Сказки человека, который дружил с драконом - Ефимов Дмитрий Георгиевич. Страница 17
— Я не могу. Меня выгонят, — повторил Священник.
Человек ещё секунду посмотрел ему в глаза, а потом сказал чётко и раздельно. И каждое его слово было подобно удару кнута.
— Твоя вера жестока. Прими моё презрение, Священник.
Человек плюнул служителю под ноги, развернулся и вышел.
Человек шёл через площадь пружинистой походкой фехтовальщика. Шёл быстро, стараясь побыстрее уйти от ставшего ему противным места. Он дошёл почти до середины площади, когда его окликнули. На крыльце, размахивая руками, стоял Священник и кричал:
— Вернись! Я отпою её! Только помоги мне в этом.
Привезли гроб. Зажгли свечи. Народу было немного — кроме матери не более трёх-четырёх человек. Священник начал читать молитвы. Не было больше трепета или страха в его сердце. Он молился так, как молился бы за свою дочь. Время и пространство ушли в сторону, и остались только молитва да биение его сердца.
На середине отпевания он о чём-то попросил Человека в чёрной кожаной куртке. Не получив требуемого, он, не оборачиваясь, попросил снова. И снова не получил ничего. Это сбило его с внутренней струны молитвы, и он раздражённо обернулся. Человек в куртке стоял на коленях ещё более бледный, чем покойница. Уловив взгляд Священника, он только и смог выдохнуть:
— Смотри… там, — и указал дрожащей рукой в сторону гроба.
Священник перевёл взгляд вслед за жестом руки, замер, побледнел сам и выронил кадило.
У гроба, видимые только им двоим, два Ангела бережно вынимали из него Душу. Лица Ангелов лучились счастьем, как у их детей, доставших из-под ёлки новогодний подарок. Из- под купола храма к основанию гроба бил широкий луч света. И по этому лучу, словно два белых лебедя, два Ангела понесли Душу вверх.
Когда отпевание закончилось, женщина никак не хотела уходить. Она всё стояла, что-то шепча про себя и время от времени судорожно вздрагивая.
Священник подошёл.
— Спасибо Вам! — всхлипывая, сказала она.
— Может быть ей теперь будет… хоть немного легче.
— Она в Раю, — не узнавая собственного голоса глухо сказал Священник.
Женщина вздрогнула.
— Я знаю… я знаю… Вы так говорите, чтобы утешить меня. Но… всё равно спасибо. За всё!
— Она в Раю, — снова глухо повторил Священник.
Женщина в ответ только отчаянно замотала головой, закрыла лицо руками и начала захлёбываться собственными рыданиями. Священник с силой развёл её руки, взял её лицо в ладони, поднял и сжал так, что она не смогла отвести от него взгляда.
— Она в Раю. Нам запрещено клясться. Но мне очень важно, чтобы вы не поверили, а точно знали… И поэтому я клянусь! Я клянусь всем, что мне дорого — ОНА В РАЮ!
Женщина шла через площадь. По лицу её непроизвольно струились слёзы. Стекая по щекам, они накапливались у уголков рта, который, вопреки этим солёным искоркам, улыбался тихой ясной улыбкой. Всё лицо её светилось каким- то неземным светом, неистово бьющим из неё ключом и одновременно удивительно кротким.
Дойдя почти до конца, она, сама не зная почему, вдруг обернулась. На крыльце церкви стояли двое и смотрели ей вслед — Человек в чёрной кожаной куртке и Священник.
Они смотрели ей вслед и оба знали, что что бы ни ожидало их в будущем, с ними навсегда останутся — Женщина, идущая через площадь со светящимся лицом, и два Ангела, уносящие Душу.
СЧЁТ
Мать забыла, что такое спать по ночам. Она вскакивала на его крик, сгребала в объятия, гладила, покачиваясь из стороны в сторону, стараясь унять его плачь и дрожь. А потом подолгу сидела, держа за руку, иногда до утра, так как он боялся засыпать снова. Знаешь, сказал он ей однажды, если я буду плохим человеком и попаду в Ад, то я знаю каким он будет для меня. Там меня будут каждый день рвать акулы.
Мальчик вырос. Кошмар почти перестал терзать его и приходил всё реже и реже. Он почти забыл о нём. Но природа не терпит пустоты. И на место одного кошмара пришёл другой. Он влюбился. Обычный невзрачный тип в первую красавицу города.
