Лабиринт. Войти в ту же реку - Забусов Александр. Страница 4
О! Завелись. Поехали колонной. Батя за рулем на грязной машине. Мандраж у него еще не совсем прошел, руки слегка дрожат. Мог бы и подменить отца, так ведь не скажешь, что машину он водит как профессиональный автогонщик. Батя последние волосы на своем черепе вырвет от смеха. Спросит, мол, мальчик, когда и где ты баранку крутить научился? Нет! Спалиться ему, что два пальца об асфальт. Пускай уж сам рулит, тем более до дома всего ничего проехать осталось.
Между тем, как мать сидя рядом с отцом, по традиции понукала ним, Каретников отвлекся, на заднем диване «двадцать первой» глазел в окна. Он уже и не помнил города именно таким.
Через железнодорожный переезд дорога втянулась в частный сектор, по обеим сторонам заборами вставший за чертой тротуаров. Солнечный вечер после дождя пах влагой и еще чем-то особо знакомым. Зеленые листья ранней, почти осени, делали пейзаж неповторимо привлекательным. Но Каретников знал, что это внешняя сторона сложившейся картинки. По эту сторону, рядом с городской чертой денно и нощно пыхтит сажевый завод, и из его труб на жилые кварталы ветер частенько приносит облако сажи, оседающей буквально на все живое и неодушевленное. Лично он это осознал прошедшим летом. На своей шкуре прочувствовал. Захотелось дураку в жаркую ночь поспать в подсолнухах огорода. Бабуля, добрая душа, такую блажь разрешила любимому внуку, застелила раскладушку чистым бельем. Ну и… Нда! Как же теперь жить-то?
Машина завернула в уличную «шхеру». На память пришло название. Улица Сажевая. Название не в бровь, а в глаз!.. Посчитал. Это ему сейчас семнадцать лет. Весной семнадцатый год разменял. Десятый класс. Ё-ё-о! Это, что? В школу ходить придется? Же-есть! Как там его классного руководителя зовут? Мария Ароновна… Нет. Эта, русский до восьмого класса вела. А сейчас, физичка. Валентина… Отчество выветрилось. Вернее, мог ошибиться.
Отец завернул в до боли знакомый переулок. Вся кавалькада машин повернула за ним. У первого дома, их дома, машины выстроились как на строевом смотре. Богатый клан у Каретниковых, все семейства с машинами, и живут зажиточно… Захлопали двери, послышался говор и смех. Приехали.
У ворот дед с бабушкой. По виду, будто приготовились хлебом солью гостей встречать. Дед сухощавый, жилистый, битый жизнью мужчина. Соседи и приходящий к нему проблемный люд, за глаза кличут его ведьмаком или знахарем. Идиоты! Самый лучший дед на свете. Ему сейчас, дай Бог памяти, где-то под семьдесят пять лет, а может и больше. Казачьего корня человек. Когда станицу сожгли, пацаном у Буденного воевал. Каретников знал трагедию дедовой семьи. Его отец, с двумя старшими сыновьями за белых «встали». Как говорится, за царя и отечество, костьми легли. А, дед с еще одним братом, к красным подались. Разошлись пути дорожки, не собрать вместе разбитой вазы. Два осколка так и остались в родном государстве, даже своих деда с бабкой разыскали…
Ай, ладно! Бабунюшка! Маленькая, полноватая старушка с зеленым цветом глаз, гораздо моложе своего супруга, ухоженная, с повязанной косынкой на голове, ласково смотрела на Михаила.
Пока народ тусовался перед воротами, подошел к бабане, обнял, нежно прижал к груди.
— Бабуленька! Как же я соскучился по тебе!
Ответила:
— Ты что, Мишаня? Утром виделись. Или случилось что?
Мать из-за спины Каретникова, прояснила ситуацию.
— Случилось, мама! На машине перевернулись. Чуть не убил нас Витька!
— Заходите во двор. Чего здесь топтаться? — не поведя бровью, предложил дед. — Прокопич, давай команду, а то они до ночи здесь лаяться станут.
— Заходим! — напрягая голосовые связки, приказал дядя Ваня…
Сколько себя помнил, родной дом был хлебосольным для всех. Застолье расположили в увитой виноградной лозой огромной беседке, рядом с летней кухней. Стол ломился от бабкиной стряпни, домашних овощей и фруктов. Дед «приняв на грудь» граненую стопку самогона, другого спиртного он не употреблял, ладонью похлопал по плечу стоявшего у длинной лавки Михаила, мотнув головой, сказал на ухо:
— Идем, пошепчемся.
