Глаз Пустыни (ЛП) - Швартц Ричард. Страница 33

Наказания только начались, добрых два десятка несчастных, теснились в задней части платформы. Богато одетый чиновник с украшенным драгоценными камнями мечом, стоял на краю платформы, повернувшись лицом к толпе, и громким, ясном голосом зачитывал приговоры.

Мы с Лиандрой остановились. Я не особо любил смотреть на казни — я видел уже достаточно крови и страданий — но глашатай зачитывал не только наказания, но и преступления. Я хотел узнать кое-что о природе закона, и о том, как он применялся здесь.

— Служанка Джелэйн. Вдова, двое детей. Она украла серебряную монету из дома своих хозяев. Пять ударов тяжёлым кнутом, один день в колодках. Её семья может заботиться о ней.

Из толпы заключённых вытащили плачущую женщину средних лет и привязали к тяжёлой деревянной раме. Кнут был кнутом возничего и предназначался для толстой кожи волов. У людей он прорезал кожу, словно нож. Женщина после второго удара потеряла сознание. Двое охранников оттащили истекающую кровью к Вратам Покаяния и дальше к позорному столбу за воротами.

— Келбар, сын пекаря, убил рабыню своего отца. Десять ударов тяжёлым кнутом.

Надувшегося молодого человека привязали к колодкам, он кричал, как поросёнок, пока при четвёртом ударе не потерял сознание. Ропот толпы говорил, что его крики не произвели на неё впечатление.

— Рекрут Халим. Неповиновение. Бастонада, сорок ударов по пяткам расщеплённым бамбуком.

Два солдата подвели молодого человека к тяжёлой деревянной раме. Цвет их униформы говорил, что они принадлежат к другому подразделению, чем те, что охраняли платформу.

Прежде чем привязать молодого человека, один из них дал заключённому бутылку. Тот поднёс её ко рту и опустошил за один раз. Палач выбрал длинный прут из расщеплённого бамбука, занял позицию и начал наказание. Молодой человек застонал только после пятого удара. И закричал лишь в конце, к этому времени бамбуковый прут был уже красным от крови.

Он не потерял сознание. Двое его товарищей с ничего не выражающими лицами отвязали его от рамы и отнесли к священнику Борона. В чашу перед ногами священника был опустошён кошелёк. Он содержал большое количество меди и одну или две серебряные монеты. Видимо, товарищи мужчины скинулись для его исцеления.

Священник Борона кивнул и начал долгую молитву, прося милости своего господина и позволения исцелить. На аскетических чертах лица священника выступил пот, он, продолжая молится и опираясь на свой меч, опустился на колени, затем протянул руку к раненным ногам нарушителя.

Охая и ахая, толпа наблюдала, как раны солдата медленно закрылись. Священник дрожал теперь всем телом. Он закатил глаза, и изо рта у него выступила пена. Слова его молитвы сейчас едва были понятны… затем он обессиленно повалился на бок и остался неподвижно лежать. Хотя подошвы ног солдата ещё не зажили, но выглядели так, будто с момента наказания прошла неделя.

Толпа закричала хвалу Борону, но, казалось, никто не удивлялся тому, что священник теперь тихо лежал на досках платформы.

— Извините, — обратился я к одному из зевак, стоящих рядом. — А что случилось со священником?

— Вы имеет в виду слугу Борона? Это Галим, один из лучших целителей храма, — ответил глубоко поражённый мужчина рядом со мной. — Это его четвёртое исцеление сегодня. Он обрёл высокую благосклонность своего бога.

Я кивнул.

— Да. Но почему он потерял сознание?

Мужчина посмотрел на меня с удивлением.

— Вы ещё никогда не наблюдали за исцелениями? Человек не создан для божьей силы, и требуются истинные преданность и вера, а также большие усилия, чтобы проводить её через слабою человеческую плоть.

— Я не понимаю. Я видел одно исцеление в храме.

— Да, я тоже о нём слышал. Это было в храме Сольтара, верно? Что ж, то исцеление произошло в доме божьем, где его могущество ощущается сильнее всего, и сопровождалось молитвами других святых. Произошло чудо. А это обычное исцеление.

Я поблагодарил человека. У нас лишь немногие священники, чаще всего первосвященники храма, получали от богов дар исцеления. Они редко его использовали и только в храмах. Но Зокора была способна полностью исцелить своими силами тяжёлые раны.