Он боялся даже приблизиться к ней, но с постоянством монаха, приходящего на вечернюю молитву, приходил в подворотню напротив её дома и стоял там часами в надежде увидеть хотя бы силуэт. Приходил каждый день. И в дождь, и в снег, и в пургу. И не уходил, покуда не гас в её окне свет. А потом ещё полчаса. И даже, если шторы весь вечер были задёрнуты, он с мужеством спартанца оставался на посту.
Однажды в кругу товарищей он сказал, что готов отстрадать за неё все её несчастья и беды. Даже всю её грусть. За всю жизнь. Над ним посмеялись и забыли.
Но мир не без злых языков. В насмешку донесли его слова и до неё.
Был тёплый июльский вечер. Небо ещё сохраняло голубизну света, но первые звёзды уже начали заглядывать в этот мир. С летней террасы соседнего кафе нестерпимо заманчиво доносился аромат кофе. С его боевого поста в подворотне был виден целый кусок улицы, но сводчатое окно её комнаты заслонило для него весь мир.
Вдруг всё исчезло. Чьи-то тёплые ладошки вынырнули сзади и закрыли глаза. Внутри всё оборвалось и ухнуло. Он потерялся — никто и никогда в жизни не закрывал ему глаза.
Сзади, о ужас, посмеиваясь, стояла его мечта. Он был готов провалиться сквозь землю с отчаянием ребёнка, застигнутого на месте преступления. В её же глазах, наоборот, бегали озорные чёртики, и было видно, что всё это её очень забавляет.
— Подглядываешь?
Всё, о чём мечтал он в этот момент — это умереть на месте.
— Подглядываешь! Подглядываешь! — сама себе ответила она утвердительно. — Да ещё направо и налево трезвонишь, что готов отстрадать за меня все мои беды и горести. За всю мою жизнь. Все мужчины так говорят, чтобы произвести впечатление. Не так ли?
Он стоял совсем потерянный в этом мире с обречённостью приговорённого к смерти, думая лишь о том, чтобы казнь побыстрее закончилась. В этот момент порыв ветра снова занёс в подворотню аромат кофе. Её ноздри хищно раздулись.
— Мы так и будем здесь стоять? Или может угостишь кофе?
— Я… Я… — он начал заикаться. — Я… Угостишь?
— Ну если какие-то проблемы… — она по детски рассмеялась. — То могу я угостить?
А через шесть месяцев она вышла за него замуж. Первая красавица города за невзрачного типа. Все очень удивились.
Прошло шесть лет. Она шла вдоль витрины цветочной лавки, когда её неожиданно окликнули. На другой стороне улицы стояла и махала руками подруга детства. Подруга вышла замуж сразу после неё и уехала из города. Они не виделись почти шесть лет. Объятия, поцелуи — всё смешалось в пушистый клубок радости встречи. А потом они сидели на летней террасе кафе, сплошь увитой плющом и виноградом, и пили горячий, ароматный кофе по-турецки. Им было о чём рассказать друг другу. Дошла очередь и до мужей.
— Не жалеешь, что вышла замуж за того невзрачного типа? — спросила подруга.
— Нет! Не жалею, — ответила она.
— Ну, и каково тебе с ним?
Девушка задумалась, стараясь подобрать наиболее точное выражение. Потом, видимо, нашла, кивнула сама себе и сказала:
— Трудный случай.
— Что значит «трудный случай?» — не поняла подруга.
— Понимаешь, — сказала Девушка, — я никогда не могу принять душ одна. Если я разрешаю, он моет меня, а если нет, стоит и смотрит. Говорит, что обнажённая я прекрасна, и он не может насмотреться. И я никогда не могу сама вытереться полотенцем. Если я прихожу с работы, и он дома — мне ни разу не удалось самой снять с себя туфли, или надеть их, когда я ухожу утром. Если я читаю книгу или смотрю телевизор, он садится у моих ног, а если я разрешаю, садится сзади, обнимает меня и сидит так, даже если его тошнит от фильма, который я смотрю. А ещё, он ни разу не заснул на другом конце кровати. Он всегда спит так, чтобы даже во сне его рука касалась меня, как будто боится, что я куда-нибудь исчезну. Он может попросить меня надеть самое красивое платье, просто так, и я вынуждена целый день ходить по дому в вечернем туалете. Или, наоборот, приготовит ужин, зажжёт свечи, нальёт в бокалы вино, разденет меня, и я ужинаю обнажённой. А он почти ничего не ест, сидит и смотрит.