Нюансеры (СИ) - Олди Генри Лайон. Страница 22
Шёпот? Нет, показалось.
Мышь за плинтусом скребётся. Или не мышь?
Вот опять.
Точно, шёпот, только слов не разобрать. Из соседнего номера. Одно странно: если бы за стеной кричали и было бы слышно – это понятно. А тут не кричат – шепчут. До чего ж стены дрянные! Шёпот сделался громче, приблизился. Казалось, звук раздаётся в номере Клёста. Слуховой обман? Коридор, осознал Клёст. В коридоре шепчутся, под дверью.
«Эй, кто там? Чего надо?!»
Спросить он не успел. Дверь с грохотом распахнулась, в номер, гулко топоча сапогами, повалила тьма тьмущая фараонов: жандармы и полицейские через одного. Миша вскочил, но запутался в одеяле. Со всех сторон его окружили усатые ряхи. Они лоснились, будто маслом смазанные, пламенели морозным румянцем, таращили круглые рыбьи зенки. Под ряхами Клёст видел перетянутые портупеями суконные спины и всё силился уразуметь: как такое возможно? За фараонами приплясывал фраер в каракулевой шляпе, дымил папироской, кляузничал:
– Вяжите душегуба, вяжите!
– Так точно, ваше высокопревосходительство!
– Да не верьте ему, когда врать станет!
– Никак нет, ваше высо̀ко...
– Вяжите, не верьте; не верьте, вяжите...
К Мише потянулись странно вывернутые, корявые лапы. Клёст закричал – и проснулся. Тьфу ты, про̀пасть! Он дрожал, понимая, что гулкие удары не прекратились: стучали в дверь. Не костяшками пальцев, а будто головой бились, судя по звуку.
«Зря револьвер в пальто оставил. Надо было под подушку сунуть.»
– Кто там? Что надо?
Голос вышел хриплым спросонья и от разыгравшейся простуды. Миша закашлялся и едва расслышал ответ:
– Вiдвар ваш принiс, пане!
Голос был детский. Миша выдохнул с облегчением. А кого ты ждал, спросил он себя. Фраера из «Астраханской»? Полицмейстера? Чёрта в ступе?
– Заходи.
– Не мо̀жу! – жалобно откликнулся посыльный. – За̀мкнено у вас, пане!
Пришлось тащиться открывать. За дверью стоял мальчишка лет десяти, похожий на встрёпанного воробья, с подносом в руках. На подносе курилась паром оловянная кружка: большая, «сиротская». Рядом лежал бумажный пакет. Миша перевёл взгляд на мальчика и обалдел: лоб стервеца украшало пунцовое пятно.
– Ты что, головой в дверь бился?
– Угу, – мальчишка обиженно шмыгнул носом. – Руки-то за̀йнятi!
Клёст взял пакет. На рукописной этикетке значилось: «Кора дуба».
– Я за ивовой посылал!
– Та не знаю я, пане! – воробей уже плакал. – Аркабiсыч менi ка̀же: пану дубова кора потрiбна, шлу̀нок в нього болыть! Бiжи, дурень, до аптэки...
– Кто каже?!
– Аркабiсыч... Ну, Аркадiй Борiсыч! Та вы його, мабуть, ба̀чылы, пане, вiн вас у номер поселя̀в...
– Жди тут, я оденусь.
Захлопнув дверь перед носом посыльного, Клёст направился к одёжному шкафу.
– Ой, лыхо, – ныли в коридоре. – Ой, лы̀шенько...
– Да, это я ему сказал. Ей-богу, вы дубовой спросили! – клялся вскоре злополучный Аркабiсыч, потея лысиной. – Я своими ушами слышал! Оговорились, да? Со всяким бывает...
Клёст и сам засомневался. Может, правда?
– Сей секунд Гришку за ивовой пошлю! – служитель бил себя кулаком в грудь. – Не извольте беспокоиться! Только одна беда...
Деньги Миша забыл в номере. Пришлось возвращаться.
* * *
Заснул он ближе к вечеру, когда начало смеркаться. Проваливаясь в долгожданное забытьё, успел подумать, что не удосужился сегодня ни пообедать, ни поужинать. В животе тоскливо бурчало. Под этот оркестр Клёст и забылся беспокойным сном.
3
«Саквояж с пола на стул!»
– Чего изволите-с? Есть отличные рублёвые[9] обеды!
Хитрый прищур:
– Для деловых людей! Подадим быстрей быстрого!