Расположившись на лавке у самой калитки, внутри двора, своем любимом месте препровождения, хитро подмигнув, спросил:
— Ну, как добрался, Мишаня?
Вопрос деда, «как он добрался», поставил в ступор, заставив собеседника рассмеяться. Заливистый смех Константина Платоновича привлек бабушку Наташу, та практически сразу материализовалась рядом с мужем и внуком.
— Вы чего тут уединились от всех?
Дотянувшись, потрепала рукой волосы на голове Каретникова. Вообще, его дед с бабкой странная парочка. Михаил ни разу в жизни не слышал, чтоб дед повысил голос на свою жену, но у выхода из дома, на гвозде нарушающем интерьер, висит нагайка, настоящая казачья плетка, и бабка прекрасно знает, что повешена она именно для нее. Мол, ежели жена провинится, то пощады так просто не будет. Вот так! Самое интересное, что такой выверт дедового отношения к супруге, воспринимается домашними вполне адекватно. Привыкли. Даже не замечают.
— Иди к гостям, бабка. — Осадил проявление нежности к внуку «домашний тиран». — Нам с внуком побалакать нужно.
Оставшись наедине, дед раскрыв ладонь, продемонстрировал до боли знакомый кругляк ладанки.
— Узнаешь?
Чего изворачиваться? Кивнул головой.
— Моя.
Дед хмыкнул.
— Теперь уже нет. Второго раза не будет.
Глядя в глаза Михаилу, Константин Платонович пояснил.
— Я этот науз давно для тебя приготовил, и подозреваю, что на шею тебе надел его именно после сегодняшнего дня.
Каретников протянул руку, хотел забрать привычную вещь и повесить ее себе на грудь. Дед покачал головой. Убрал медальон в карман.
— Нет. Теперь сей оберег в огонь брошу.
— Дед, а пояснее выражаться можно?
— Отчего ж? Скажу и яснее. С каких пор уж и не знаю, но в нашем роду по наследству, от деда к внуку передается возможность прожить не одну жизнь, а сразу две. Первую, ты живешь как Бог на душу положит, а вот вторая у тебя, запасная. Чтоб ошибки пребывания на этом свете, исправить мог. У меня эта жизнь — вторая. Вижу, что и у тебя она с чистого листа с сего числа начинается.
— А вдруг…
— Ха-ха!
— Да, ты в зеркало на себя глянь! Это ведь папку с мамкой обмануть сможешь, а я как глаза твои увидал, сразу понял, из далека вернулся. Где тебя смертушка достала? Когда?
— В Сирии. Летом две тысячи семнадцатого.
— Долгонькую жизнь прожил! Я в августе сорок первого погиб.
— Ясно.
— Ну и какие мысли?
— Мысли? Никаких. В себя никак не приду.
— Знакомое чувство.
— Дед, ты ситуацию прояснить можешь?
— Постараюсь, если еще сам не понял…
Им двоим никто не мешал. Из-за дома слышались веселые возгласы подвыпившей родни, а из динамика магнитофона, голос молодого Лещенко.
Разъезжаться по домам не смотря на то, что завтра понедельник, никто не собирался, у Каретниковых переночевать места всем хватит. Завтра по ранней поре все поднимутся и разъедутся кто куда, а сегодня можно не заморачиваться новой рабочей неделей.
— …Когда ты родился в нашей семье, твоему старшему брату Сашке было уже шесть лет. Твоим родителям, по жизни и одного ребенка хватало. Но я-то знал, на свет Божий должен появиться тот, кому «наследство» передать обязан буду.
— А Сашке?
— Нет. Тут без вариантов.
— Почему?
— Человек признак иметь при всем должен. В «рубашке» рожденный, имеет право на исправление ошибок прошлой жизни. Это как у бабочки. Сначала «куколка-кокон» — одна жизнь. Из кокона выбралась, обсохла, крылья расправила и полетела — вторая. Так вот, когда ты родился, и я понял, что все сходится, взял твой волос, каплю крови твоей, со своей смешал, с пальца ноготок срезал, расплавил метал, и по технологии переданной моим дедом, отлил науз.