Сладкая месть (СИ) - Дана Стар. Страница 24

}— Тогда я покажу тебе как это делают настоящие мужчины. Тот поцелуй, на ринге… просто детский лепет. А вот ЭТОТ поцелуй ты запомнишь навечно.

Я не успеваю ни сообразить, ни набрать побольше воздуха… Этот сумасшедший гризли властным рывком насаживает мой рот на свой, врывается языком в моё горло и отправляет меня в вечный полёт к звёздам!}

Это невозможно!

Люди не звери. Но именно сегодня я предположила иное. То, с какой помешанностью Давид вгрызался в мои губы, стучал о мои зубы, глотал мои стоны, мои выдохи, облизывал мой язык своим… я никогда не забуду.

Я будто только что прыгнула головой вниз с Эвереста. А он… он меня подхватил. Голыми руками. У самого края земли.

— Какая ты сладкая, моя Крошечка... — шипит на ухо, облизывает ушную раковину, начинает двигаться ещё резче, ещё пошлей. В это время его руки с талии ползут вверх к майке и бессовестно ныряют под влажную от возбуждения ткань.

Горячие, настойчивый руки оставляют ожоги на коже. Он поглаживает мой пупок, затем начинает скользить ещё выше. Пока ладонями не накрывает чашечки лифчика.

Оххх!

Хочу, чтобы снял его! Снял немедленно и потрогал мои соски!

Помассировал, пощипал, полизал ареолы!

Проклятый, порочный мерзавец!

Когда уже ты, наконец, меня отымеешь?

Всё дразнишь, дразнишь и дразнишь!

А я хочу большего. Я уже созрела. Я готова впустить тебя в своё тело.

Первого. Единственного.

В своё тело. И в свою душу.

Его рот горячий, влажный, он бесстыдно меня целует, ставит свои метки, клеймит и пленит. Ключицу, шею, щёки и даже уши... Вылизывает, надкусывает, порыкивает, будто голодный пес.

А меня трясёт в смертельной лихорадке! Мурашки накатывают табунами, в голове американские горки! Резко вырываюсь из его объятий, потому что готова помереть в любую секунду от невыносимого пламени в трусиках, от мокроты, от бесконтрольного вожделения, отскакиваю на шаг назад, открываю рот чтобы умолять Давида увезти меня в более укромное место, чтобы продолжить наши игры, как вдруг...

Кто-то с силой толкает меня локтём в спину, и я лечу вперёд. Реакция Давида молниеносная. Он ловит меня за секунду до падения, с такой трепетностью, будто моё тело было вылито из хрусталя, гладит по волосам, прижимает к бурно вздымающейся груди и возвращает в исходное положение, а сам… сам мгновенно меняется в лице.

Вот чёрт!

Скулы громилы, напрягаются, глаза наливаются ненавистью! В зрачках играют бесы.

На мужественном лице появляется маска… Маска сущего Люцифера! Которая полыхает всеми огнями ада! Обычно Давида охватывает такая мимика перед началом боя. Чисто рефлекторно боец сжимает кулаки до хруста, горбится, ноги на ширине плеч, левая рука выше правой, плечи ходят ходуном… Не моргает. Задерживает дыхание…

Он всегда так делает.

Когда собирается нанести удар.

Я ничего не понимаю. Тру глаза тыльной стороной ладони, а затем вижу, как из толпы выходит какой-то прыщавый мажорчик в дорогущих шмотках с золотым «Ролексом» на запястье. Который, вероятно, чисто случайно толкнул меня локтём.

И не заметил. Не извинился.

Твою ж…

— Нет, Давид! Стооооой! — бросаюсь на встречу взбесившемуся дьяволу, но... уже слишком поздно.

— Ах ты ж пидр!!! — мощный кулак пролетает в сантиметре от моего лица и с бешеной яростью впечатывается в нос сопляку. Так, лихо, что я чувствую горячий ветер от сильного замаха на своих растрёпанных волосах.

Началось месиво. Откуда-то повыскакивали братки мажорика и сцепились с нашими братками. К черту, за каких-то пару минут бойцы перемололи пол клуба в пыльцу. По всему залу летали бутылки, стулья, столы. Давид то и делал, что прикрывал меня своей огромной спиной-стеной умудряясь ещё и в этот момент раздавать точные апперкоты, которые от одного удара отправляли противников в бесчувственный нокаут.

