются в него. Это заставляет его подпрыгнуть, наладонник падает на колени, когда он смотрит на меня, подняв брови.

— Алиса, с тобой все хорошо? — спрашивает он, и хотя его голос дразнящий, я вижу, как его рука начинает ползти ко мне.

— Говори тише и постарайся выглядеть нормально, — говорю я тихо, не шепотом, потому что шипящие шепота разносится дальше, чем тихий голос, — просто бормоча, как будто мы просто общаемся. — Что-то не так.

— Что ты имеешь в виду? — Гидеон смотрит на наладонник, как будто там может быть ответ на его вопрос.

— Мэй. С ней что-то происходит… язык ее тела полностью изменился.

— О чем ты вообще? — Гидеон откидывается назад, но даже в зеркале невозможно разглядеть кухню с того места, где мы сейчас находимся. — София, ты должна как-нибудь расслабиться. Мы сделали то, что должны были сделать, полиция займется этим. И я знаю Мэй уже четыре года. Она могла сдать мою личность в гиперсети десятки раз, но так и не сделала этого. Здесь мы в безопасности.

— Именно то, что раз ты так хорошо ее знаешь, не делает это невозможным. — Я не против использовать нашу близость, чтобы привлечь его внимание, и положить свою руку на его руку. — Я ее совсем не знаю, никаких предубеждений, и говорю тебе, что бы это ни был за телефонный звонок, что-то происходит. Она сдала нас, или думает об этом, или о чем-то, что я даже не могу предсказать, но что-то не так. Ты должен послушать меня.

Гидеон колеблется, затем резко отводит руку, нахмурив брови.

— Зачем ты пытаешься разыграть меня? Настроить меня против друга? Что это тебе дает?

Я смотрю на арку, ведущую на кухню, чтобы убедиться, что разочарование не заставит мой голос повыситься.

— Ничего! Боже, Гидеон, ты же не думаешь, что я бы отдала что-нибудь, чтобы просто сидеть здесь и смотреть фильм, и быть в безопасности, хоть раз, хоть раз? — К моему ужасу, я чувствую, что мои глаза начинает жечь, и не потому, что я пытаюсь плакать. Теперь слезы сделают Гидеона еще более уверенным, что я пытаюсь его разыграть. И вот они, угрожая выплеснуться наружу, заставляют меня моргать, чтобы сдержать их.

Потому что даже когда я говорю эти слова, я понимаю, что они правдивы. Впервые после смерти отца желание быть здесь, в безопасности, на диване с парнем, которого я едва знаю, кажется более реальным, чем необходимость заставить Лару заплатить. И это пугает меня больше всего.

— Я доверяю Мэй, — говорит он низким и твердым голосом. Только сейчас я вижу его страдания из-за потери его берлоги. Он не готов в придачу ко всему потерять последнее убежище. — Я доверяю ей гораздо больше, чем тебе.

Я делаю медленный вдох, стараясь не замечать, как мне больно. Но я не могу его винить. Он не должен мне доверять.

— Купить можно кого угодно, — мягко отвечаю я. — У каждого есть слабости. Ее верность тебе перевешивает ценность ее собственной жизни? Жизни ее детей?

Назло самому себе, взгляд Гидеона скользит к каминной полке над головизором, где фотографиями близнецов заставлено каждое пустое место.

Я использую свое преимущество, как только могу.

— Скажи ей, что мы собираемся проверить зацепку, встретиться с контактом, что угодно. Придумай какой-нибудь предлог, из-за чего мы должны уйти, и если она попытается заставить нас остаться, ты поймешь, что она задерживает нас здесь по какой-то причине.

Гидеон, онемевши, только качает головой, глядя на экран головизора, где разыгрывается сцена на борту космической станции под звуки недавнего поп-хита. Когда Мэй возвращается, неся большую миску попкорна, он смотрит на нее с улыбкой, его гнев тает. Мое сердце замирает.

— Вот, пожалуйста, — говорит она, передавая нам миску. — Никакой синтетики, только настоящая кукуруза. Сделав ошибку, попробовав ее как-то раз, теперь мои дети не притрагиваются к ней. — Она откашливается и отворачивается, чтобы вернуться на кухню.

— Ты не собираешься смотреть с нами? — спрашивает Гидеон, ставя миску на колени.

— О нет, у меня есть дела поважнее. — Мэй не оборачивается.

Гидеон замолкает, глядя на миску и заметно сжимая челюсти. Затем, медленно, произносит:

— Ну, мы тоже не можем долго здесь оставаться. Я сконнектился с одним из моих контактов, и нам нужно добраться до места встречи до того, как связь с ним оборвется.

На какой-то дикий момент мне хочется протянуть руку и дотронуться до него, но я подавляю этот порыв. Даже если он проверяет мою теорию, это не значит, что он хочет меня утешить.

Мэй замирает в арке. Ей требуется всего лишь доля секунды, чтобы обернутся, а затем она принимает такую непринужденную позу, когда опирается на дверной проем, что все становиться слишком очевидно даже для Гидеона.

— Не беспокойся об этом, — улыбаясь, говорит она. — Вы оба выглядите уставшими. Просто отправь сообщение, скажи своему контакту, что заскочишь вечером или завтра. Тебе нужен отдых больше, чем та информация.

Гидеон наклоняется вперед, ставит миску на кофейный столик и встает.

— Мне бы действительно хотелось сделать это Мэй. Но это может дать нам некоторые доказательства того, что замышляет Лару, которые нам понадобятся, даже если полиция остановит то, что произойдет на «Дедале».

Мэй чуть выпрямляется, кидает взгляд в сторону кухни, смотря на часы, а затем обратно.

— Я подам знак ИксФактору или одному из админов на нижнем уровне, они могут быть тебе полезны.

Гидеон шумно выдыхает, опуская плечи.

— Мэй, — шепчет он, — что ты сделала?

По лицу Мэй пробегает рябь, и, когда ее улыбка омрачается, мое сердце сжимается. Я была права. Хотела бы я чувствовать себя оправданной. Вместо этого мне становится трудно дышать. Предательство приносит такую боль, от которой трудно оправиться.