Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н.. Страница 79

— Вина! Я и не мог пойти по другому пути. Я уничтожил братьев по тем же причинам, по которым он уничтожил своих. Но он обвинил и проклял меня за то, что я сделал. Это несправедливо! — Затем, понизив голос, Аурангзеб произнес: — Но я пощадил его. И пощадил Мурада. Иногда я спрашиваю себя: могло ли все пойти по-другому, если бы она была жива?

— Могло ли? А ты бы прислушался к голосу матери, молившей оставить в живых Дару?

— Может быть, но мы с ним всю жизнь были соперниками. Весы любви — иншалла.

Он взялся за фонарь, потом спросил:

— А ты, Иса?

Иса понял его.

— Я любил всех вас одинаково, ваше величество, всех поровну.

— Ты ничего не получил от нас, в отличие от многих. Я буду заботиться о тебе до последнего дня.

Аурангзеб ушел, и Иса возобновил свое бдение.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

История любви

1037/1627 год

АРДЖУМАНД

В первый же месяц правления моего любимого хворь опять настигла меня. Свернувшись в клубок, она выжидала в моем в животе, пока окончится ночь, и наносила удар — как всегда, внезапно — в бледном свете зари. Мысль о новом ребенке была невыносима. Плод лежал во мне тяжелым камнем, давя и терзая душу. На многие дни я погрузилась в такую черную тоску, что жизнь казалась ночным кошмаром. Я лежала в своих покоях, как в могиле, не желая видеть собственное тело. Сквозь стены до меня доносились приглушенные голоса, едва различимый шепот.

От мрака меня пробуждала рука любимого, его губы на моих губах. Глядя на его встревоженное лицо, на покрасневшие от усталости глаза, я улыбалась, чтобы снять с него груз вины.

…Он взял меня — и мое тело отозвалось радостью — в день, когда был признан падишахом в Агре. Я не могла осуждать его за свое же желание. Я по-прежнему слабела от одного его взгляда, и кровь от его прикосновений бежала быстрее. Много месяцев он держался, но в ту ночь наша любовь стала частью праздника.

— Хаким посоветовал соблюдать покой, — прошептал мой любимый. — Никто тебя не потревожит.

Я не могла сдержать разочарования:

— Мы так долго дожидались твоей власти, а теперь я не могу даже насладиться этим в полной мере, вынужденная лежать тут, как больная, днем и ночью.

— Ты скоро поправишься.

— Девять месяцев — совсем не скоро. Это целая жизнь. У меня такое чувство, как будто… — я запнулась. Не стоит говорить о дурном предчувствии, а между тем оно непроницаемой завесой висело на сердце.

— Что?

— Ничего. У меня чувство, будто ничего не изменилось. Я все еще принцесса, и мне по-прежнему все запрещено.

— Но ты больше не принцесса, Арджуманд Бану Бегам. Отныне ты — жена падишаха, повелительница моего сердца, души и всей империи. Ты — Украшение Дворца.

— Красивое имя — Мумтаз-Махал. Но моему языку так странно его выговаривать. Пусть другие так меня называют, любимый. А для тебя я хочу навсегда остаться Арджуманд, ведь я все та же.

— Да будет, как ты пожелаешь, любовь моя. — Шах-Джахан поцеловал меня и поднялся; мне показалось, что он сейчас исчезнет, и стало страшно, но я сдержалась, не выдала себя. — Да будет так, но весь мир отныне будет знать тебя как лучшее, что у меня есть, — Мумтаз-Махал.

Подобное возвеличивание было незаслуженным. Имя выскользнуло у меня из памяти, пока я лежала в тишине, охваченная жаром. Служанки омывали меня, Иса кормил и ухаживал, а я проклинала не рожденное еще дитя, лишавшее меня последних сил. Ребенок все беспокоился, не давая роздыху, и я часами лежала неподвижно, как сквозь туман слыша голоса тех, кто обо мне заботился.

Возможно, ребенок слышал мои проклятия, Аллах да простит меня. Как-то на заре я поняла, что он готов выскользнуть, словно душа, отделяющаяся от земной оболочки. Я не стала звать на помощь — кровь было не остановить, но с каждой минутой чувствовала, как тело становится легче, избавляясь от тяжести. Я уплывала, будто сама расставалась с телом. Только тогда, цепляясь за жизнь, я позвала. Вошел Иса и, увидев кровь на лежанке, бросился за хакимом. Тот дал мне сонного зелья и травами остановил кровотечение. Я спала несколько дней, а когда проснулась, чувствовала себя здоровой.

