Князь Барбашев (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович. Страница 24

И работа закипела.

Суть вертлюга кузнец, присланный княжьим повелением, уловил с полуслова, метко обозвав его "рогачём". Вполне возможно, что он уже и видел нечто подобное, но это Андрею уже было не интересно - главное, что кузнец работу понял и обещал сделать быстро.

В арсенале Калуги пушки были, но в основной массе слишком крупные для его кораблика, или без так необходимых в данном случае цапф. Андрей уже даже согласился было на небольшую пушчонку на деревянном ложе, однако, в конце концов, пушкари расстарались и нашли-таки то, что надо: кованную длинноствольную пушечку с большим количеством колец на стволе для упрочнения и жесткости конструкции и нужного размера, со всеми необходимыми атрибутами. Навскидку калибром 40-50 миллиметров, заряжающаяся с казны посредством сменных зарядных камор, подпираемых простым откидным клином для уменьшения прорыва пороховых газов в месте соединения каморы и ствола. В общем хоть и примитивно, но убойно и для его струга то, что доктор прописал.

Теперь больше всего Андрей боялся, что татары появятся раньше, чем он успеет дооснащать их судёнышко, или не появятся совсем. Нет, на тактику боя это не сильно повлияло бы, но вот огневую мощь снизило сильно. Зато, при разговоре о судьбе березической вотчинки оказанная услуга пошла бы только в плюс. Однако татарские отряды появляться вблизи Калуги пока не спешили, чему Андрей был рад и не рад одновременно.

А вечером на струге закипела работа. "Рогач" крепить решили на палубу прямо в носу судна. Пушкари, привезшие на телеге пушку и бочонки с пороховым зельем, сноровисто уложили цапфы в вилки, и кузнецу осталось только надёжно закрепить их, после чего вертлюг установили в заранее подготовленном месте. Пушкари ещё некоторое время потоптались возле него, наводя ствол в разные стороны, после чего возбуждённо переговариваясь, покинули струг. Татары так и не появились на берегу, и город с облегчением погрузился в сон...

Бревенчатый княжеский дворец расположился на высоком берегу Яченки. С гульбища, украшенного резными перилами, открывался красивый вид на Оку, в которой, как в зеркале отражались легкие перистые облака, застывшие в синем небе, и прибрежный лес. Не смотря на жаркий весенний день, тень от дома и легкий ветерок создавали здесь приятную прохладу, потому-то калужский князь и предпочитал душным покоям оббитую мягкой материей лавку, поставленную здесь по его распоряжению. Отсюда он любовался открывающимся видом и слушал громкий гомон города, кипевшего жизнью.

Учащенно стучали молоты в городских кузнях, безостановочно тюкали со всех концов топоры. И горожане, и воины его личной дружины готовились к появлению врага. Кто-то точил лезвие сабли или старого дедова меча, кто-то начищал до блеска шлем и проверял кольчугу, а кто-то насаживал нож на ратовище. С ближайших деревень потянулись в город первые телеги с крестьянами, сорванными с мест тревожными слухами. Впрочем, поток беженцев был немноголюден, многие оставались на своих местах, привыкнув за последние годы, что полноводная Ока сдерживает татар не хуже самого сильного войска.

А может зря он так встрепенулся? Ну да, основные полки Щеня отвёл от Калуги, но ведь и вправду, давно татары на московский берег не ходили, лишь зорили приокские земли на правом берегу. Хотя нет, как в народе говорят: "Спаса проси, а себя сам паси". Бережёного и бог бережёт, а перехваченные дозорными станицами пленники утверждали, что царевичи похвалялись в этот раз пощупать и заокские земли. А значит остается ему лишь крепить оборону своих земель, да просить воевод братовых о воинской помощи. Лишь бы те "успели" вовремя. А то с братца хватит наглости "придержать" своих воителей. Как пять лет тому назад, когда подгоняя коней, татары устремились через Белев под Козельск и через Одоев под Калугу, а его воеводы несколько запоздали с принятием контрмер. Благо служилые князья Иван Воротынский да Василий Одоевский со своими собственными дружинами дали крымцам бой на Упе, и не пустили их к калужскому правобережью. Но под Козельском тогда степняки вволю порезвились.