Я вопросительно посмотрел на Лиандру. Она догадалась о чём я думаю.

— Во время чуда в храме использовался компонент — нить. Зокора использовала виноградину, священную для её народа. Без виноградины она почти не может исцелять. Может это всё объясняет.

Священник пришёл в себя, с трудом встал, навалившись на меч сильнее, чем раньше.

— Тогда бог действительно высоко ценит этого священника, раз он может исцелять без какого-либо компонента, — задумчиво произнёс я.

— Может быть. Посмотри, как он измождён. Он вложил в это исцеление большую часть от себя.

Мы продолжили наблюдать. Кража, в зависимости от количества попыток, наказывалась разрезом в ухе или носе, отрубленным пальцем или рукой. Прелюбодеяние женщины — пятью днями на позорном столбе. Теперь я также узнал, что надругательство со стороны прохожих было частью наказания.

Должники сажались в клетки, которые я видел висящими у Ворот Покаяния. Мошенничество наказывалось сломанными пальцами. Телесные повреждения — двойной версией ран, нанесённых жертве.

Один мужчина во время драки выбил другому глаз. Когда палач приблизился к кричащему осуждённому с острым крюком, Лиандра отвернулась и уткнулась лицом в моё плечо. С меня тоже было достаточно. Я прокладывал дорогу через толпу, и в это время она два раза зачарованно ахнула, когда мужчина потерял своё зрение.

Являлись ли эти штрафы несправедливыми и жесткими? Отчасти мне так казалось, но я был здесь посторонним. То, что вызывало у меня отвращение, так это зеваки, превратившие суд в кровавое развлечение. У нас палач часто выполнял свою работу во дворе тюрьмы. Только казни были публичными. И, конечно, клетки и позорные столбы.

Запах крови и крики боли правонарушителей развеялись лишь тогда, когда мы подошли к цирку, который, видимо, приехал в город только сегодня утром. Тут и там странствующие люди были ещё заняты тем, что выгружали свои повозки и оцепляли территорию тяжёлыми верёвками. Всё же представление уже состоялось.

Разноцветно одетые мужчины и женщины танцевали на ходулях, ходили высоко над нашими головами по толстой веревке, огнеглотатели и жонглёры восхищали толпу. Маленькие дети бегали вокруг и гремя выдолбленными тыквами, выпрашивали медную монетку для животных, а возможно и две, если кому нравилось представление.

Посреди этих красочных фигур я увидел Армина. Он был одет так же красочно, как и другие и именно он решал, кто что куда убирал и ставил. Я позвал его по имени, и он обернулся. Его глаза искали того, кто кричал, но не остановились на нас, а пробежали мимо.

Лиандра тоже удивилась.

— Он очень похож на Армина.

— Я знаю, кто он. Это брат Армина, Голмут.

Голмут снова вернулся к своей работе, и я решил не заговаривать с ним, а позже сообщить Армину, что в город приехал цирк.

— Хм, — хмыкнула Лиандра. — Похоже, что Армин сказал тебе правду.

Я кивнул. Всё же был уверен, что есть ещё много всего, о чём он не упомянул.

— Я никогда раньше не была в цирке, — сообщила Лиандра.

Высоко над нами молодая женщина на канате размахивала обручем, она оступилась, но смогла удержаться наверху. На прямых ногах она пролезла через обруч, выпрямилась и поклонилась бурным аплодисментам. Как и все в толпе, мы с Лиандрой затаили дыхание, когда она чуть не упала.

Я остановил одного из уличных торговцев, купил у него целую коробку с шестью медовыми пирожными и взял Лиандру за руку. Потянув её к входу, я бросил одному из мальчишек две медные монетки в чашу и выбрал лучшие места из тех, что были ещё свободны.

Манеж состоял из круга соломенных тюков, завёрнутых в тяжёлый лён, наверняка, сорок шагов диаметром. Вокруг него, на три четверти круга, были возведены трибуны, Только четвёртая часть из них, та, что в середине, была готова. Слева и справа от нас рабочие ещё устанавливали сиденья. Круг манежа был по щиколотку заполнен песком. На входе я увидел маты из сплетённых пальмовых листьев, лежащих под песком.