Дорога длиною в жизнь - Людников Иван Ильич. Страница 16

— Ком, ком! — опять поманил он пленного и, когда тот с опаской приблизился, объявил: — Вот она, Волга!

Глянул фельдфебель на черный круг проруби и задрожал:

— Соображать начинаешь? — обрадовался Пономарев. — В этой воде ты хотел меня утопить. «Буль-буль, Иван!» Так тебе приказывал Гитлер?

— Гитлер капут! — истошно закричал фельдфебель.

Только теперь понял пленный, какая связь существует между развалинами, что показывал ему русский солдат, и прорубью, на краю которой они стояли. Страшась наказания, Оберкот рухнул на колени, возвел руки к небу (обрубок лошадиной ноги, с которой он не расставался, глухо стукнул об лед). И тут фельдфебель заметил, что в глазах конвоира нет ненависти, одно презрение.

— Зачем ты мне долдонишь «Гитлер капут»? — спрашивал Пономарев, забыв, что пленный его не понимает. — Нашел чем оправдаться! Разве можно, дурья твоя голова, одним Гитлером рассчитаться за все горе людское?! Встань!..

Я спросил Пономарева, зачем понадобилась ему эта затея.

— Мне, товарищ полковник, еще воевать. Всякое может случиться… А этот Оберкот отвоевался. Из плена вернется домой…

— Нашли кому завидовать!

— Да разве в том дело! — с досадой возразил разведчик. — Вот он, гитлеровец, до Волги дошел. Тут мы ему хвост прищемили. А послушать его, так самое большое лихо испытал тот, кому падаль пришлось жрать. Не согласен я с этим! Хочу, чтобы такой Оберкот на всю жизнь запомнил, что такое война. Чтобы детям и внукам своим внушил это!

Наши штурмовые группы продолжают наступление, и каждый дом Нижнего поселка, точнее, каждый его подвал берут с боем.

В подвалах последних зданий гитлеровцы сопротивляются особенно яростно. Дальше отступать им некуда: дальше плен или смерть в заснеженном поле. И все же сдавались немногие, а среди них были такие, для которых даже битва на Волге не послужила уроком. Выбравшись из подвалов, эти маньяки поднимали только одну руку, чтобы изречь «Хайль Гитлер».

В ночь на десятое января 1943 года мы передали свой участок пулеметно-артиллерийской бригаде и получили приказ сосредоточиться в районе завода «Красный Октябрь».

После одиннадцати недель непрерывных боев расстаемся с «Баррикадами», где каждая пядь земли полита кровью наших бойцов и командиров. Отстояв «Баррикады», мы готовимся к решительному удару по врагу.

Третья по счету немецкая дивизия, с которой мы ведем бой в Сталинграде, 71-я пехотная, входит в состав 11-го армейского корпуса 6-й армии Паулюса. Корпусом командует генерал-полковник Штрекер.

Мы наступаем с западной окраины завода «Красный Октябрь» в направлении улиц Центральная и Зарайская. За день продвинулись всего на сто пятьдесят метров. Но на этих метрах — минная полоса, прикрываемая огнем врага, большие здания. Гитлеровцы, засевшие в домах, не сдаются, и истреблять их приходится в ожесточенных кровопролитных схватках. На этих метрах мы потеряли ординарца Коноваленко, Ивана Злыднева, двух связистов из знаменитого «Ролика», отважных командиров штурмовых групп лейтенантов Чулкова и Колосова… Но во имя чего гибли немецкие солдаты?

После двух недель упорных боев, продвинувшись уже на полтора километра, мы вышли на рубеж Жмеринской и Угольной улиц. За это время противник потерял только на нашем участке около трех тысяч солдат и офицеров. Потерял потому, что «верноподданный» фюрера командир 11-го армейского корпуса Штрекер категорически приказал уже обреченным на плен солдатам сражаться «до последнего патрона».

В заключительной главе книги «Поход на Сталинград» Дёрр пишет: «История до сих пор не предоставляла права ни одному полководцу жертвовать жизнью своих солдат, когда они уже не могут продолжать борьбу» [11].

