Слепой боец - Горишняя Юлия. Страница 18

Когда Хюдор пришла сюда, Кетиль еще не было. Собственно, Хюдор так и думала, что подруга запоздает. Но ждать здесь — у Трех Сестер — было еще лучше, чем сюда идти.

Она стояла у крайней лиственницы, держась рукой за ствол. Кора с красноватым отливом была теплой и пахла серой, чуть слышно и сочно. Дымарь, подвешенный у Хюдор на поясе, окутывал ее сизоватым облачком; дымарь — это маленький горшочек из обожженной глины, в котором поджигают влажную солому, или траву, или палые листья, без него в тех краях летом из дому не выходят, тем более к вечеру, ведь спасения иначе не будет от комаров, — и Хюдор настолько притерпелась к запаху дыма, что вовсе и не замечала его, и различала сквозь него прохладную, нежную свежесть вечера, чистую, как родниковая вода.

Солнце отсюда уже было скрыто Седлом — холмами, что отделяют Широкий Двор от Щитового Хутора, и Хюдор были видны только его прощальный, в алый перелившийся уже свет — на лугу и на верхушках деревьев, на трепещущем зеркале Жердяного Ручья — там, где на него попадали лучи, — и поперек всего заката над морем, не видным отсюда, багряная коса облаков. Сама Хюдор была в тени, а перед ней до подножия откоса свет лежал как ковер. Она задумалась, должно быть, и оттого не шевельнулась, когда среди луга показалась идущая сюда Кетиль; та свернула и поднялась на холм вдоль Протока — там было поположистей, — потому подошла к Хюдор сзади, от источника. «Давно ждешь?» — спросила весело.

Хюдор сказала негромко, не оборачиваясь:

— Давай постоим.

Тогда Кетиль тоже притихла и стала смотреть на закат.

… Этою весной все как-то не удавалось Хюдор и Гэвину свидеться. Хотя вся округа отчего-то была убеждена, что они встречались тогда еще чаще, чем зимою (хоть зимние забавы и кончились), наедине как-нибудь, незаметно для людей, и еще даже все удивлялись: когда только успевают?! Ведь Гэвин занят был тогда с утра до вечера, да и Хюдор тоже.

Весна — страдное время для земледельца и для капитана. А уж тем более поди-ка сладь такой поход, как тот, в который отправлялся Гэвин! Снаряжение для кораблей, их паруса, канаты, мачты; затем покраска; и проверить, каковы они на воде, если новые корабли (а у Гэвина и «Лось», и «круглый» корабль были новые); дружина, доспехи для нее, оружие; припасы, мехи для воды; хотя все это еще зимою приготовлено, — проверить последний раз, поправить или заменить то, что неладно, и сговориться окончательно со всеми капитанами, кто идет с тобой, — кто сколько чего берет; и улаживать их разногласия…

Нет, Хюдор не обижалась на Гэвина. Она все понимала. Она ведь видела, сколько хлопот было весною и у них в доме тоже; у нее и самой все пальцы болели от нового паруса, который она с женщинами обшивала канатами, а от пересчитывания тетив и стрел голова кружилась. (А ведь ее брату только об одной своей «змее» и своей дружине надобно было думать!) И все-таки Хюдор была занята немного меньше, и она сумела выкроить денек для того, чтобы навестить свою сестру, что жила с мужем в деревне.

Хюдор, конечно, любила старшую сестру, и души не чаяла в племяннице (та ползала уже вовсю и Хюдор звала — как всех женщин, кроме матери, — «веве», на детском своем языке), и навещала их нередко. Но от вопроса никуда не денешься: отправилась бы она тем весенним днем в гости, если б не знала, что и Гэвина может встретить в деревне? Если б на все загадки девичьего сердца, даже такого бесхитростного, как у Хюдор, можно было б найти ответ…

То, что называют тут «деревней», — поселение на берегу фьорда, где живут рыбаки и корабельщики: скопище корабельных сараев, рыбных сушилен, теса, сетей и домов, большею частью рыбацких хибар, довольно неказистых. Рыбаки, как правило, небогатые люди, хотя есть и среди них, конечно, те, кого считают богачами — это если у них несколько лодок. Частью они живут тут, в деревне, частью держат свои хутора на побережье; некоторые из них (все больше хуторяне) держат по нескольку голов скота и запахивают немного земли возле дома; бывает кое-кто из них и чьим-нибудь приверженцем, или сыновья у кого-нибудь, случается, отправляются за море дружинниками у кого-то из капитанов, — но все-таки, что ни говори, а рыбаки эти — особый народ. Держатся они все как-то заодно (может быть, оттого, что на путину вместе ходить приходится — никуда не денешься?), приверженцами ничьими обычно не бывают, старшина у них свой, и даже некоторые праздники свои от прочих хуторских на отличку.

