Однажды в Париже (СИ) - Кристиансен Ребекка. Страница 40

В это время я поглощаю один шоколадный круассан за другим, а когда мой рот склеивается от шоколада и сладостей, я перехожу к печенью с джемом и молоку. Мама и Марго пытаются говорить друг с дружкой, пока ждут мужчин, но Марго не сильна в английском, а мама не знает ни одного слова на французском. Боже, она произносит «Бон-жоу-ер». Мне хочется закатить глаза, когда мама пытается повторить за Марго «mon fils» (прим.мой сын (франц.)):

— Моан фииз.

— Мон фис, — повторяет Марго. — Больше…

— Больше акцента на «с», — говорю я маме. — И если ты не можешь произнести «н» в конце слова, просто пропусти ее. «Мо» звучит правильнее, чем «моан».

Мама взглядом швыряет в меня молнии. Это выглядит как обычный беглый взгляд, но сколько в него всего вложено. Я хочу просто положить голову на стол и заснуть, хотя я не уверена, что смогла бы из-за Гейбла, барабанящего по столешнице.

Нет. Я хочу просто убраться отсюда и пойти искать Леви. Прочесывать каждую станцию метро и все туристические места, обклеить весь город плакатами с изображением хмурого лица Леви и повторяющейся сотни раз надписью: «Вы не видели моего брата»

— Возможно, есть какая-то зацепка в вашем номере, — говорит мама.

— Я уже все там обыскала. Кошелек Леви в номере, а проездного на метро в нем нет.

— Он может быть где угодно, — шепчет мама.

— Он не пойдет куда глаза глядят, мам. Он не искатель приключений. Поверь мне, я знаю.

Она снимает очки и трет глаза. А затем шепотом говорит:

— Пожалуйста, прекрати, Кейра.

— Прекратить что?

— Вести себя так, будто ты все знаешь. Отбрасывать идеи, будто они ничего не стоят. «Нет, он не может быть где угодно». Нет, здесь есть только пять особенных мест, куда, возможно, он может пойти. Ты не в себе, если думаешь, что он может быть где-нибудь еще!

— Перестань говорить таким тоном, — чуть ли не шиплю я. — Это называется использование логики, мама. Думать логически о том, куда Леви может пойти.

— А когда окажется, что его нет в тех местах, которые ты выбрала логически, что тогда? Мы просто сдадимся и пойдем домой? — продолжает издеваться мама. — Я так не думаю, Кейра.

— И когда это я предлагала сдаться и пойти домой? Если мы не будет думать логически, а просто выпустим наши эмоции наружу, как нам это поможет?

— Присядь, Кейра, — говорит Марго, кладя руки мне на плечи. Я даже не понимала, что я встала. — Вы тоже, мадам.

— Как ты могла его потерять? — спрашивает мама, отворачиваясь от меня и закрывая дрожащей рукой глаза. — Как ты могла, Кейра?

С моих губ готовы сорваться подростковые слова: «Это не моя ошибка, что он убежал, как я могла остановить его»? Я могла бы кричать о том, как все это несправедливо, о том, как они лгали мне, и что, если они мне не доверяли, то они не должны были отпускать Леви со мной. Я могла бы издеваться над тем, что если бы пропала я, то никому бы не было до этого дела. Прошлая «Я» сказала бы все эти вещи.

Настоящая «Я» ненавидит маму за то, что все ее слова правда. Я не заслужила доверия. Я была глупой, безумной, и я пренебрегала братом, потому что хотела веселиться. А теперь вот, что произошло. И все из-за меня.

Я бы предпочла умереть, чем сказать, что мама права в своей ненависти ко мне.

— Я хочу подняться в вашу комнату, — говорит мама. — Там должна быть какая-нибудь подсказка.

— Я тоже пойду, — шепотом отвечаю я. Если мама найдет что-то, что я пропустила, она просто бросит это мне в лицо и будет использовать как доказательство против меня, но это судьба, от которой я не могу убежать.

Я почти забыла, что Гейбл все еще здесь. Мы с мамой идем к двери, и, внезапно, я вижу его, сидящим за столиком, на котором стоит недопитый эспрессо.

— Ты не должен здесь оставаться, — говорю я парню. — Если хочешь, то можешь идти. Я не буду тебя ненавидеть за это.