— Пора отдохнуть! Отсосите малыши!

Сумасшедшая зверюга! Он не мог успокоиться. Завёлся за миллисекунду! Еле-еле вытащила вышибалу из клуба, как раз в тот момент, когда внутрь Подполья ворвались люди в масках, позарез вооружённые автоматами.

Мы, всей наше дружной коголой, успели удрать в уборную и оттуда сбежали на улицу через окно.

Ну что сказать!

Было, мать их, весело!

Когда мы перелезли через окно, Давид перебросил моё желейное тело через плечо и побежал в сторону кустов. За ним, весело посмеиваясь, вместе с Кариной, смылись и остальные «ребята» из нашей шайки. Правда все они разбежались в рассыпную. Я даже не успела попрощаться с подругой.

— Ты как? — Давид посадил меня на лавочку, рядом с остановкой, расположенной вблизи Подполья, присел на корточки и с волнением уставился в мою пьяненькую физиономию.

— П-прекрасно, — икнула, тут же ладошками накрыла свой рот.

Тааак! Держать всё в себе!

Не смей!

Не смеееей!

Ужин должен остаться там, в желудке.

— Я идиот! — схватился за голову, — Какого хрена я позволил тебе так упиться?! Ты, что, первый раз попробовала спиртное? Даже на ногах не стоишь! Прости...

Он мягко улыбнулся, но продолжил пристально буравить моё заплывшее лицо беглым взглядом, с беспокойством отыскивая синяки или другие какие увечья,

— Д-да всё в норме, отосплюсь. И я не пострадала. Я с тобой, к-как за титановой стеной. — Сказал это, обвила руками мощную шею, потянулась к этим пышным губам, и…

Глупо клюнула носом в его огромное плечо, лишившись чувств.

ГЛАВА 14.

[Давид]

Отсидев практически четыре года, я думал, что сгнию тут как крыса, раздавленная в мышеловке. Однако… Кое-что изменилось.

Этим утром, надзиратели явились раньше обычного.

Я уже не дергался по привычке, услышав лязг двери, как забитая псина, выдрессированная реагировать на щелчок, по методу академика Павлова, демонстрируя реакцию на условный рефлекс, а тупо смирился, с тем, что пидорасы будут лупить меня ногами и тушить свои вонючие бычки о мою спину.

Но впервые за четыре года заточения, привычный режим пыток был нарушен.

Я весь подобрался, услышав топот тяжёлых сапог, который набатом отдавался в висках, вместе с которым последовал черствый приказ и ленивый пинок в бочину:

— На выход, тварь. Радуйся. Ты свободен.

Вот падла!

В ответ даже не рыпнулся. Застыл, будто мертвый.

На меня ваша гниль не действует. Пинками не покорился, словами, тем более.

Хотя, признаюсь, в груди что-то ёкнуло. Радость… Что ли.

Екнула и тотчас же сдохла.

Нет, это не кино. А дерьмовая реальность.

Чудеса так просто не случаются.

— Ты чё, дерьмо, оглох?! Встал и вышел, пока не пристрелил за попытку побега!

— Да он просто чертов мазохист. — Позади раздался ещё один голос. В клетку явился второй надзиратель. — Шокером его гони. Надоел, бля. Бесчувственный кусок шлака.

Нацепив на руки стальные цепи, грубыми толчками, мрази погнали меня из камеры, как скотину на убой, посвистывая, да поколачивая битами, прочь из сектора с камерами для особо опасных заключённых, в сектор переговоров.

Невозможно!

Я что… реально вырубился и сильно-сильно долбанулся башкой??

Четыре года прошло… А я ни разу не покидал карцер. За четыре сраных года я видел лишь загаженную душевую и одни и те же облезлые стены бетонного бокса.

То время, что я провёл за решёткой, казалось мне вечностью.

И от этой рутины хотелось только одного — сдохнуть.

Ублюдки втолкнули меня в комнату для переговоров, разделённую пуленепробиваемой стеной, за которой сидел и нервно подёргивался незнакомый худощавый ботан в круглых лупах, с паническим страхом вцепившись в кожаный учительский портфельчик.