Сладкая месть (СИ) - Дана Стар. Страница 22

В голову лезли неприятные мысли. Разум атаковали кошмары, состоящие из сотни разных картинок. И все они были до слёз отвратительными.

Я видела Давида. Как его без конца мучили за решёткой люди в чёрных накидках, напоминающие одежду палачей: били, издевались, глумились... Самыми страшными, самыми изощренными способами, в зале средневековых пыток.

А он всё кричал и кричал. Жутким, нечеловеческим голосом. Кричал мое имя. Пока острые, металлические плети врезались в тело любимого, превращая, некогда красивые мускулы, в кровавую рванину.

Один сон за другим… Один за другим…

Новый ещё кошмарней предыдущего.

Последнее, что запомнила, как я стою напротив зеркала, любуясь своим большим, округлым животом. А затем вдруг… меня скручивает от резкой боли, так, что я сгибаюсь пополам, задыхаясь от острых спазмов.

В комнату врываются какие-то странные люди в белых халатах, чьи лица скрыты под медицинскими масками. Укладывают меня на кушетку, принимают роды.

Долгие часы мучений. Я ничего не чувствую, кроме смертельной усталости, кроме выкручивающей на износ боли! Врачи орут на меня: «Тужься! Тужься!» Но я даже не знаю, как это делать?!!

Пыхчу, сжимаю челюсти, а заодно и чью-то холодную, испачканную в крови руку и пытаюсь делать все, что они приказывают. Один из акушеров, тот, который стоит между моими широко разведёнными ногами, вероятно главврач, по холодному, едва прищуренному взгляду, кажется мне подозрительно знакомым.

Особенно цвет его глаз, его властный, приказной голос. Он смотрит на меня настолько злобно, что у меня тлеет всё внутри. Хочется, чтобы мужчина ушёл.

Как же дико хочется избавиться от его омерзительного внимания!

Ещё несколько минут мучений, которые кажутся проклятой вечностью, хотя в реале, это пара секунд, и я слышу первый крик моего ребёнка.

Выдох. Долгожданное облегчение и долгожданная радость!

Смотрю вперёд, улыбаюсь. И все муки, все переживания бесследно исчезают, когда я вижу маленького, но такого родного человечка, кричащего в руках того, неприятного мне доктора.

— Мальчик.

Холодно отвечает акушер, беглым взглядом сканируя то меня, то ребёнка, по очереди.

— Дайте его мне! Дайте! — Слёзы щиплют глаза. Тяну дрожащие, окровавленные руки к сыну, мечтая прижать, приласкать малыша к груди. Я ведь так долго этого ждала!

Как вдруг…

Доктор снимает с лица маску, и я внутренне срываюсь в пропасть, захлёбываясь в немом крике.

Виктор.

Он злорадно хохочет, прижимая орущего сына к себе, визуально лишая меня жизни, лишая возможности существовать дальше.

Не проронив ни слова, как истинный победитель, направляется к тяжёлой, железной двери.

— Мерзавец! Тварь! Ненавижу!

Как только я собираюсь броситься вслед за ублюдком, чтобы вцепиться ногтям подонку в глотку, меня грубо впечатывают спиной в кушетку и сковывают ремнями. Ассистенты, сволочи.

А Виктор… Он, ехидно оскалившись, исчезает за чёрной дверью.

Навсегда отобрав у меня самое дорогое и самое сокровенное, за что я была готова бороться голыми руками не на жизнь, а на смерть. За что я готова была прыгнуть хоть, в лёд, хоть в пламя, хоть с моста. Сгорев живьём, утонув, захлебнувшись. Лишь бы мой мальчик был жив и здоров. Лишь бы мой мальчик был всегда счастлив.

***

То, что я только что испытала, я словно испытала живьём, в реальности.

Подскочила на кровати, вскрикнув в голос, и тут же сжалась в комочек, от резкой, скручивающей боли.

— Мама! Мамочкааааа! — закричала, задыхаясь, чувствуя, как меня внутренне рвёт, выжимает и жёстко выкручивает, будто в стальных тисках, отчего я не могу полноценно вдохнуть, отчего перед глазами всё растворяется в чёрных пятнах.

— Помоги! Мамочка! — Ещё один крик. С болью, с надрывом.

Пытаюсь встать на ноги, но мир шатается. Путаюсь в наволочке, всхлипываю, понимая, что происходит нечто ужасное.