Но куда точнее высказался на сей счет Иоахим Видер, офицер-разведчик из 6-й армии Паулюса. В отличие от генерала Дёрра Видер пережил трагедию разгрома армии Паулюса и с последней группой офицеров сдался в плен на участке, обороняемом частями из корпуса Штрекера. Признание Видера представляет несомненный интерес: «На заключительном этапе сражения от нас требовали уже не осознанного выполнения долга, а слепого повиновения бессмысленным приказам. Мы были лишь винтиками в бездушной человеческой машине милитаризма, извратившего и выхолостившего само понятие чести» [12].

Прочитав подобное, диву даешься, как могут некоторые немецкие авторы (не говоря уж о Манштейне) сваливать всю вину за катастрофу, постигшую фашистскую армию на Волге, только на Гитлера и его ближайшее окружение. Разве один Гитлер безумствовал в ставке, требуя, чтобы обреченная армия Паулюса сражалась «до последнего патрона», до последнего вздоха? И разве фельдмаршал Манштейн, которому подчинялся Паулюс, не поставил перед командующим 6-й армией совершенно определенную цель? «Ваша задача состоит в том, чтобы всемерно содействовать выполнению полученных вами приказов. За то, к чему это приведет, вы не несете никакой ответственности» [13].

Никакой ответственности перед своей совестью! Никакой ответственности перед немецким народом за десятки тысяч зря погубленных солдат! Это ли не одно из чудовищных преступлений фашистской военной верхушки, командовавшей окруженными на Волге немецкими войсками!

…Советский разведчик Александр Пономарев, о котором я рассказал выше, сражался во имя торжества жизни. Он не случайно пытался растолковать пленному фельдфебелю Оберкоту, в чем состоит вина каждого немецкого солдата, вторгшегося на советскую землю.

Надо полагать, этот фельдфебель извлек из сталинградской катастрофы куда более полезный урок, чем битый фельдмаршал Манштейн или погубивший свой корпус генерал-полковник Штрекер.

Возмездие свершилось.

В просторной землянке штаба 62-й армии на широкой деревянной скамье сидят сдавшиеся в плен немецкие генералы — командир 4-го армейского корпуса генерал артиллерии Пфефер, командир 51-го армейского корпуса генерал артиллерии фон Зейдлитц-Курцбах, командир 275-й пехотной дивизии генерал-майор Карфес, начальник штаба этой дивизии, старшие офицеры…

Гляжу на них, будто сошедших со знакомой картины. Уж очень напоминают они тех французов, что плелись из Москвы по Старой Смоленской дороге. Только на одном — добротный полушубок и валенки. Остальные очень смахивают на пономаревского «языка» — фельдфебеля Оберкота.

— Что нас ждет? — спросил один из немецких генералов, заглядывая в глаза Василию Ивановичу Чуйкову.

Наш командарм объяснил, что пленных генералов отправят в тыл страны. Сказал, что они имеют право носить знаки различия и награды, а личное оружие обязаны сдать.

— Оружие у нас отняли. Разве только вот это?.. — говорит тот же пленный, вынимая из кармана перочинный ножик и протягивая его Чуйкову.

— Оставьте его при себе, хотя бы… для нужд гигиены. Мы не боялись вас, когда вы наступали с другим оружием. А уж это…

Пленных генералов уводят.

Генерал-полковника Штрекера среди них нет. Его части еще продолжают сопротивляться, и я спешу на свой командный пункт, в развалины заводского клуба.

Подполковник Шуба докладывает:

— Немцы на нашем участке сдаются в плен мелкими группами. Основной очаг сопротивления переместился к Верхнему поселку «Баррикад».

С Верхнего поселка началось осеннее наступление противника на нашу дивизию. Неужели мы его окончательно доколотим здесь же, на «Баррикадах»?

Это предположение сбылось. 2 февраля в двенадцать часов, взаимодействуя с дивизиями В. А. Горишного и В. П. Соколова, мы нанесли последний удар по северной группировке гитлеровцев, сконцентрированной в Верхнем поселке «Баррикад».

Утром 2 февраля на командный пункт дивизии прибыли В. И. Чуйков, К. А. Гуров и начальник бронетанковых войск армии подполковник М. Г. Вайнруб. По всем признакам чувствовалось — день сегодня особый.