Прорицатель (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 96

— Нери... Как?...  — только и смог выговорить Мей, целуя её в побледневший лоб. — Как, любимая... Что...

— Разве ты не видишь? — прошептала Ниэре, силясь улыбнуться; твёрдость воли и прямота, так подкупавшие в ней, и сейчас её не оставили. — Я умираю, родив от твоего отца... Беги, ищи Кнешу, не то Узы сожгут тебя.

— Нет! — взвыл Мей, забывая всё, припадая к ней, стискивая её до синяков. — Нет, нет, нет!

— Тихо, Мей, тихо...  — услышал он, словно из-за глухой стены. — Тшш... Всё закончилось. Всё хорошо.

Мей открыл глаза. Он полусидел, опираясь спиной о стену пещеры, а Кнеша присел на корточки рядом и сжимал в руке флакончик с пахучей жидкостью. Он, конечно, давно привык к припадкам Мея в связи с его видениями, но это было что-то совершенно другое. Что-то страшное.

— Проклятое место, — пересохшими губами сказал Мей. Он ничего не чувствовал, кроме унизительной слабости.

— Мороки одолели? — понимающе поинтересовался Кнеша, и Мей невольно задумался: а кто тогда приходил к нему? Подставленные вельможи Рагнарата? Замученные рабы? Убитый отец?

А может быть, тоже Нери?

Он не стал уточнять. Приподнялся на локтях и осмотрелся, морщась от боли. Они находились в просторном тупике, куда вело сразу несколько ходов; сквозь отверстие в потолке отвесно падал дневной свет — падал как раз на массивный сундук, который от времени и собственной тяжести почти на четверть ушёл в землю. Кнеша поймал взгляд Мей и кивнул.

— Мы дошли до него одновременно, просто с разных сторон. Кажется, это и есть те сокровища.

— Как же мы его дотащим? — озадачился Мей. Он был уверен, что даже Троллю не под силу поднять и вынести такую громадину.

— А зачем нам он целиком? Найдём его зелье, и хватит нам счастья... Скверное место, надо скорее уходить отсюда, — это, впрочем, было ясно и так. Мей встал и взялся за крышку; она не поддавалась. Кнеша попытался помочь, и вдвоём они кое-как, напрягшись до вздувшихся жил, откинули её.

— Ох, — вырвалось у Кнеши. — Клянусь Хаосом, нам невероятно повезло!..

Очень редко от него доводилось слышать такую высокую оценку чего-либо, так что Мей тоже заглянул в сундук с любопытством. Чего только там не было! Груда потемневших золотых монет (Мей не встречал здесь такой чеканки) смешивалась с такой же грудой драгоценных камней — прозрачных, как хрусталь, густо-лиловых, красных и жёлтых, синих, пёстрых и в прожилках; странные амулеты, маленькие вощёные таблички, покрытые рунами, и узелковые письмена [7]; ворохи колец, браслетов, цепей толщиной в палец; несколько заткнутых пробками флаконов из чуть запылившегося стекла... А поверх всего этого возлежали ножны с мечом — длинным, настоящим двуручником, явно старой работы. Ножны покрывал затейливый орнамент со знаками Бдящего Бога и Спящей Богини — открытыми и закрытыми глазами. В рукояти светился прекрасно огранённый изумруд.

Позабыв о меняющем облик зелье, которое предстояло отыскать среди флакончиков, Мей восхищённо смотрел на меч. Просто не хватало воли оторвать взгляда: он был прекрасен и смертоносен одновременно, точно задремавшая змея. Оружие настоящего воина — древнее, сокрытое в полном призраков лабиринте... Мей нерешительно протянул руку и коснулся холодной рукояти. Волна невидимой силы без сопротивления вошла в кончики его пальцев, вкралась в плоть, добралась до плеча... Он покрылся мурашками — пугающее, но невыразимо приятное ощущение.

Кто же оставил здесь всё это? Когда и зачем? Для какого дружинника или правителя отливали такую красоту?...

