Раздробленный свет (ЛП) - Кауфман Эми. Страница 34

— Иди сюда, — говорю я, стараясь звучать бодро и деловито. Я больше не могу обманывать себя, вот и все… но я также не могу позволить себе сдаться. Мои мысли хотят открыться, заглянуть за пределы «Дедала», но я знаю, что после него ничего не будет. И если я позволю себе думать, что такое возможно, я не смогу сделать то, над чем работала в течение последнего года своей жизни. Он работал, чтобы раскрыть планы Лару, а я работала, чтобы подобраться к нему достаточно близко, чтобы заставить его ответить за убийство отца. Я не могу позволить Гидеону стать более важным, чем убийство монстра Родерика Лару.

Гидеон наблюдает за мной, ждет, когда я его проинструктирую. Глядя на него, я не могу не думать, что, возможно, после «Дедала» может быть жизнь. Я так долго не хотела ничего, кроме смерти Лару, что забыла, как хотеть чего-то другого, но здесь, напротив лица Гидеона, эта холодная уверенность с каждой секундой становится все менее твердой.

— Соф?

Я отбрасываю мысли в сторону и заставляю себя говорить спокойно.

— Возьми меня за руку вот так. Другая моя рука ложится на твое плечо, а твоя — на мою талию. — Я останавливаюсь. — На мою талию, Гидеон.

Его глаза вспыхивают, являя озорной блеск, прежде чем он поднимает руку выше.

— Должно быть, я ослышался.

— Мм-хмм. — говорю я невозмутимо. — А теперь вслушайся в ритм музыки. Слышишь эту схему раз-два-три? В этот такт пойдут наши шаги…

Он быстро учится. Если бы я еще не видела достаточно доказательств его ловкости, когда он лазил по трубам и взбирался по шахтам лифта, это убедило бы меня, что все те тренажеры в его берлоге нашли хорошее применение. К концу первого вальса он понял основную идею. Следующие несколько произведений — это множество других стилей, что дает мне возможность объяснить различия в нескольких танцах.

Судя по количеству песен к концу первого часа, он более-менее компетентен. Текущая композиция заканчивается, и мы делаем паузу, слегка затаив дыхание. Это была более быстрая песня, и Гидеон стал достаточно уверен в себе, чтобы раскрутить меня… с ограниченным успехом. Он не блестящий танцор, но он достаточно хорош. Он не привлечет ни хорошего, ни плохого внимания на танцполе. Именно к этому мы и стремимся.

Я знаю, что должна предложить остановиться на ночь, я знаю, что я должна предложить снова разделить одеяла и разойтись спать в разные углы. Выключить свет и остаться в темноте этого пыльного места еще раз.

Но я не могу.

Следующая композиция начинает играть, начинаясь с знакомого набора нот на фортепьяно… и я замираю.

Я узнаю ее. Это единственная композиция, которую я узнаю. И я знаю ее только благодаря записи, сделанной другом моего отца за двадцать лет до моего рождения, до наложения эмбарго на трансляции на Эйвоне. Когда я впервые услышала ее, я заплакала, и друг моего отца… чье имя я не могу вспомнить… почему я не могу вспомнить его…? отдал запись мне на хранение.

Только после того, как я покинула Эйвон, я узнала ее название: «Вальс бабочек ми минор». Она была написана четырнадцатилетней девочкой-вундеркиндом в стране под названием Иран, на Земле, в двадцать третьем веке. Она погибла при крушении шаттла вскоре после того, как закончила работу. Это была единственная композиция, которую она написала. Каким-то образом эта трагическая и ужасная деталь — как бы то ни было — сделала произведение еще более красивым. Более острым. Возможно, она умерла ребенком, но это произведение, эта часть ее все еще здесь. Эхом отдается в пустых помещениях галереи, заброшенных еще до моего рождения.

— Что-то не так?

Только после вопроса Гидеона, я осознаю, что не танцую.

— Прости… да нет. Ты молодец, я впечатлена. — Я стараюсь выбросить из головы все остальное и следовать его примеру в медленном повороте. Просто сосредоточься на своих шагах.

— Это не так сложно, — отвечает он мягко, как будто на него тоже влияет музыка. — Кто научил тебя этому?

Не отвечай. Придумай что-нибудь. Смени тему. Однако мой рот открывается, и я отвечаю правду:

— Папа.

