Корнет из нашего времени. Часть первая (СИ) - Мелик Валерий. Страница 17

Исповедаю раб божий Александр Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святей Троице Единому, славимому и покланяемому Отцу, и Сыну, и Святому Духу, вся моя грехи, яже содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прошедшия дни и нощи, делом, словом, помышлением, объядением, пиянством, тайноядением, празднословием, унынием, леностию, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытчеством, мшелоимством, ревнованием, завистию, гневом, памятозлобием, ненавистию, лихоимством.

Память корнета услужливо подсказала молитву исповедания грехов. Дальше все пошло несколько обыденно, но вполне благопристойно:

— Грешен, отче!

— Облегчи душу свою, молви, в чем грех?

— Не в строгом соблюдением поста.

— В виду болезни?

— Да, отче.

— Отпускаю тебе грехи твои.

— Прелюбодействовал?

— Да, отче.

— Принуждал или угрозами?

— Нет, отче — всё по согласию.

— Отпускаю тебе грехи твои…

И так вся исповедь в том же духе — без лишних подробностей.

Потом — сама служба. И вот, его финальная часть — Символ веры:

Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век: Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день, по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых. И жизни будущаго века. Аминь.

Под управлением дьяка, следя за взмахами его руки, обозначающими протяжность слов, пою вместе со всеми прихожанами. После окончания службы, скрестив руки на груди, встаю в очередь к причастию.

— Раб божий Александр, — представляюсь, и священослужитель дает отведать яств с ложки из большого серебренного кубка. Целую крест и отхожу в сторону. На отдельном столике сложены просфоры и по чашкам разлит слабо разведенный кагор, символизирующие тело и кровь Спасителя. Вкушаю и их. Выходя из храма — машинально перекрестился. Как это ни странно, но и вправду почувствовал какое — то спокойствие, как какой груз с себя снял, легкость в душе. Хотя раньше, в той еще жизни не считал себя очень уж религиозным.

На завтрак отправился в офицерское собрание, но задержался там не долго, спешил домой, вскоре должен был подъехать отец.

К двум часам был на вокзале, где встретил его. Отец с ностальгией в глазах рассматривал город из окна экипажа. Я его могу понять, здесь прошла его молодость, сколько воспоминаний связано с этими местами.

Дома Елизавета подала обед, за которым мы почти не разговаривали, так, немного о погоде, городские новости, но ничего серьезного. Разговор продолжили после обеда, в гостиной. Отца очень интересовало положение в полку, ожидаемые кадровые изменения. Полк был элитным, служили в нем целыми династиями, поэтому многие фамилии он знал, служил с их отцами, родственниками, а некоторых офицеров, как например нынешнего командира полковника Рауха Георгия Оттоновича, помнил еще молодыми корнетами. Я рассказал ему, что в офицерском собрании решили организовать званый ужин в его честь, просили согласовать его планы.

— Завтра, на пять часов после полудня, назначена высочайшая аудиенция, на которую приглашен и ты, во вторник уже назначены несколько визитов, а вот в среду буду рад посетить родной полк и встретиться с офицерами, так и передай Георгию Оттоновичу — сказал довольный отец.

— Рара, мне поручили только согласовать твои планы, а само приглашение было решено передать тебе официально, нарочным, через адъютанта полка, — успокоил его я.

Было видно, что это его очень тронуло, весь тот официоз, торжественность оформления приглашения. Он сразу стал думать, что передать в дар собранию от себя. Совместными усилиями пришли к мнению, что больше подойдет серебряная ваза или салатница с дарственной надписью. Стоимость особого значения не имела, род Белогорьевых мог себе позволить многое, тем более для такого случая. Решено так же, что во вторник, наследующий день после аудиенции, я отправляюсь в Петербург, к ювелиру, выбирать подарок. Мои возражения о том, что отпуск мой заканчивается и мне необходимо быть на службе, отметены были с ходу:

— Александр, а вот я, когда был в твоих годах, проявлял здоровую смекалку и находил время и для службы, и для личных дел, и для дел семьи, — пошли обычные рассуждения на тему"… а вот в наше время…", — Этот дар будет храниться вечно в полку, и поэтому ты не можешь отмахнуться от столь важного дела увековечивания имени Белогорьевых.

Мне пришлось смиренно принять его указания и думать, как подойти к командиру эскадрона за разрешением отлучиться.

На ужин отец был приглашен к своему старому другу, генерал-майору Талю Александру Яковлевичу, также командовавшему родным Кирасирским полком в конце восьмидесятых — начале девяностых годах минувшего столетия, особняк которого стоял на углу Церковной и Малой улиц, у здания дворцовой электростанции. Я сопроводил его на экипаже, после чего отправился в собрание, где сообщил командиру о готовности отца принять приглашение на среду, 1 февраля. Поужинав, стал общаться с сослуживцами. Здесь вовсю обсуждались предстоящие соревнования по боксу. Особо волновалась молодежь. Корнеты Юра Лишин, Федор Эвальд, Сергей Бурсак прослышав о моих предложениях по физическому воспитанию и "изобретенных" тренажерах, буквально ринулись ко мне с вопросами. О боксе они знали только из газетных заметок, да видели пару показательных боев в цирке. Саша Корвин, этакий русский богатырь, напротив, был знатным борцом, серьезно занимающийся французской борьбой. Он снисходительно хмыкал в ходе нашего разговора, улыбаясь. В конце концов, увлекшись разъяснением правил бокса, тактикой боев, особенностями тренировок и видами ударов, пригласил их домой продемонстрировать это с помощью новенькой боксерской груши. Отец, по-видимому, прибудет еще не скоро, так что стеснять мы никого не будем, да и сами смущаться тоже.

Дома я на груше показал им несколько ударов. Для "знатоков" бокса на уровне, вроде боя Ливанова и Соломина в роли Шерлока Холмса и доктора Ватсона из старого советского фильма, они были буквально открытием. Как оказалось, в этом времени в боксе почти не практиковались удары по корпусу, а сам смысл "апперкота" вызвал бурную дискуссию, начиная от обсуждения его эффективности до красоты и элегантности. Договорились поручить денщикам заняться изготовлением еще пары боксерских груш, просить командира полка и офицерское собрание разрешить использовать так называемую "диванную" комнату в собрании для наших гимнастических занятий, сразу решив, что вариант с манежем, который я предлагал командиру полка не очень подходит. В соседнем лейб-гвардии гусарском полку уже начали заниматься гимнастикой, для этого даже пригласили тренера, эмигранта из Чехии, отвели угол в казарме для нижних чинов. Но это несколько неудобно, заниматься на виду подчиненных.

Завтра я приглашен на аудиенцию вместе с отцом, во вторник — по поручению батюшки занят поиском серебрянной салатницы, в среду, 1 февраля — торжественный ужин в собрании в честь отца, а вот в четверг, 2 февраля договорились начать первые тренировки. За это время они как раз решат вопрос с помещением и боксерскими грушами.