И сердце бьётся навылет. И слабость валит с ног.

А там, на белом, скомканном одеяле, я вижу алые пятна.

У меня трясутся руки. Я больше не могу сказать и слова.

То ли от сумасшедшей боли, то ли от шока, то ли от тошнотворного запаха горя, парящего в тесной комнате.

Внезапная вспышка света.

Мама, услышав крики, врывается в комнату, щёлкая выключателем, и её лицо искажается страхом:

— Сонечка! Соняяя, что случилось??

Не знаю зачем она спрашивает. Сама же видит. Видит кровь на пододеяльнике, видит как я, сгорбившись, сижу на полу, обеими руками обхватив пульсирующий резью живот.

— Б-болит. — Едва слышно, невнятно. — Очень б-болит!

Она, бледная, с выпученными от страха глазами, хватает с тумбочки телефон и пытается набрать номер скорой помощи. Несколько раз смартфон падает на пол. Мать матерится. Дрожащими руками пытается нажать на кнопки.

В конце концов у неё получается сделать звонок.

Скорая среагировала мгновенно, приехав через пять минут после вызова.

Но… даже их оперативность… не смогла предотвратить неизбежное.

Они сделали мне несколько уколов. Просили, чтобы расслабилась, успокоилась. Утверждали, что все будет хорошо.

Я кивала. Наверно лишь из вежливости, пока меня, на носилках, в спешке грузили в машину с мигалками.

Мама сидела рядом. Держала мою руку. Она не рыдала, но была очень напугана. А я, несмотря на утешение фельдшеров, в них не верила.

Потому что точно знала… это конец.

Мне кажется, что раньше я всегда ощущала в своём организме биение ещё одного сердца.

ГЛАВА 13.

[Давид]

Каждая девка в зале визжит как угорелая и за один лишь взгляд, полученный от чемпиона, готова грязно ублажить Безжалостного. Стоило только об этом подумать, или даже представить… как живот моментально скрутило от яростной ревности.

Давид размахивает окровавленными кулаками, но продолжает смотреть лишь на меня. Как будто мир вымер, остались лишь мы вдвоём.

Затем он выхватывает у судьи микрофон и орёт своим хриплым, мужественным басом:

— Свою десятую победу, юбилейную, я просвещаю моей Крошке.

Иди ко мне девочка, иди на ринг!

Я в ступоре. Я ошарашена и сбита с толку!

Ч-что это ещё за ф-фокусы такие?

— КРОШКА!

Свистят трибуны!

А Давид всё смотрит и смотри на меня, сверкая белоснежной улыбкой, будто раздевает до гола. Ах, какие к него яркие глаза! Светятся, сияют, переливаются северным сиянием. И вся эта красота для лишь меня.

— Ну же, Соня! Это он к тебе обращается! Встала и пошла! — шипит Карина, пихает меня в сторону сцены, намереваясь отвесить ещё и волшебного пендаля.

— Я… я э-это…

Я блин трусиха! Там столько людей! И все они выкрикивают моё имя!

Ох! Как страшно!

— КРОШКА!

В конце концов я заставляю себя встать с кресла. Мои ноги сходят с ума, коленки дрожат, и я молюсь, чтобы не споткнутся и не растянуться в окружении толпы, ведь каждый человек в зале смотреть лишь на меня. А девушки… Она так и норовят схватить меня за волосы и расцарапать лицо, потому что я, кажется, разбила их надежды вдребезги.

Подхожу к краю платформы. Толпа ревет, как двигатель самолёта во время взлёта! Такое ощущение, словно вот-вот и потолок рухнет.

Давид делает наклон вперёд, его горячие ладони оказываются на моей талии. Меня прошибает током в тысячу мегавольт, когда он делает резкий рывок и поднимает меня на платформу. А затем… затем крепко обнимает. Носом зарывается в волосы, трётся, что-то невнятное рычит, как озверелый зверь, исступленно нюхает мою кожу, потом неожиданно подхватывает на руки, под взрывные овации толпы кружит вокруг своей оси, стискивая в прожорливых объятиях настолько жадно, что мне становится нечем дышать.

— Она моя! Эта красавица, бл*ть, МОЯ! — хвастается, хохочет, вот-вот и его челюсть сломается от такой широкой, такой неземной улыбки.