Чучело человека (СИ) - Диденко Александр. Страница 24

Только не для Щепкина, как оказалось. Не для Щепкина, отравленного и утопленного. Звучит как «великого и ужасного», но повторю — всего лишь отравленного и утопленного. Покачиваясь будто крест гибкий, он вдруг пришел в сознание и открыл глаза. Нащупав неустойчивую твердь, он пополз-поплыл к берегу: меня спасая пополз и себя самого. Сил хватило едва-едва до травы, где сознание вновь оставило его.

Здесь нашли Щепкина дети. Медленно возвращаясь в себя, ощущая тело взорванным изнутри и раздавленным снаружи, согбенный и едва живой он поплелся за ними. Первым шел мальчик, за ним — утопленник, девочка замыкала. Дети повели Щепкина полями, густо поросшими клубникой, одинокими окрестностями, пахнущими рыбой и опять — клубникой, покосившимся магазином с темным окном, домой. Мать приняла «находку» сдержанно, но с пониманием. Есть Щепкин не мог, потому чуть слышно лишь попросил пустить его спать, что было сделано в одной из двух жилых комнат одноэтажного кирпичного дома. Ночью Щепкина мучительно рвало, хозяйка выносила из комнаты таз, качала головой, выспрашивала у детей обстоятельства встречи, в сумраке вечера блестела глазами и все гадала, гадала, что будет дальше, да поила утопленника горькой травой.

Незнакомый человек в доме — это всегда определенное неудобство. Сколь не омерзителен мне человек, должен признать, что и ему бывает и неудобно, и сложно, и тошно бывает. Но ведь сложности ничему не учат? Не учат. Тысячу раз попадая в одну и ту же гадкую историю, зная, что не нужно, что опасно доверяться первому встречному, как бы располагающе тот ни выглядел, человек и в тысячу первый раз наступит на те самые грабли. Ведь и обворуют, и прирежут, коли приспичит, в лицо плюнут и уйдут, улыбаясь; а человек все распахивает и распахивает объятья, все деликатничает, все верует. Естественно, бывают исключения, Щепкин, например, но ведь то — исключения? Ведь хозяйка не знала, что именно Щепкин, и что именно он — такой-рассякой порядочный? Не знала. Посему спустя два дня, когда у него получилось сконструировать членораздельную фразу, первое, что он сделал, так это укорил ее за беспечность, за доверчивость. А она сказала, что ничего не боится, ибо Бог ее хранит, и детей хранит, и что, если Щепкин будет вести себя хорошо, то и его будет хранить.

— А он не всех хранит? — спросил Щепкин.

Но хозяйка не ответила, понимая ответ очевидным, лишь посоветовала молчать и беречь силы.

Единственный раз он спросил ее, откуда, мол, и чем живут они — семья ее, — а она ответила, что домом и живут, огородом, больше нечем, хозяина ведь нет и не было никогда, она и есть хозяин и хозяйка она, — а Щепкин не стал дальше расспрашивать, только сползал как-то с постели, чтобы в кухню прошлепать квасу попить да в темноте ночи лежал, глазами хлопая, и фотопортрет немолодого человека в форме полковника медицинской службы, угадываемый в сумраке на стене, буравил, буравил.

Он не поднимался несколько дней и за это время узнал из газеты, что вскоре после обнаружения, он был торжественно захоронен в пантеоне славы, что умер в кабинете, так сказать, на боевом посту, а не утонул случайно, купаясь в необустроенном месте. На панихиде губернатор произнес весьма проникновенную, многозначную речь, в конце коей предложил собравшимся делать жизнь лучше, добрее, как завещал покойный. На панихиде присутствовала и «далекая», в модном на тонких бретельках черном платье, похожем на ночную рубашку; присутствовал и Рукавов, растроганный он зачитал завещание, из которого следовало, что в случае смерти — а к ней готовым должен быть всякий серьезный бизнесмен, каковым, разумеется, и являлся покойный, заблаговременно позаботившийся о последней своей воле — Щепкин просит печься о Компании, ибо хорошее дело нельзя оставлять без присмотра, а также передать городу его долю акций в размере пятидесяти процентов, организовав при этом соответствующий фонд его имени и назначив госпожу Вращалову бессменным и полновластным попечителем.

