Поворот не туда (СИ) - Хайруллин Миша. Страница 19

***

Он лежал на моих руках и умирал. Моё тело переполняли чувства и эмоции, мои глаза были полны слёз, я гладил его по голове и твердил упорное «прости». Я знал, что он не простит. Знал, что он никогда ничего мне не прощал. Я не умел показывать свои чувства, а всю злость на самого себя срывал на очередных трупах.

Каждый день после того, как я пригрозил ему смертью, и мы изображали счастливую семью, я видел его несчастные глаза, видел его взгляд, который стал ещё печальнее, чем раньше. И мне было не менее паршиво, чем ему. Я так хотел для него счастья, но просто не знал, как его предоставить. Хотя, я знал, но понимал, что счастье в его жизни возможно, но только без меня. Не было места в его жизни отбитому маньяку, прогнившему изнутри и получающему удовольствие от вида вспоротого живота или отрезанной головы. Моя зависимость делала хуже всем, но больше всего — мне.

Его хриплые вдохи, его трясущиеся пальцы, тянущиеся к моему горлу… Что-то щёлкнуло. В этот момент я осознал всю суть выражения: «Если любишь — отпусти». Если я желаю ему счастья, почему поступаю сейчас как конченый эгоист, убивая его, чтобы самому не страдать и больше не испытывать этих странных чувств? Я нуждался в нём, как чёртов нищий в хлебе и, мать его, как маньяк в жертве.

— Меня зовут Итан, — шепчу ему в ухо, — прости, что врал.

Я быстро уткнулся носом в его щёку и аккуратно положил на пол, быстро побежал в подвал и достал из сейфа ключи от машины. Тело Адама истекает кровью, и нельзя терять ни минуты. Надо срочно отвезти его в больницу и подарить ему достаточно дорогую вещь в этом мире — свободу. Этот подарок был самым сложным по исполнимости в моей жизни. Перед отъездом я сделал последний снимок, на котором Адам лежал на заднем сидении машины и умирал.

***

Я сгнивал. Сгнивал, как паршивая шавка у дороги. И, что самое худшее, — изнутри. Нельзя было вычистить эту гниль, потому что я сам лишь давал ей почву для развития, когда каждый день снова наблюдал за жизнью Адама. Через месяц его выписали. И каждый чёртов день я ждал наряд полиции в своём доме. И каждый день орал на новые трупы за то, что этого наряда нет.

Почему? Почему он не вызвал грёбаных омоновцев в этот дом? Почему сам не пришёл и не расстрелял меня из дробовика? Почему каждый день он плачет в подушку и смотрит на письмо от его брата? Почему?

***

— Джо, проголодался? — смотрю на грустную одноглазую морду и сыплю в миску корм, слушая, как кот недовольно мурлычет что-то и трётся шерстью об мою ногу.

Вот уже три дня я не следил за Адамом. Единственное, что позволяло мне мыслить о нём, — его кот, которого я нагло оставил себе, чтобы иметь хоть какую-то связь с тем прекрасным прошлым. За эти три дня не было ни одной жертвы, а все трупы возле дома были закопаны за домом. Наверное, когда-нибудь их найдут, как и меня самого, откинувшегося где-то в углу от этого отчаяния и страха.

Стоя возле раковины и отмывая бесчисленные стаканы от кофе, я вдруг вспомнил, как издевался над Адамом и бил его. В те моменты я правда надеялся, что этими муками смогу выдавить из себя привычное чувство отвращения, которое у меня всегда было к своим жертвам. Но ничего не вышло. Я по-прежнему украдкой смотрел на него после этого и мысленно терзал себя хуже, чем ненавистных мне людей. Иногда я чувствовал себя сумасшедшим, когда беспрерывно, по несколько часов, сидел в подвале и молча наблюдал, как Адам спит. Обожал это зрелище. Порой я брал его руку в свою, тихонько гладил большим пальцем и позволял себе коснуться губами его щеки или уголка рта, нежно целуя. Он в такие моменты тихо что-то бурчал и пытался отвернуться, но я крепко сжимал его руку и уже настойчивее целовал, рукой проходясь по его волосам и шее, надеясь, что он проснётся и ответит на мои поцелуи, скажет, что простил… Но я купался в ложных надеждах слишком долго. Пришло время платить за все свои ошибки и эгоизм.

***

Время текло медленно. Слишком, чтобы забыть Адама. Каждую ночь я в деталях вспоминал моменты, прошедшие с ним, и гадал, как он там. Что, интересно, чувствует? Радуется? Горюет? Может, вообще, не чувствует ничего? Появилась ли у него вторая половинка за этот год или… Год. Целый год прошёл с момента нашего расставания. И как я только выживал?

В этот день я твёрдо решил покончить со всем.

Надел белую рубашку, чёрные штаны, зашёл в подвал, вставил ключ, повернул его, дождавшись щелчков, подтверждающих, что всё надёжно закрыто, начал вертеть ключом дальше, пока тот со звоном не треснул и не искривился, выкинул его в угол и уселся возле стены, закрыв глаза и прижав к груди последнюю фотографию Адама, сделанную мной.

Больше из подвала я никогда не выходил.

***

Яркие солнечные лучи пробирались в комнату и будили Адама. Отчаянно его будили, светя сильно в лицо. Но тот, закрыв глаза, молча лежал.

Если бы Итан знал, что каждый вечер, возвращаясь с работы, Адам плакал и скучал, потому что неимоверно любил. И даже сам Адам не знал, болезненная и ненормальная — это привязанность, или же действительно влюблённость. В ту же самую ночь, почувствовав что-то неладное, Адам во сне видел странные картины, на которых был Итан, сидящий в подвале и постепенно умирающий. Адам, тихо всхлипнув во сне, закрыл глаза. Сердце его так болело, а разум не имел никаких прочих мыслей.

Итан сделал себе большой подарок, которого был лишён всю свою жизнь. Подарил самому себе свободу, о которой украдкой позволял себе только мечтать, держа себя в мысленной клетке из этих сомнений, страхов и пристрастий.

Через полмесяца Адама пронзил озноб. Он будто почувствовал, что Итан, лёжа в этом холодном подвале без еды и воды, полностью сломался и, сжав фотографию в руках и шепнув: «Прости», заснул навсегда, укутавшись в вечный и бесконечный сон, полный свободы и несбывшихся мечты, которые могли осуществиться теперь в том месте, куда он попал: будь то рай или ад, если они существуют, или же просто вечная тьма, навсегда забирающая в свои крепкие оковы.

Адам беззвучно плакал, уткнувшись в подушку, и кричал о том, что давно простил.