Однажды в Париже (СИ) - Кристиансен Ребекка. Страница 42

Я начинаю считать секунды. Конечно, если будут какие-то новости, нам же сообщат, так? Придет Джош, постучит в дверь и скажет, чтобы мы просыпались.

Но ничего не происходит, пока я считаю до трех. Никаких новых голосов, никаких телефонных звонков. Только мамин храп и звук работающего телевизора в чужом номере.

Я хватаю свой кошелек и, оставив записку для мамы, выхожу из комнаты. Я будто заведенная и нахожусь в полной готовности действовать.

Когда я толкаю дверь пекарни и слышу звук колокольчика, меня встречает единственное, что может успокоить меня в данной ситуации: запах свежего хлеба. Я глубоко вдыхаю и чувствую, как все мое тело содрогается от облегчения. Марго высовывает голову из кухни и грустно улыбается при виде меня.

— Никаких вестей о Леви, — говорит женщина. Это не вопрос; она знает.

Я киваю:

— Все еще ничего.

— Скоро сюда приедет полиция – они будут работать отсюда.

Марго исчезает на кухне, а затем снова появляется уже с грудой багетов.

— Тебе нравится наше окно?

Витрина заклеена листовками с напечатанными посередине жирным шрифтом словами: ВЫ ВИДЕЛИ ЭТОГО МАЛЬЧИКА?

— Огромное спасибо, — благодарю я женщину. — Это здорово.

Марго кивает:

— Нико возглавляет поисковую группу, она отправится на поиски в девять. Люди бывают иногда очень полезны. А теперь нужен сытный завтрак.

— Багет вполне подойдет. Я отнесу его маме. И, эмм, булочку с шоколадом для меня, пожалуйста.

— Садись, я сейчас все принесу.

Я сажусь за наш столик, за которым всего пару дней назад мы рассматривали брошюры. В моих глазах горели звезды, а голова была наполнена возможностями, а Леви просто хотел выбить почву у меня из-под ног. Почему? Почему он просто не мог успокоиться и закрыть рот во второй половине дня? Почему он просто не наслаждался тем местом, как я? Мы отправились путешествовать на машине с мамой, бабушкой и дедушкой, когда мы были помладше, перед тем, как в наших жизнях появился Джош, и Леви понравился Аламо. Он заставил маму купить в сувенирной лавке ему каждую вещь, которая хоть как-то соотносилась с Аламо. У нас до сих пор есть точилка для карандашей с Аламо, а у Леви в комнате до сих пор висит плакат с Аламо и модель крепости на столе. Почему он не мог чувствовать подобное почтение к Версалю, Нотр-Даму или Лувру? Почему он не мог потерпеть те вещи, которые нравятся мне?

Я сижу и напряженно думаю о том, куда он может пойти в этом городе теперь, когда у него есть выбор.

Должно быть что-то, что он не ненавидит. Какое-нибудь место, которое связано с Гитлером? Что-то связанное с коммунистическим движением во Франции? Здесь вообще было коммунистическое движение?

Это должно быть такое место, в котором он чувствует себя комфортно. Или что-то, что интересует его, но не угрожает ему.

Когда Марго ставит передо мной два масляных, сияющих круассана и все еще дымящийся багет, меня накрывает.

Леви не чувствовал себя в безопасности.

Во всех местах, где он доставал меня, он просто не чувствовал себя в безопасности. Когда Леви предоставлялся выбор, то он выбирал спокойные места, где нет много людей, как, например, его спальня в подвале. А в этой поездке было сложно найти подобные места. Мы были в огромном соборе, скверах и дворцах, а это постоянно было огромное открытое пространство. Это радовало меня, но заставляло Леви искать какую-то защиту.

А потом появился Гейбл, который забрал то что-то, что ассоциировалось у Леви с безопасностью: меня. Когда я была с Гейблом, Леви почувствовал, что он должен пойти на поиски чего-то безопасного.

Я вытаскиваю брошюры из сумки и беспомощно просматриваю их, пока жую круассан. Он не пойдет ни в одно из этих мест, которые предлагают брошюры. Он пойдет по непроторенной дорожке.

Моя карта метро выглядывает из-под брошюр, и я открываю ее. Цветные линии, на которые я смотрела годами, планируя путешествие мечты, - это лучшее место для начала.

Все те места, где мы уже были. Королевский дворец Лувра. Площадь Денфер-Рошро. Еще одна площадь поблизости – площадь Италии.