Я все никак не могла поверить до конца. Просыпаясь, я ожидала увидеть над собой другую крышу, услышать за окнами незнакомые звуки, очутиться среди чужих, незнакомых лиц, незнакомых запахов. Запахи говорили мне о многом, я могла безошибочно определить, где нахожусь, по легкому дуновению ветерка, несущему аромат поспевающего риса, пшеницы, перца или горчицы, запахи влажных джунглей или знойной пустыни. Джаспур, Манду, Бурханпур… Джамна, Тапти, Ганг… — у каждого места был свой особый запах. Сейчас я вдыхала целую смесь ароматов: река, оружие, люди, слоны, кони… но явственнее всего ощущался сладко-пряный аромат власти.

Я наслаждалась покоем — меня до сих пор приводило в ужас воспоминание о кочевой жизни, о необходимости с рассвета до заката трястись в душной ратхе. Супругу Великого Могола с самого утра ожидали сплошные удовольствия. После омовения меня одевали, умащивали благовониями — все это отнимало бездну времени, но таков был порядок — именно таким был уклад моей предшественницы, Мехрун-Ниссы. Мне прислуживали бесчисленные женщины и евнухи, и уже через несколько дней мне стало казаться, что я попала в силки и задыхаюсь. За годы изгнания я привыкла обходиться услугами единственной служанки, а во всем прочем мне помогал Иса. Вся эта пышность, все чаще думалось мне, куда утомительнее полной лишений жизни. Никогда прежде я не жила во дворце, и сейчас было нелегко приспособиться к этим условиям. Каждый мой шаг был на виду, каждое произнесенное слово эхом разносилось по коридорам, каждый поступок обсуждался. С другими женщинами в гареме мне следовало держаться величественно, как подобает жене падишаха, но эта роль не доставляла мне ни малейшего удовольствия.

В гареме по-прежнему жили наложницы Джахангира с многочисленной прислугой; они соперничали, наперебой доказывая собственную важность. Гарем, как и в пору моего детства, охраняли угрюмые узбечки, но теперь они выказывали мне сдержанное почтение, смешанное с завистью. К удивлению прочих и к моему собственному облегчению, мне не нужно было бороться с другими женами. Первой женой я стала бы во всяком случае, в этом не было сомнений, но ревность и интриги точили бы мне душу. Одних мой супруг избирал бы для ночных удовольствий, другие, отвергнутые, как это было с брошенными женами Акбара и Джахангира, постоянно дулись бы, ссорились или склочничали… Иншалла! — я была избавлена от этого.

По привычке я часто спала в разбитом на траве гулабаре, словно и в моих жилах текла кровь Тимура, — ночлег под крышей был для меня невыносим.

В первые же месяцы власти мой любимый начал расширять дворец. Казна была полна, он горел желанием и дальше возвеличивать Моголов, упрочивать их славу. Если Джахангир любил сады и живопись, то его сын выражал себя в возведении новых зданий. Деревянную кровлю диван-и-ама снесли и начали строить новую, из того же красного песчаника, что и стены крепости. Работы велись и в других частях дворца, где широко использовался так горячо любимый моим мужем камень, белый мрамор. Шах-Джахан помнил аудиенции в полутемных и душных залах отца и все эти годы мечтал превратить дворец в светлый чертог, достойный властителя империи.

Приступив к исполнению своих полномочий, мой любимый ожил и помолодел. В нем бурлили неистощимые силы. С восходом солнца он выходил к народу, затем терпеливо и внимательно изучал прошения, привязанные к Цепи правосудия. Вернувшись ко мне, он мог вздремнуть часок-другой, после чего оставшуюся часть утра проводил в диван-и-аме, выслушивая просителей либо разрешая споры и тяжбы, возникавшие между придворными. Завершив легкий завтрак, он встречался с министрами и советниками, решая вопросы управления империей, — их он принимал в диван-и-кхасе или в гусль-кхане. Покончив с государственными делами, Шах-Джахан обращался к строительству, с интересом вникая во все детали. Работников он собирал со всей империи — мусульман и индуистов, обращая внимание не на веру, а на мастерство и понимание прекрасного. Мастера прибывали из Мултана и Лахора, Дели, Мевара и Джайпура, а кое-кто даже из Турции, Исфахана и Самарканда. Когда солнце клонилось к вечеру, любимый искал моего общества. Вместе мы проводили время, любуясь боями слонов на площади, потом, в сопровождении нескольких служанок и Исы, возвращались в гулабар послушать музыкантов и певцов. За ужином во дворце к нам присоединялись дети, родственники и друзья.