Граница вечности - Фоллетт Кен. Страница 5

Она легко читала его по лицу. Сначала он озадаченно нахмурился, как человек, который видит знакомый предмет в несвойственном для него месте, например, репу в библиотеке. Потом его глаза расширились от удивления, когда он воспринял реальность того, что видел, и рот его приоткрылся. Но следующее выражение потрясло ее больше всего: его щеки потемнели от стыда, и он отвел глаза в сторону, пряча явно виноватый взгляд.

Ребекка несколько мгновений молчала, пытаясь осознать, что происходит. Тем не менее, не понимая того, что видит, она сказала:

— Здравствуйте, лейтенант Гофман.

У Шольца сделалось одновременно недоуменное и испуганное лицо.

— Вы знаете лейтенанта?

— Очень хорошо, — проговорила она, изо всех сил пытаясь не потерять самообладание, поскольку у нее в голове начало созревать ужасное подозрение. — Я вот думаю, не следит ли он за мной с некоторых пор. — Но это просто невозможно, или она ошибается?

— В самом деле? — тупо спросил Шольц.

Ребекка пристально смотрела на Ганса, наблюдая за его реакцией на ее предположение, и надеялась, что он отделается шуткой и тотчас же даст правдивое, невинное объяснение. Он открыл рот, словно намереваясь сказать что-то, но она видела, что говорить правду он не собирается, а отчаянно пытается придумать нечто такое, что не противоречило бы всем фактам, но никак не может.

Шольц чуть не плакал.

— Я не знал!

Продолжая смотреть на Ганса, Ребекка произнесла:

— Я жена Ганса. Тот снова изменился в лице, и оно стало похоже на маску ярости, когда с него сошло выражение вины. Наконец он заговорил, но обращался не к Ребекке.

— Закрой рот, Шольц, — выдавил он из себя.

Тогда она поняла, и окружающий ее мир полетел в тартарары.

Шольц был слишком изумлен и не внял предостережению Ганса. Он сказал Ребекке:

— Так вы та самая фрау Гофман?

Ганс словно взбесился. Увесистым кулаком правой руки он ударил Шольца по лицу. Молодой человек едва устоял на ногах, на губах у него выступила кровь.

— Дубина ты стоеросовая! — набросился на него Ганс. — Ты завалил кропотливую двухлетнюю секретную работу.

Ребекка невнятно пробормотала себе под нос:

— Странные телефонные звонки, неожиданные совещания, разорванные записки…

У Ганса нет любовницы. Все гораздо хуже.

Она была ошеломлена, но в то же время понимала, что может сейчас выяснить правду, пока все сбиты с толку, и прежде чем они начнут лгать и придумывать всякие небылицы. Собравшись с духом, она спросила:

— Ты женился на мне, чтобы шпионить за мной, Ганс?

Он молча смотрел на нее.

Шольц повернулся и, пошатываясь, пошел по коридору.

— Идите за ним, — приказал Ганс.

Подошел лифт, и Ребекка вошла в кабину, услышав за собой голос Ганса:

— Арестуйте этого болвана и посадите в камеру.

Потом он повернулся, чтобы что-то сказать Ребекке, но дверь лифта закрылась, и она нажала на кнопку первого этажа.

Слезы застилали ей глаза, когда она проходила по вестибюлю. Никто не обращал на нее внимания — несомненно, видеть плачущих людей здесь было обычным делом. Под дождем через стоянку для машин она дошла до автобусной остановки.

Ее супружеская жизнь была сплошным обманом. Это просто не укладывалось в голове. Она спала с Гансом, любила его, вышла за него замуж, а он все время обманывал ее. Неверность можно было расценить как временную слабость, но Ганс обманывал ее с самого начала. Должно быть, он начал ухаживать за ней, чтобы следить за ней.

Конечно, он и не собирался жениться на ней. Вначале он, вероятно, не думал ни о чем другом, кроме флирта, чтобы проникнуть в дом. Уловка сработала как нельзя лучше. Очевидно, он пережил шок, когда она предложила пожениться. Возможно, он стоял перед выбором: отказаться и прекратить наблюдение или жениться и продолжать его. Его боссы могли даже приказать ему принять ее предложение. Как же могло случиться, что ее так легко провели?

