Слепой боец - Горишняя Юлия. Страница 22

А дочки Бурого Скагри рассказали про своего родича по отцу по имени Буен — тот повстречался с песнею, опять-таки звучавшей словно бы ниоткуда, когда вез из леса хворост. Она прошла мимо него, а его лошадь, как была под вязанками хвороста, повернула голову и пошла с тропы прямо туда, где голос, так что, как он говорил, ежели б ему не нужно было воевать с лошадью и удерживать ее за повод, он бы, быть может, и разобрал побольше, а не только то, что там речь шла о какой-то «дороге бурых волн».

Потом девушки заговорили уже о том, кто она такая — та, что поет, — и что все это значит. На эту тему толки ходили по всей округе, да без особого проку. Сходились все только на том, что такого здесь раньше никогда не бывало. У девушек сейчас впечатлений для выводов было, впрочем, побольше.

— Это колдовство, — категорически утверждала Раун, дочь Бадди.

А следует сказать, что магия, колдовство, безразлично, полезное или бесполезное, доброе или дурное, — это занятие исключительно человеческое, и даже когда демоны им занимаются, то занимаются только в той мере, в какой они очеловечиваются — перенимают у людей умения, и облик, и свойства. Так что Раун именно это и имела в виду. «Это не дело стихий, — говорила она, — это колдовство, самое настоящее южное колдовство, я вам верно говорю». Поломав головы над тем, какого все-таки сорта это колдовство, девушки так ни до чего и не договорились. Во всяком случае, все согласились тоже, что прежде таких див здесь не бывало.

— Так ведь и должно быть, — сказала та девушка, с верховьев Щитового Фьорда. — Мой отец говорит, что все переменилось, стало не так, как в его молодости, с тех пор, как убили Сребророгого Оленя.

Нехорошей была эта тема при Кетиль, которая ведь была из дома Гэвиров и сестра того Гэвира, что убил Сребророгого. Кетиль, правда, не выказала недовольства. Но Хюдор это упоминание задело так, как будто была она уже женой Гэвина.

— Мой отец тоже говорит, что все не так теперь, как в дни его молодости, — оттого что в его молодости не было этой моды на широкие наконечники копий! — сказала она. — Даже самый умный человек не может ведь быть умным беспрестанно.

Девушки засмеялись — они не отошли еще от своего волнения и с легкостью могли сейчас смеяться, а через мгновение задумываться, ужасаться. Когда они стали смеяться потише, девушка с верховьев Щитового Фьорда сказала так:

— Так говорят все отцы, во всякое поколение. Только это ведь совсем про иное. До моды на широкие копейные наконечники была еще какая-то, и после нее будет другая мода, — а другого Оленя не будет больше никогда…

— Мой отец видел его однажды, — проговорила вдруг Мисто, дочь Хворостины. Впрочем, тут же она вспомнила, оглянулась на Кетиль и спрятала голову в колени.

— У каждого времени свои чудеса, — сказала Хюдор.

— Вот-вот, — согласилась верховитянка, — и мой отец — он ведь говорит то же самое. Он говорит: одно время кончилось, а другое началось, когда не стало Оленя. — Она замолчала, а когда заговорила вновь, голос ее был негромким-негромким и одиноким, и словно стояла за ним сторожкая тишина. — Когда-то стихии бродили в наших местах в обликах, видимых глазу, — говорила она. — И Сребророгий бродил вместе с ними; он жил здесь, когда еще здесь не было человека и люди меньше прокладывали своих троп в лесу, а больше ходили звериными тропами, пока на свете был Олень и можно было увидеть, как он идет, неся свои рога. А теперь колдовство приплывает сюда с юга, и Хозяйка Леса с тех пор почти не показывается в нашей округе.

Девушки совсем притихли, и даже Хюдор ничего не говорила больше. Она только вспоминала, как рассказывали о гибели Сребророгого Оленя: о том, как Гэвир гнал его по глубокому снегу шесть дней без передышки, и все-таки, когда Олень остановился, он сделал это не потому, что устал, а потому, что ему прискучило меряться силами в беге и захотелось померяться силами в битве. Вот какой он был, этот зверь.

— Горький был день, — сказала верховитянка, — когда убили Сребророгого Оленя.

Тут только Кетиль выпрямилась довольно-таки надменно.

— Ты могла бы сказать, что этот день был горьким еще и потому, что тогда был убит не только Олень, — заметила она.

