Командарм (СИ) - Мах Макс. Страница 47

Кравцов и не заметил, как допил чай. Оказалось, что он уже какое-то время сидит с незажженной трубкой в одной руке и пустым стаканом — в другой. За окном набирал силы рассвет, а в голове складывалась окончательно мозаика политических раскладов, приведших к нынешней острой ситуации.

Макс раскурил трубку и вновь поставил чайник на огонь.

"Итак…"

Он прогулялся по кухне и вспомнил вдруг еще одно "кино" из прошлой жизни. Как ни странно, подробности той его жизни в будущем по-прежнему были Кравцову практически не известны. Зато время от времени "всплывали" в памяти разные разности, связанные с политикой или экономикой, персоналиями или войной. Сюда же следовало отнести и воспоминания о не написанных еще книгах, не спетых песнях, не снятых фильмах. Так вот, в одном из них некий чекист по фамилии Исаев, — "Исаев? Знакомая фамилия… Это ведь псевдо Блюмкина, или нет?" — внедренный в немецкую секретную службу, рисует на листках бумаги шаржи на тогдашних руководителей Германии и раскладывает из этих "портретов" пасьянс, пытаясь понять расклад сил в верхах. Чем-то подобным занимался сейчас и Кравцов, с той разницей, однако, что ему этот киношный прием был ни к чему. Он знал их всех лично… И левых, и правых, и не определившихся или определяться по тем или иным причинам не желавших.

После "реконструкции" двадцать второго — двадцать третьего годов, предпринятой Лениным "со товарищи" — даже если не все товарищи этого желали — и "реконкисты" Двенадцатого съезда, в Политбюро возникло шаткое равновесие. Троцкий, Серебряков и примкнувшие к ним Крестинский и Сокольников образовали достаточно сильный блок, имевший к тому же серьезную поддержку в Партии и Советах. Им противостояли Каменев, Сталин и Куйбышев. Но между теми и другими, или, возможно, не между, а где-то в стороне, держались, как минимум, два крайне сильных, хотя и условных объединения, максимум — тактических союза. И поддержка, полученная от этих "недоблоков" "империалистами", как с легкой руки Бухарина начали называть сторонников НЭПа, или "иконоборцами", как не без ехидства назвал левых коммунистов Карл Радек, могла резко нарушить сложившееся в ЦК равновесие сил. "Правые" — Рыков и Бухарин — не разделяли оптимизма борцов с НЭПом, но притом не слишком симпатизировали Троцкому, а Томский, и вовсе был себе на уме, но мнение профсоюзных активистов тянуло его влево. Однако еще важнее было то, что никакой отчетливо выраженной позиции до сих пор не заняли два настоящих тяжеловеса "советского политического ринга", не носивших, как ни странно, "звания" вождей: Фрунзе и Дзержинский. Фрунзе исторически тяготел к Троцкому, с которым его разделяли лишь претензии на власть в РККА. Что же касается Дзержинского, то тут все обстояло еще сложнее. У него были старые противоречия, как с Каменевым, так — и даже в особенности — со Сталиным. Но по своим убеждениям он все-таки был ближе к левым, чем к Троцкому, которого, впрочем, лично уважал и ценил. В этих непростых обстоятельствах крайне важным становилось то, кого поддержат сильные люди ЦК, имея в виду не только Оргбюро ЦК, но Центральный Комитет в целом. И вот тут-то и возникал особый интерес к личности начальника Военконтроля. Управление и само по себе являлось весьма ценным приобретением, ведь речь шла о "втором ГПУ". Но командарм Кравцов являлся к тому же популярным среди высшего комсостава РККА человеком. Герой Гражданской войны, приятель, если не друг, доброй половины "красных генералов", член РВС СССР и, если и этого мало, потенциальный член ЦК, вопрос о кооптации которого считался практически решенным.

"Сталин, — решил Макс, допивая второй стакан чая. — Больше некому".

То есть, разумеется, есть кому и без Иосифа — и таких не трудно найти и в Оргбюро ЦК и среди крупной государственной и партийной номенклатуры — но и в этом случае, за спиной фигуранта должен находиться один из членов Политбюро. Котовский не полез бы доставать каштаны из огня ни для Молотова, ни для секретаря ЦК Андреева, ни для кого-нибудь вроде "вождя" украинских коммунистов Кагановича [51]. Нет, шестерить, подставляя, в сущности, своего благодетеля, имело смысл только для очень "большого человека". И Каменев в роли такого человека Кравцову отчего-то представлялся с трудом…

— У нас в отряде морячек был с Балтики. Врал, что с "Авроры", но это неважно. Не спал почти, курил самосад, пил чифирь, нюхал кокаин, — Рашель рассказывала ровным повествовательным тоном, собирая завтрак на скорую руку и "в упор не видя" сидящего за столом Кравцова. — Однажды упал с лошади и больше не встал.