Рука Гидеона на моей талии смещается и притягивает меня немного ближе.

— Как давно он умер? — ласково спрашивает он.

— Около года назад.

— И ты с тех пор одна?

Я думаю о Дэни и о мальчике на космической станции «Полярис», который помог мне получить мое первое поддельное удостоверение личности, и о паре на «Старчазере», которая позволила мне спрятаться в их каюте по пути на Коринф. Я сглатываю.

— Я предпочитаю быть сама по себе.

— Я тоже. — Взгляд Гидеона, когда я поднимаю глаза, ждет моего. — Так проще. Никаких осложнений. — Он больше не пробует повороты и вращения. Его ладонь на моей спине теплая, и только тогда я понимаю, что если его рука прижата к моей спине, а не к талии, то мы, должно быть, за последний час приблизились, дыхание за дыханием.

— Никто не вмешивается в твои планы, — отвечаю я едва слышным голосом.

Его шаги замедляются, и мои отражают его, пока мы не стоим в луче света, отбрасываемом вывеской книжного магазина позади нас.

— Никто не пострадает, если ты все испортишь.

— Никто не причинит тебе вреда.

Он опускает наши соединенные руки, больше не притворяясь, что мы все еще танцуем, пока они не оказываются между нами. Его пальцы сжимаются, и хотя я знаю, что происходит, я не могу заставить себя отодвинуться. Неоновые огни превращают его глаза во все цвета, цвета, которых я даже не знала, когда росла на Эйвоне. Его горло шевелится на свету, когда сглатывает.

— Гидеон, — шепчу я, не в силах говорить громче шепота. — Это плохая идея.

— Я знаю. — Его глаза не отрываются от моего лица, рассматривая мои черты, задерживаясь на моих глазах, губах. — Пусть это будет плохой идеей через несколько минут. — Когда он опускает голову, его губы становятся мягкими, прикасаясь к моим один раз… потом снова, задерживаясь немного дольше, прижимаясь немного ближе. Затем он чуть заметно расслабляется, давая мне шанс отстраниться.

Я именно это и должна сделать. Или я должна поиграть с ним. Мне следует покончить с этим сейчас, до того, как это произойдет, или мне следует воспользоваться моментом и обеспечить его привязанность и изгнать любой намек на недоверие. Я должна сделать тысячу, миллионов вещей по-другому, и вместо этого я делаю то, что не должна была, то, что хочу.

Я придвигаюсь, чтобы прижаться плотнее, и тянусь вверх, вставая на мысочки, снова встречая его губы. Его рука у меня за спиной сжимается и притягивает меня к нему. Его тело дарит мне тепло, и наши губы разделяются, когда я скольжу руками по его шее. Он издает крошечный стон прямо мне в рот, и я внутри воспламеняюсь, пока «Вальс бабочек» на заднем плане рассказывает о желании, о сне, и о вещах, потерянных слишком рано.

Возможно, есть что-то большее, чем убийство Лару. Может быть… может быть…

Внезапно музыка обрывается, оставляя нас в тишине. Я отшатываюсь от него в удивлении, глядя на наладонник, который буферизует и ищет сигнал. Мое дыхание становится слишком быстрым, слишком громким. Я слышу его эхо в тишине. Опухшие губы горят, и мой взгляд возвращается к Гидеону, словно притягиваемый магнитом.

Он неотрывно смотрит на меня, выглядя таким же измотанным, как и я. В его глазах горит первобытный огонь, его волосы растрепались с той стороны, куда я запускала свои пальцы. Он с трудом сглатывает, и когда он говорит, его голос слегка дрожит.

— Ты права, — выдавливает он, глядя на меня. — Это была ужасная идея.

*Эрху (кит. 二胡) — старинный китайский струнный смычковый инструмент, оригинальная двухструнная скрипка с металлическими струнами.

**Кахон — один из самых многогранных и популярных перкуссионных инструментов.

***Бойран — ирландский ударный музыкальный инструмент, напоминает бубен диаметром примерно полметра (обычно 18 дюймов).

В сером мире голубоглазый человек нашел способ оторвать нас от нашей Вселенной. Мы больше не можем чувствовать других, ни в этом мире, ни в нашем. Когда-то мы составляли бесконечность. Теперь нас трое.