— О да, конечно, — грустно согласилась та. Больше об этом девушки не разговаривали, а завели речь опять о сегодняшнем диве. Но тут они могли только повторить то, что уже сказали раньше, и повторили, а потом понемногу стали чувствовать, что пора уже, наверное, расходиться. Та девушка с верховий Щитового Фьорда ушла первой — точнее, уехала, свою лошадь она оставляла внизу, у Жердяного Ручья. Раун и ее родственницы пошли вместе, и Хюдор с ними, до полдороги им было по пути. С Кетиль она сговорилась, прежде чем расстаться, уже окончательно, что послепослезавтра (теперь послезавтра) Хюдор придет на Щитовый Хутор, поможет варить сыр.

И когда все они ушли, и выпрямилась трава после их шагов, — тогда случилось последнее происшествие этой ночи.

Из тех самых ивовых зарослей, где Ниль, дочери Бурого Скагри, почудилось шевеление, выбралась тень, дрожащая, скрюченная, едва сумевшая распрямиться после того, как таилась там целую ночь, замерзнув от неподвижности. Какое-то время она старалась разогреться, ударяя себя по бедрам и перепрыгивая на месте, негромко постанывая от боли в застывших членах. Черные ее косы прыгали по плечам; но потом она собрала их в узел и связала на затылке, и ощупью нашла и вырезала в ивняке ветку с отростком, что напоминал крюк. С этою длинною веткой в руках, спрятав нож за поясом, она подошла к берегу озерца в том месте, где к нему подходила Хюдор.

Небо начинало уже светлеть, и звезд теперь не было видно, но тем гуще казались сумерки на земле. В темных, как ночь, сумерках чернокосая тень шарила веткой по илистому дну озерца наугад и наконец подцепила; вытащив ожерелье, она поболтала им в воде, чтобы отмыть от ила, а потом разомкнула золотую застежку в виде хватающего зверя и несколько мгновений держала ожерелье в руках, точно задумавшись о чем-то. Но, осмелившись украсть, она так и не осмелилась надеть украденное. Она вновь застегнула ожерелье и положила его в кошель на поясе, а потом ушла от источника прочь.

ПОВЕСТЬ О КАПИТАНАХ

Теперь следует рассказать о капитанах и именитых людях, которые отправились этим летом в плавание с Гэвином. Из-за того, что тогда жил Гэвин, сын Гэвира, казалось порою, что больше тогда и капитанов-то в округе не было; а это совсем не так.

Йолм Увалень звали человека, у которого были четыре дочки и сын, тоже Йолм, но сын его умер в семнадцать зим, и о нем ничего не рассказывают. Был этот Йолм муж сильный в руках и ногах и в море капитан как капитан, но дома — человек до того добродушный и ленивый, что, казалось, ему все равно вовсе, что станется и с его домом, и с его дочками, и с ним самим. Хоть в тридцатый раз чью-нибудь скотину выводили с его луга, этот Йолм отправлял ее хозяину так же благодушно, как в первый раз. Другое дело, конечно, когда его сердили; но рассердить Йолма никто так и не осмелился. Зато тот, кто с ним не спорил на пиру насчет порядка возлияний и смеялся его шуткам, тот у него все мог отнять, хоть все земли с выгонами в придачу.

Жене следить приходилось, чтоб доброта Йолма Увальня не довела его до беды. Она-то и держала в руках дом, и земли, и работников; женщина она была энергичная и держала все как следует, но до дочек у нее просто руки не доходили. Так вот и получилось, что дочки Йолма — а они собою были красавицы и очень завидные невесты — повыходили замуж, что называется, «как Зеленый Ветер захочет», и так, что перероднили между собой чуть ли не всех именитых людей округи.

Старшая дочка Йолма, сына Йолмайса из дома Йолмов, вышла замуж за Сколтиса, сына Сколтиса из дома Сколтисов, которого зовут еще Сколтис Широкий Пир. А отца его прозывали Сколтис Серебряный.

Сколтисы — очень именитый, очень богатый и очень могущественный дом. Этот дом был именитым, могущественным и богатым уже полтораста зим назад, когда переселился сюда; когда первые поселенцы приплыли к этим новооткрытым берегам, оставив королевскую власть далеко за спиною, по ту сторону моря, на востоке, на материке, — как тут говорят, — тогда самых видных семей среди них было пять: Валгейвы, Гэвиры, Арверны, Сколтены и Локхиры, и еще Трайнов можно к ним причислить, потому как Трайны тоже были столь же имениты, и богаты, и много имели приверженцев, — но их все-таки в здешних краях ставили ниже, потому как скота они почти не держали и все свое богатство имели в кораблях (такое и прозвище у них было — Корабельные Трайны) и жили, можно сказать, одними походами. С тех пор дома Арвернов и Трайнов прекратились, а Сколтены переменили имя и стали называться по имени Сколтиса Серебряного, и случилось это вот как.