Нельзя сказать, чтоб к рыбакам люди здесь относились как-то настороженно; но, однако, большинство хуторян, хоть рыбаки живут и не хуже их, считают тех беднее себя: ну в самом деле, нельзя же назвать живущим в достатке человека, если у него нет ни коровы, ни даже овцы или барана! Есть, впрочем, в деревне и несколько вполне достойных домов — у рыбаков, кто побогаче, и у пары купцов (это те, кто совсем оторвался от земли и живет, можно сказать, одним своим кораблем), и у нескольких корабельных мастеров; за одним из корабелов и была замужем Унлиг, дочь Борна и сестра Хюдор.

Корабельный мастер в этих краях — весьма уважаемый человек, да иначе и не может быть, когда от него, от его умения и удачи, зависит жизнь и капитана, и дружины, и купца, и корабельщика, и всякого, кто поплывет на построенном им корабле. Его даже немного побаиваются, как человека, близкого к особенно тайным и могущественным вещам, почти такого же близкого, как певец, и чуть более близкого, чем оружейник, — к вещам не таким естественным, как рост ячменя и ягненка во чреве у матки, и не таким простым, как рыба, пойманная в сеть, или душистый хлеб в печи. Хороший корабельный мастер не может рассчитывать, конечно, на то, чтоб за него отдали женщину, рожденную в роде Гэвиров или Локхиров, или, скажем, Сколтисов; да и в таких родах, как Кормайсы или Рахты, тоже; но уже Борны, или Дьялверы, или Элхи вполне могут с ним породниться, хотя и оказывая, естественно, ему этим честь. Потому что не по роду занятий ценится здесь человек, а по имени; слава — это слава, и даже доблесть не может ее заменить.

Муж Унлиг был корабельный мастер потомственный, и очень неплохой, и жил уже своим домом — хозяйство его стояло на верху деревни, на склоне, что поднимается к капищу. А Гэвин в тот день тоже был в деревне; ему надо было присмотреть, как смолятся его корабли. Многие капитаны свои корабли держат здесь, в деревне. Но так ведь корабли — это внизу, у уреза воды, на стойках возле корабельных сараев! А все-таки Хюдор, когда уезжала домой, встретила его на верхнем конце деревни, где Гэвину вроде бы совершенно нечего было делать, — конечно, если не рассказали ему о том, что видели, как поехала Хюдор к сестре, — а где живет в деревне сестра Хюдор, он ведь и сам знал. Проезжая мимо, Хюдор придержала коня и поздоровалась, как полагается.

— И тебе доброго дня, девушка, — отвечал Гэвин.

— Приходи нынче к Трем Сестрам перед закатом, если время есть, — пригласила Хюдор.

— Время будет, — сказал он сразу.

Обратной дорогой Хюдор гнала своего Бурого почти бесперерывно рысью — ведь ей надо было успеть пересечь фьорд и добраться, огибая Седло, самою короткой тропой — Маревым Логом — до дома, и зайти к себе, чтоб взять пояс из корзинки с рукоделием, а к Трем Сестрам она пошла уже пешком: Бурый слишком устал, а она — нет, ноги словно сами несли. Тогда она тоже пришла первой, стояла вот так же у крайней лиственницы и смотрела вниз…

Тот день весной выдался тоже ясный, но ветреный, ветер был с юга, и облака летели по небу, как клочки пены с волны. Под вечер еще развиднелось, а ветер все дул, влажный, мягкий, словно обнимающий, холмы и луга от него казались размытыми, а мокрыми они были и так; солнце, как в воду, садилось в дымку над морем, ярко-алое, и лежал, искрясь, до кромки откоса его свет, а Хюдор вот точно так же стояла в тени.

Она заметила всадника еще издалека, когда тот вынырнул из леса; потом он исчез в тальнике, и видно было только, как встряхиваются ивы от ветра и оттого, что проезжают под ними. Затем всадник выбрался в полосу света, пересекая Жердяной Ручей, и казалось — конь его ступает по бабки в расплавленном золоте. Хюдор и лошадь узнала тоже — эта была Черноспинка, самая умная у Гэвина кобылка, она даже погоду умела предсказывать. Кобыла выглядела свежей: того коня, на котором Гэвин приехал из деревни, он, видно, оставил дома; но больше он дома ничего не мог успеть, не переоделся даже, так и был, как в деревне, — в простых некрашеных штанах и красном табире сразу поверх рубахи; ни куртки, ни шляпы, сложенный плащ переброшен через холку коня. «Ну и что с того?» — думала Хюдор, глядя на него сверху. Что с того?! Он мог ездить в крашеных одеждах и в некрашеных, — все одно он выглядел так, что никому на ум не пришло бы спросить, отчего это вдруг у всадника в неузорчатом красном табире справа к поясу привешен длинный меч!