А затем я натыкаюсь на одну станцию в верхнем левом углу карты, через Сену, недалеко от Эйфелевой башни. Станция называется Франклин Д. Рузвельт.

Леви показывал сюда и просил, чтобы мы там побывали. Я тогда отмахнулась.

Я думаю…

Я засовываю недоеденный круассан в пакет с багетом и иду к двери.

— Увидимся позже, Марго! — бросаю я через плечо.

Она кричит что-то мне в ответ, но я не слышу. У меня нет времени.

Я бегу в номер. Каким-то чудом мама до сих пор спит, не проснувшись от моего грохота, когда я одеваюсь. Заворачиваю недоеденный круассан в салфетку и засовываю его в карман куртки, пока снова крадусь к двери с проездным на метро в руке. Возможно, мне понадобится этот круассан, чтобы заманить Леви, как беспризорную, недоверчивую собаку.

Дорога до станции Франклина Д. Рузвельта оказалась долгой. Когда я выхожу из метро на улицу, то понимаю, что оказалась на Елисейских полях. На этой площади находится огромная кольцевая развязка, а затем широкая магистраль ведет нас к виднеющейся вдалеке Триумфальной арке.

Если Леви приехал сюда, был ли он разочарован? Возможно, он искал какую-то реликвию, относящуюся к американской истории, что-то знакомое в Париже. Здесь ничего нет, кроме обычных для Елисейских полей домов. Я представляю, как он смотрит на Триумфальную арку, расположенную немного дальше, и ощущает то же самое, что и я.

Конечно, у него было то же чувство. Это словно гравитация.

Улица пуста, а арка далеко отсюда. Очень далеко. Я иду вдоль домов и чувствую себя призраком, утренним серым голубем. Наконец, входит солнце и окутывает все и всех теплым светом.

Вокруг меня оживает Париж. Покупатели выходят из метро, словно суслики, которые выскакивают из-под земли. Автомобили едут во всех направлениях, кружат на кольцевых перекрестках. Уличный музыкант играет на аккордеоне «Can You Feel the Love Tonight?», и я бросаю в его шляпу евро.

К тому времени, как дохожу до арки, я прилично вспотела. Поблизости уже припаркованы туристические автобусы, туристы переходят кольцевой перекресток, чтобы встать под аркой. Люди позируют, показывают руками знаки мира и неловко улыбаются.

Триумфальная арка ослепительно яркая. Солнце отражается в белых камнях памятника и подсвечивает резные изображения Победы. Прогуливаясь под аркой, куда не попадает солнце, я спрашиваю себя, правильно ли я догадалась или же я просто обманываю себя.

Я скучаю по Леви. Даже не смотря на то, что большую часть времени он ворчал. И, эй, на что будет похож наш мир, если никто не будет на него смотреть под критическим углом? Если бы никто и никогда не показывал на дерьмовые вещи, мы бы просто застыли в постоянном идиотском восхищении. И больше ничего бы не получилось.

Нам нужна здоровая доза цинизма. А циникам хоть иногда нужно получать здоровую дозу восхищения. Мы с Леви идеальная пара. Мы уравниваем друг друга. Мы нужны друг другу.

А затем я вижу его.

Леви сидит на одной из скамеек, расположенных вдоль кольцевого перекрестка, щурится на солнце, а руки, как обычно, спрятаны в карманах. Он не увидел меня.

Мой мозг отключается. Тело берет инициативу в свои руки.

Я нахожу ближайший переход и жду, пока машины остановятся. Но они этого не делают.

Не могу его потерять. Я не могу дать Леви уйти и в этот раз.

Я бегу. Проскакиваю перед автомобилями, вынуждая водителей надавить на тормоза. Я обхожу сзади машины, когда одна из них преграждает мне путь. Это словно игра Frogger: высокоскоростная и с высокими ставками. Или шашки, где я пытаюсь предугадать ходы машин. Шашки, когда я чуть ли не перепрыгиваю капоты останавливающихся передо мной машин. Музыкальные стулья, в которых все преследуют меня.

На долю секунды я теряю Леви из вида. Он поднялся со скамейки и побрел в парк. Мое сердце выпрыгивает из меня – он не может уйти от меня.

На меня чуть не наезжают; женщина за рулем «умной» машины начинает мне сигналить, а я как раз вовремя оказываюсь в безопасном месте на тротуаре, но цепляюсь носком за бордюр и падаю.