И вообще, уж что-что, а Семен хорошо помнил, как противился брат отцову завещанию. Ещё бы, имея под рукой земли Калуги, Козельска и Бежецкого Верха в свои 18 лет он, Симеон, получал в государстве немалый политический вес. Вот только Василий, находясь у одра умирающего отца, был настроен совсем по другому. И, если уж он отказался от венчания в Успенском соборе 'по чину' шапкой Мономаха, показывая подданным, что власть обрел по праву рождения, и для ее освящения не нужны ему публичные церемонии, то порушить отцово завещание и вовсе оказалось ему с руки. Двум братьям новый государь отдал лишь часть удельных земель и совершенно лишены были уделов младшие наследники Симеон и Андрей. И не было бы счастья, да несчастье помогло. Заключая договор 1508 года с литовским князем Сигизмундом, по которому Литва отныне более не оспаривала принадлежность калужских земель Московской державе, вынужден был и Василий признать завещание отца. Так Симеон и обрел, наконец, свой удел в реальное управление, с которого прежде получал лишь доходы. Но в отношении брата-государя он не обольщался, а потому и собирал в один кулак свои полки.

Вот только крови, коль не успеют те полки подойти, прольётся много, а ведь, в конце концов, это его личная дружина, итак не многолюдная, понесёт в бою с трудом восполняемые потери, ведь каждый такой дружинник обходится ему в копеечку. Тем более сейчас, когда по воле старшего брата он полностью лишился преданных ему бояр и дворян, заменённых на великокняжеских слуг и верных именно ему, Василию, а не Семёну. Да, брат знал, что делал. Даже в "родном" городе теперь Семён чувствовал себя не очень уютно, что, несомненно, не добавляло ему любви к братцу.

Андрея о раскладе в стане младшего брата государя посвятил брат Силуан ещё во время плавания по Оке. Оценив услышанное, тот лишь понимающе усмехнулся: как-же всё таки правы были те историки, которые писали, что князь Семён от такого решения брата пострадал очень сильно. И то верно, если учесть тесную личную связь господина со своим двором, бывшей нормой в эти времена, то получается, что на какое-то время князь Семен остался один, в окружении новых, чужих людей без права заменить их на лично ему преданных. На мгновение ему даже стало жаль этого молодого мужчину.

А потом сам собой выплыл вопрос: эх, Андрюха, куда ж ты лезешь? Хотел же мимо всех хитросплетений сильных мира сего проскочить на первых порах и вот на тебе, сам же, добровольно, суёшь голову в пасть льва.

Ведь не только Симеон, а любой удельный князь в эти времена был крамольник уже по своему положению. Вокруг него придворной толпой плелись немалые интриги, особенно при том, что государь никак не мог порадовать подданных наследником. Оттого в Кремле от любого из братьев ежеминутно ожидали смуты. Более всего боялись их побега за границу, да хоть в ту же пока ещё православную Литву. Хотя эта опасность в былые времена и избавила деда нынешнего правителя от его злейших врагов (князей Можайского и Шемячича), только для Василия Ивановича это было неприемлемо: ведь бежавший мог спокойно преступить его запрет на женитьбу. А это уже создавало угрозу всему васильеву княжению, ведь если в браке у беглеца родиться сын, то тот тут же становился прямым конкурентом ему на московский великий стол. Пусть не сразу и, возможно, не сам, но через своих детей уж точно, да ещё как бы и не более удобным для тех же бояр, на которых ему придётся опираться, а значит, и зависеть от них. Проще говоря, могла возникнуть ситуация как в Смуту, только на сто лет раньше.

И пусть братья государя почитались слабыми настолько, что сам-же великий князь Василий назвал их "неспособные и своих уделов устроить, не то чтобы царством править", пусть они униженно просили о прощении через митрополита, монахов или московских бояр, пусть называли себя холопами великого князя, признавая его своим 'государем', пусть они знали, что за ослушание и за крамолу лишь по одному доносу, да даже только по подозрению, их ждет московская тюрьма, но они не перестали быть от того его наследниками. Оттого за ними пристально наблюдали в любое время дня и ночи. И такое событие, как приобретение кем-то вотчины в их владениях мимо этих глаз пройти просто не могло.