Мей потянул его, и тонкий звук стали порвал подземную тишину. Из ножен показалось лезвие, и он чуть не ослеп — так светозарно оно сияло. Он перехватил рукоять второй ладонью и извлёк меч целиком; его тяжесть тянула вниз (Мей не привык к такому громоздкому оружию, но мог представить, чего стоит точный удар им), но баланс был идеален. По клинку тянулась цепочка непонятных символов — линии тоньше паутинки. Сам не зная зачем, Мей взмахнул мечом, рассекая воздух. Получилось неуклюже; Гэрхо бы, наверное, долго забавлялся, увидев его сейчас. И всё-таки было что-то упоительное в самом чувстве удара, в том, как оружие лежало в руках... Мысли Мея впервые за долгое время обрели ясность, и гадкий, скорбный осадок после встречи с мороками оставил его.

— Ну что ж...  — негромко и непривычно серьёзно произнёс Кнеша; Мей был так поглощён мечом, что почти забыл о его присутствии. — Кажется, и я скоро начну верить в твою пресловутую судьбу.

— Почему? — Мей вложил меч в ножны, устыдившись своего ребячества. — Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Нет, — Кнеша задумчиво зачерпнул горсть золота, и старые монеты со звоном пробежали меж его пальцев, как пыль. — Но я вижу, что мы здесь не случайно. Точнее, не только ради этого бедолаги с острой нехваткой личного обаяния.

— Что ты имеешь в виду?

— Что ты нашёл наконец своё оружие, Странник. Я всё думал — когда же это произойдёт.

ГЛАВА XI

День ото дня в Ордене становилось всё тревожнее, хоть все и старательно делали вид, что ничего не происходит. Та же тревога не щадила и душу Сейхтавис. Слухи о Сером Князе постепенно прояснялись: рыбаки и торговцы за ничтожную плату готовы были выяснить всё, вплоть до цвета его обуви и веса солонины в провизии. Одни видели, как он вербовал войска в порту острова Ларрон, другие — как вёл переговоры с капитанами на острове Дьёлле... Он набирался сил — не торопясь, исподволь, как и всегда, проигравший, но не сдавшийся. И подходил всё ближе к Армаллиону. Сейхтавис знала, что ей не избежать встречи с ним, и мысленно готовилась к ней. Знала она и то, что не бывать между ними миру: союз с Императором был заключён, обещанный механизм — привезён на остров в одну из штормовых ночей, и пути назад не осталось. Она объявила нескольким старейшим сёстрам о своём выборе, и они приняли его, ибо поступить иначе не имели права. Решение Верховной — закон, а тем более на пороге войны, в которую Орден при любом исходе будет вовлечён.

Однако не только Серый Князь заботил Сейхтавис. Другая, потаённая и страшная боль томила её.

После ненароком подслушанных сплетен двух младших жриц многое встало на свои места — или окончательно запуталось. Невольно задумываясь об Ашварас, тайком наблюдая за ней, Сейхтавис складывала все подозрения, приметы, недобрые знаки, давно скопившиеся в голове, и понимала, что дальше обманывать себя невозможно. Слишком уж очевидными получались выводы. И война шла внутри Сейхтавис — более мучительная, чем та, что ждала впереди. Она была привязана к Ашварас, как к младшей сестре или даже дочери... Нет, слово «привязана» не годилось — блёклое и сухое. Она уважала её, восхищалась ею, видела в ней то, чего была лишена сама. Она нуждалась в ней — в её прямом, неизощрённом уме, в чистоте и молодости.

А теперь сомневаться не приходилось лишь в молодости — всё остальное летело под откос. И Сейхтавис душила в себе женщину, друга, наставницу, безжалостно вытесняя их Верховной. Так нужно. Так должно. Так её воспитали — и она верила в правильность этого. У неё есть новый, тяжёлый долг; она должна воплощать волю Богини, её карающую длань. Те глупышки сквернословили на её счёт, называли старухой с холодной кровью — пусть так, но они не видели, не могли осмыслить главного. Того, какую мощь и власть она воплощает.

Того, что никто не избежит наказания.

Проснувшись однажды пасмурным утром (точнее, ещё на исходе ночи — она давно не умела подолгу спать), Сейхтавис встала на молитву. Опустилась на колени, обернувшись лицом в сторону моря, и закрыла глаза.

Вдох — выдох. Вот так.

«Слышишь ли меня, Матерь?...»

Она подождала, вслушиваясь в тишину; ответа не было. Правильно, ещё рано.

«Отзовись, о Великая. Твоя дочь, твоя рабыня взывает к тебе. Вразуми меня, помоги не сделать ложного шага».

... Ибо туман перед моими глазами и пустота в сердце.