Подошел автобус, она села в него, прошла, не поднимая глаз, на заднее сиденье и закрыла лицо руками.

Она вспоминала некоторые эпизоды, относящиеся к периоду ухаживания. Когда она поднимала вопросы, служившие помехой в ее прежних отношениях, — ее феминизм, антикоммунизм, близость к Карле, он давал правильные ответы. Ей даже казалось, что они единомышленники. Ей и в голову не приходило, что с его стороны это притворство.

Автобус медленно полз к центральной части города. Ребекка пыталась представить, как сложится ее жизнь в дальнейшем, но у нее ничего не получалось. Она снова и снова возвращалась мыслями к прошлому. Она вспоминала день их свадьбы, медовый месяц и год супружества, видя все это как спектакль, в котором Ганс исполнял роль. Он украл у нее два года жизни, и это так рассердило ее, что она перестала плакать.

Ей припомнился тот вечер, когда она сделала ему предложение. Они гуляли в Народном парке Фридрихсхайн и остановились перед старым Фонтаном сказок взглянуть на каменных черепах.

На ней было платье ее любимого темно-синего цвета, а на Гансе — новый твидовый пиджак; ему удавалось доставать хорошую одежду, хотя в Восточной Германии она была большим дефицитом. Ганс обнимал ее за талию, и Ребекка чувствовала себя в безопасности, под защитой и нежно любимой. Она хотела иметь одного мужчину, навсегда, и Ганс был тем самым мужчиной.

— Давай поженимся, Ганс, — сказала она и улыбнулась.

Он поцеловал ее и ответил:

— Какая замечательная идея.

Я была дурой, со злостью подумала она, набитой дурой.

Они договорились с Гансом об одном. Он пока не хотел иметь детей. Он сказал, что сначала ему нужно получить повышение и построить для них свой собственный дом. До свадьбы он об этом не говорил, и Ребекка удивилась, принимая во внимание их возраст: ей уже исполнилось двадцать девять, а ему тридцать четыре. Сейчас она поняла истинную причину.

К тому моменту как она вышла из автобуса, она кипела от ярости. Под дождем, подгоняемая ветром, она быстро дошла до высокого старого дома, где жила. Из коридора через открытую дверь она увидела, что ее мать занята разговором с Генрихом фон Кесселем, который после войны был вместе с ней членом городского совета от социал-демократов. Ребекка быстро прошла мимо, ничего не сказав. Ее двенадцатилетняя сестра Лили делала уроки за кухонным столом. Из гостиной доносились звуки пианино — ее брат Валли играл блюзы. Ребекка поднялась по лестнице на второй этаж, где они с Гансом занимали две комнаты.

Первое, что она увидела, войдя в комнату, был макет Бранденбургских ворот, который Ганс, в течение года их супружеской жизни склеивал из спичек. Все, кого он знал, должны были оставлять обгорелые спички. Макет был почти готов и стоял на маленьком столе посредине комнаты. Ганс закончил центральную арку и оба крыла и собирал самую сложную часть наверху — квадригу, колесницу, запряженную четверкой лошадей.

Ему, видимо, надоело это занятие, с горечью подумала Ребекка. Несомненно, так он по вечерам убивал время, вынужденный жить с нелюбимой женщиной. Их супружество напоминало макет, непрочное подобие настоящей вещи.

Она подошла к окну и стала смотреть на дождь. Через минуту к краю тротуара подъехал светло — коричневый «трабант—500», и из него вышел Ганс.

Как он посмел явиться сюда?

Ребекка распахнула окно, не обращая внимания на порывы ветра и дождь, и закричала:

— Убирайся прочь!

Он остановился на мокром тротуаре и посмотрел вверх.

Взгляд Ребекки упал на пару его ботинок, стоявших на полу рядом с ней. Они были ручной работы, и сделал их старый сапожник, которого нашел Ганс. Она схватила один ботинок и кинула его в мужа. Бросок оказался удачным: хотя Ганс попытался увернуться, ботинок угодил ему в голову.

— Безмозглая корова! — выкрикнул он.

Валли и Лили вошли в комнату. Они стояли в дверях, глядя на взрослую сестру с изумлением, словно она стала другим человеком, что, вероятно, и произошло.

— Ты женился по приказу Штази! — крикнула она из окна. — Так кто из нас безмозглый?