Ничему не удивляясь и не желая ни во что вмешиваться, Щепкин, однако, признался хозяйке, что он и есть тот самый утопший из пантеона славы, что вовсе не умер, и что, возможно, все это некие провокация и инсценировка. Хозяйка не поверила, но поспешила согласиться с ним, будто успокаивая маленького ребенка, и вновь настоятельно попросила не разговаривать и набираться сил. Тогда Щепкин решил вообще больше о себе не рассказывать, а лишь принялся дожидаться момента, когда бы он смог встать и чем-нибудь помочь по дому.

Семья содержала двух курочек с петушком и козу, но те почти ничего не приносили, потому питаться приходилось в основном клубникой и тем, что удавалось посадить на небольшом домашнем участке, — власти настойчиво рекомендовали выращивать именно клубнику, утвержденные сорта которой плодоносили дважды в лето, и за сдачу которой причиталось определенное вознаграждение.

Хозяйка молча вплывала в комнату, взбивала для Щепкина подушку, помогала приподняться, кормила с руки. Оклемавшись от побоев и отойдя от края, он вдруг отважился спросить ее имя и услышал, что она — Инга, и что коли некуда ему идти или никто его не ждет, он может жить у них; Щепкин промолчал еще несколько дней, а когда, наконец, поднялся, попросил разрешения помогать хозяйке с почтой. Она согласилась, уступив велосипед и сумку. К полудню, отбомбившийся письмами и телеграммами, он возвращался, ковырял огород или сидел на крыльце, что-то мастеря для приладки в кухне или спальне. Вечер отдавал детям, Василию и Светлане, устраивая коробку ли для коллекции насекомых (бабочка, кузнечик, два таракана из Азии, богомол и другое по мелочи), аппликацию ли для школьного факультатива по «природе», стельки ли из картона с заметным подъемом в поддержание стопы…

Трудно сказать, передалось Щепкину спокойствие хозяйки, ее тихая самоуверенность, только он нежданно-негаданно обнаружил, что перестал бояться, — успокоился, остановился внутри себя и даже вздумал пойти обратно: захотел уступить и никогда не сопротивляться. Пропала боязнь дорог, а их и не было, пропала боязнь людей, и людей в общем-то не было, не было и преследования, кое он теперь перестал ждать, как ждал прежде — с нетерпением, с прилипчивой тревогой. Зато появился сосед-старик, бывший областной чиновник, зачастивший к Инге с ненавязчивыми расспросами о Щепкине, зачастил на чай, будто угостить детей клубничным чем и, ввернув в разговоре, что он-де некогда ответственный работник, обратиться к Щепкину с каким-нибудь необычным и осторожным вопросом.

Впрочем, ведя беседу в манере доброжелательной и в тонах ниже обычного, старик приблизился к тому, чтобы расположить невесть откуда свалившегося в поселок человека. Щепкин же вовсе не сопротивлялся, тем более что разговоры, хоть и касались тем политических, однако выстраивались в диалог людей умудренных жизнью, снисходительных и дорожащих спокойствием. Не чувствуя опасности, в конце концов Щепкин рассказал старику о себе, о собственном прошлом, кто он такой и откуда происходит. Фамилия Щепкина старику ни о чем не говорила, но о «восстановлении» он слышал многое и даже, вроде, что губернатор — как раз и есть детище этой самой корпорации, что, разумеется, вызвало у Щепкина снисходительную улыбку. Позже улыбка сменилась ночной задумчивостью, — Щепкин по простоте душевной и в силу причин организационного характера не был в курсе многих проектов Компании, что уж содержалось в тех документах, что прятал он в надежном месте, знал лишь Рукавов. К следующему вечеру задумчивость, тем не менее, улетучилась, оставив легкое желание новой беседы со стариком, которое Щепкин и реализовал вечером в полной мере.

Беседа началась с отечественного машиностроения, которое, по словам старика, теперь в упадке, но стараниями администрации вот-вот возродится хотя бы в отдельно взятом регионе. Далее беседа долго вертелась вокруг некоторых представителей поселка, среди коих завидно выделялись одни и незавидно — другие. Закончилась же тем, что Щепкину надоело во всем соглашаться, и он взялся некстати возражать. Старик порядки одобрял, Щепкин — критиковал. Нет бы ему остановиться, но Щепкин вдруг услышал, что из-за таких как он страна тянется назад, что Щепкин вообще предатель, и что нужно — вот именно! — проверить какой он есть Щепкин, так как настоящий Щепкин то ли утонул, то ли умер от сердца аж две недели назад. Щепкин обиделся и молча — оставив старика куковать в палисаднике, показывая подобающую среди людей (но к которой он теперь не был склонен, используя лишь в качестве сценического приема) гордость — удалился смотреть новости.