— Шею сломал? — Макс есть не хотел, но и выглядеть идиотом было стыдно, и он старательно пережевывал горячую перловку.

— Нет, — покачала головой Реш и села напротив него. — Сердце остановилось.

— Я понял твой машаль [52], — улыбнулся Макс и засунул в рот еще одну ложку каши.

"За папу…"

— Что ты сказал? — удивилась Рашель.

— Я сказал, — выдавил сквозь кашу Кравцов, — что понял твою притчу, ребе [53].

— Откуда ты знаешь это слово?

— Я и другие слова знаю, — усмехнулся Макс, припомнив свои университеты. — Наверное, Фишман научил, а может быть, и еще кто до него.

— Фишман это кто? — поинтересовалась Рашель, забыв уже, что сердится на мужа за очередную бессонную ночь, проведенную, наедине с чаем и табаком.

"А кто нам мешает купить кофе? — подумал мимоходом Кравцов. — Кофе нынче свободно продается, да и стоит, наверное, не дороже денег. Вполне можно себе позволить…"

— Яков Фишман мой старый друг. Мы были вместе в эмиграции. А теперь он служит в моем управлении, — объяснил Макс, прожевав наконец пересушенную перловку и стоически зачерпывая следующую ложку. — Ах, да! Это тот тип, что изготовил для Якова Григорьевича Блюмкина бомбу, чтобы грохнуть посла Мирбаха.

— Ох!

— Да, нет, — покачал головой Кравцов. — Нормальный мужик. Не дерется, не кусается.

"За маму…" — и он снова набил рот кашей.

— Ой, а знаешь, кого я вчера видела?

— Господи, Реш! Ты же в ЦК работаешь, там все бывают!

— Не угадал, он — не все!

— Ну, не знаю! — с усилием проглотив кашу, возразил Кравцов. — Я вот позавчера заезжал к Бубнову, так, представь себе, встретил Николая Александровича Морозова, а старик, между прочим, еще в организации "чайковцев" [54] состоял!

— А у нас, в Отделе Культуры был Ромка Якобсон! Вот!

— Вах!

Ну, что ж, сюрприз, так сюрприз. Романа Осиповича знал и тот, другой, Кравцов из далекого завтра. Зачем-то ему были интересны лингвистические работы будущего профессора и лауреата. А вот нынешний Кравцов помнил Рому Якобсона еще по двадцать первому году, когда агент "Умник" доставил в Региступр из Праги, где работал в миссии Красного Креста, крайне важную информацию о военных приготовлениях Чешской республики.

— По делам или как? — спросил он, неудержимо "проваливаясь" в не такое уж далекое прошлое, потому что где Якобсон, там и Маяковский. А где Володя, там и Лиля. И двадцать третий год, разумеется и… да, это было интересное время.

С Маяковским его познакомил Якобсон. Представил мимолетно в какой-то нэпманской рюмочной и уехал в Прагу. Но тогда не срослось. Возможно, потому что Маяковского мало интересовали военные мужчины, которых в Москве двадцать второго — в определенных кругах, разумеется, — было более чем достаточно. Но в январе двадцать третьего, когда в кафе "Эксельсиор"- они зашли туда отметить какой-то пустяк, кажется, брошюру, написанную Реш, — Генрих Эйхе окликнул знакомых по Чите поэтов, все случилось по-другому. Там были, если память не изменяет, Николай Асеев и еще один Николай — Чужак, — с которым, как тут же выяснилось, Кравцов встречался в одиннадцатом или двенадцатом году в Женеве. И еще с ними выпивал Маяковский… Он показался тогда Максу уставшим и каким-то пришибленным. В общем, "не таким". Не громким, без блеска в глазах. И даже размерами, вроде бы, убыл. Они ведь с Максом были практически одного роста, но все равно, при прошлых встречах — за прошедшее время их странным образом набралось уже несколько — поэт производил впечатление "огромного мужика". Ну, так вот, в этот раз он таким большим уже не казался.