Если он уйдет, скорее всего, это будет конец. Я просто останусь какой-то девушкой, которую он поцеловал в Париже, и с братом, которой пропал. Какой-то безумный анекдот. Это больно, но я должна с этим справиться.

Он кивает и остается сидеть.

— Так… — начинаю я, но он перебивает меня.

— Я подожду, пока твой отчим и Нико не принесут листовки, а потом просто начну их расклеивать по городу.

Теперь моя очередь молчаливо кивнуть. Я выхожу из пекарни вслед за мамой и продолжаю идти за ней прямо до отеля.

Я представляю маму менеджеру отеля, Иву.

— Как продвигаются поиски? — спрашивает Ив.

— Не так хорошо, как можно было надеяться, — отвечаю я. — Я принесу вам пару листовок о пропаже, когда они будут готовы.

Ив несколько раз кивает:

— Конечно, конечно, приносите.

Мы долго стоим и ждем, пока лифт спустится вниз в холл. Мама пробегает пальцами по волосам и тупым взглядом смотрит на стену. Я стучу ногой, просто чтобы что-то делать. Лифт показывает, что нас с ним разделяют три этажа.

— Чем вы занимались в Париже все это время? — вежливо спрашиваю я у мамы, понимая, что ступаю по очень тонкому льду.

— Ничем, — отвечает она. — У нас не было столько денег, чтобы позволить себе такой отдых, как у тебя.

Мне будто плеснули кислотой в лицо. Такой отдых, как у меня… Я пахала, как конь, чтобы накопить денег на это путешествие. Я заработала на него. Я заслуживаю это путешествие. Мне хочется сказать ей: «тебе не обязательно было ехать сюда», но я должна держать себя в руках и не говорить подобных слов матери, у которой недавно пропал ребенок.

Мы заходим в лифт и не произносим больше ни слова, пока не доходим до нашей комнаты.

— Здесь воняет, — говорит мама и подходит к окну. — Давай немного проветрим здесь.

Она раздвигает занавески, открывает окно и начинает исследовать вещи Леви, как раньше делала я. И она не находит ничего такого, чего бы ранее не нашла я. Кошелек Леви. «Невеста для владельца ранчо». Мобильник, оставленный на тумбочке для телевизора. Мама вздыхает.

— Почему он не взял его с собой, — говорит она, дотрагиваясь до телефона.

Я киваю и захожу в ванну, закрывая за собой дверь. Я смутно осознаю, что мочевой пузырь переполнен, и мне нужно в туалет. И только подняв крышку унитаза, я кое-что замечаю.

Крошечная таблетка, наполовину растворенная, прилипла к унитазу.

Я хватаю коробку с лекарствами. Все отверстия для таблеток до сегодняшнего дня пусты как обычно.

Но если одна таблетка в унитазе… Готова поспорить, что они все там.

В соседней комнате вздыхает мама. Когда она садится на кровать, раздается скрип.

Мне становится холодно.

Она наорет на меня. Она будет ругать меня за то, что я полная дура. Я смогла бы ей ответить, когда она увидела Гейбла, не приходила ли ей в голову идея, что все это закончится тем, что ее дочь найдет парня. Кто отправляется в путешествие и находит парня? Та же самая дочь, которая оставляет молоко на столешнице, после того как приготовила себе хлопья. Та же самая дочь, которая однажды не заметила стеклянной двери и закончила тем, что распласталась на полу в окружении смеющихся людей, в то время как сама пыталась не разреветься. Та, которая забыла закрыть машину, отлучившись на пять минут в бакалею, тем самым предоставив кому-то отличную возможность стащить мамин iPod и дорогие наушники Джоша. Та, которая всегда была недоступна, когда семья в ней нуждалась, когда ее брат в ней нуждался, потому что кто захочет справляться со сложными чувствами, когда вместо этого можно просто греться в славе Жака Сен-Пьера? Та дочь была специально слепой, специально ничего не замечающей. Она упустила свою семью.

Эта же тупая дочь не смогла проследить за тем, чтобы ее брат принимал таблетки. Она даже не додумалась наблюдать за тем, как он их глотает, а затем проверить отсутствие этой таблетки под языком. Большой сюрприз. Она ничего не смогла сделать правильно.

Я закрываю глаза. Если я не скажу маме, так будет хуже для меня, но еще хуже для Леви. Ей нужно об этом знать. Полиции тоже нужно знать.

— Ма-а-ам?