– Огласи состав, голубчик.
– Щи ленивые либо крем-суп d’asperge[10], на выбор. Из вторых блюд: филей дикой козы под соусом poivrade[11] и осетрина a la russe. Имеется также жаркое из телятины. К этому салат и яблочные тарталетки: объедение! Водочка отдельно, за особую плату-с.
– А если по главному меню?
– Осмелюсь порекомендовать суп-крем из рябчиков. Из мясных блюд хороши côte de boeuf[12] на вертеле, котлеты пожарские и поросёнок с кашей. Для любителей рыбки имеется прелестный судачок-с!
Доверительный шепот:
– Устрицы? Свежайшие остендские устрицы, сегодня из Одессы!
Фрак, белый жилет. Галстук-бабочка. Перчатки. Улыбка от уха до уха. Спина изогнута вопросительным знаком. В ресторане «Гранд-Отеля» посетителей обслуживали не какие-то там трактирные половые, стриженые «в скобку» и в рубахах навыпуск, а вышколенные официанты, одетые на европейский манер. «Губернские ведомости», предлагая работу в заведениях высшего класса, сразу предупреждали: «требуются молодые люди приятной наружности, владеющие языками. Рекомендательные письма обязательны».
– Значит, так, голубчик. Суп из рябчиков, к нему поросёнка. Далее...
– Кокося!
– Юра! Дорогой ты мой...
Вставая навстречу брату, Алексеев жестом показал официанту: жди, мол! А лучше неси водки, пригодится. Жест удался на славу, выразительности исключительной. Официант тоже не сплошал, угадал до тонкостей.
– Как я рад тебя видеть!
Обнялись. Расцеловались. Искренне, слегка театрально, но тут уж ничего не поделаешь. Юрий Сергеевич, младший брат Алексеева, даром что почтенный фабрикант, владелец Григоровской фабрики, страдал двумя семейными недугами – слабым сердцем и тягой к актёрствованию. Отец-основатель «Товарищества исполнителей драматических произведений», он не мыслил себя вне сцены, превращая в подмостки любое место, где только ни появлялся: ресторан, красильню, шерстомойню. Это свойственно любителям, подумал Алексеев-старший. Мы с ним оба любители, надо признать. Профессионалы же, напротив, где ни появятся, стараются не выходить на свет без особенной нужды.
О встрече братья условились заранее, телеграммой. Ресторан «Гранд-Отеля» был выбран не случайно, и не только из-за кухни – до того, как стать гостиницей, каменное здание на Павловской площади шестнадцать лет верой и правдой служило Малому театру. Эту великую эпоху Алексеев не застал, поскольку был слишком молод, но всякий раз, приезжая в губернский город Х, заходил сюда – поклониться теням прошлого. Свое регулярное присутствие в «Гранд-Отеле» он видел неким оберегом, талисманом на удачу – посмеивался над собой, язвил на тему актёрских суеверий и всё равно шёл сюда, словно его тянули на верёвке.
– Эй, человек!
Человек явился с водочкой. Принял у нового гостя пальто и шляпу. Доложил, что суп из рябчиков на подходе, а молочный поросёнок уже набит гречневой кашей, как кисет табаком. Юрий заказал борщ красный, со сметаной и пампушками, да так, чтобы подали вместе с рябчиками, а то слюна зря потечёт; после борща велел нести жаркое из утки. Взяли и десерт: яблочную шарлотку.
– Был у нотариуса? – без обиняков спросил Алексеев-младший.
Это было в его привычках: с ходу брать быка за рога.
Кивнув, Алексеев с улыбкой разглядывал брата. Юра был исключительно хорош собой: высокий, гибкий, грациозный в движениях. Братья являли миру пример семейного сходства; оба носили усы, одинаково стриглись, только черты младшего отличались большей тонкостью, а овал лица – мягкостью. Подбородок, брови, разрез глаз – всё, что в старшем выдавало характер сильный и противоречивый, в младшем говорило об изяществе и уступчивости. Разве что шляпу Юрий всегда сдвигал набекрень, что придавало ему некую ироничность водевильного комика. Крестили его Георгием, но в семье с рождения звали Юрием, в то время как за Алексеевым прочно закрепилось прозвище Кокося.
В детстве, когда богомольцы, летней ночью бредущие на Троицу в Любимовку, в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, сломя голову бежали от привидений в белых простынях, с улюлюканьем выскочивших из придорожной канавы – забаву изобретал Кокося, а взбучку за неё получал Юра.