Граница вечности - Фоллетт Кен. Страница 6

Она швырнула второй ботинок, но промахнулась.

— Что ты делаешь? — в ужасе спросила Лили.

Валли усмехнулся и сказал:

— Ну и отпад!

Перед домом остановились двое прохожих, чтобы посмотреть, сосед появился на своем пороге насладиться происходящим. Ганс свирепо посмотрел на них. Человек самолюбивый, он испытывал страдание, что его публично выставили в дурацком свете.

Ребекка огляделась вокруг, ища что-нибудь еще, чтобы бросить в него, и ее взгляд упал на макет Банденбургиских ворот из спичек. Он стоял на листе фанеры. Ребекка взялась за края и подняла его. Конструкция была тяжелой, но она справилась с ней.

— Нихрена себе! — проронил Валли.

Ребекка поднесла макет к окну.

— Не смей! Это мое! — заорал Ганс.

Она поставила фанерное основание на подоконник.

— Ты искалечил мне жизнь, ты, тайная полицейская ищейка! — крикнула Ребекка.

Кто-то из собравшихся зевак разразился смехом, презрительным издевательским гоготом, покрывшим шум дождя. Ганс налился краской от ярости и оглянулся по сторонам, ища глазами того, кто посмел смеяться над ним, что было для него самой мучительной пыткой, но не находил.

Он взревел:

— Поставь назад модель, сука! Я потратил на нее целый год!

— Я потратила столько же времени, чтобы создать нашу семью, — ответила Ребекка и подняла макет.

— Я приказываю тебе! — завопил Ганс.

Ребекка поставила макет за окно и выпустила из рук.

Макет перевернулся в воздухе так, что фанерное основание оказалось вверху, а квадрига внизу. Казалось, что сооружение падает медленно, а Ребекка почувствовала, что время остановилось для нее на мгновение. Потом модель упала на вымощенную площадку перед домом со звуком, похожим на то, как мнут бумагу. Модель взорвалась, спички полетели в разные стороны, а потом опустились на мокрые камни, образовав подобие солнечного диска с расходящимися лучами. Фанера лежала рядом; то, что было выстроено на ней, перестало существовать.

Ганс несколько мгновений смотрел на свое уничтоженное творение, открыв рот от потрясения.

Придя в себя, он показал пальцем на Ребекку.

— Слушай меня, — сказал он, и его голос был так холоден, что ей вдруг стало страшно. — Ты пожалеешь об этом, говорю тебе. Ты и твоя семья. Вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Обещаю тебе.

Потом он сел в машину и уехал.

Глава вторая

На завтрак мать Джорджа Джейкса приготовила ему оладьи с черникой и вдобавок бекон с овсянкой.

— Если я все это съем, мне придется выступать в тяжелом весе, — сказал он.

Джордж весил 77 килограммов и был звездой в команде борцов Гарварда во втором полусреднем весе.

— Ешь на здоровье и брось ты свою борьбу, — отозвалась мать. — Я растила тебя не для того, чтобы ты стал твердолобым спортсменом.

Она села напротив него за кухонным столом и насыпала корнфлекса в тарелку.

Джордж не был твердолобым, она знала это. Он заканчивал юридический факультет Гарвардского университета. Он сдал выпускные экзамены, и весьма успешно. Сейчас он гостил у своей матери, жившей в скромном загородном доме в округе Принс Джорджес, штат Мериленд, севернее Вашингтона.

— Я не хочу терять форму, — пояснил он. — Может быть, я стану тренером по борьбе в средней школе.

— Это стоящее дело.

Он с нежностью посмотрел на нее. Джеки Джейкс в свое время была хороша собой — он видел ее фотографии в подростковом возрасте, когда она грезила стать кинозвездой. Она до сих пор молодо выглядела. У нее была кожа цвета темного шоколада, которая не покрывалась морщинами. «Чернокожая красота — без морщинок лет до ста», — говорили негритянки. Но уголки пухлых губ, широко улыбавшихся на старых фотографиях, сейчас опустились вниз, выражая мрачную решимость. Она так и не стала актрисой. Возможно, у нее никогда не было шанса: немногие роли для негритянок обычно отводились для более светлокожих красавиц. В любом случае ее карьера закончилась, не начавшись, когда в шестнадцать лет она забеременела Джорджем. Ее лицо приобрело озабоченное выражение, после того как она одна растила сына в первое десятилетие его жизни, работая официанткой и живя в крошечном доме на задах Юнион-стейшн, и прожужжала ему все уши, что нужно упорно трудиться, получить образование и заслужить уважение.

— Я люблю тебя, мама, но я все-таки приму участие в рейсе свободы на автобусах, — сказал Джордж.

Она неодобрительно сжала губы:

— Тебе двадцать пять лет. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится.

— Нет, мама. Какое бы важное решение я ни принимал, я всегда советовался с тобой. И, вероятно, так будет и дальше.

— Ты меня не слушаешь.

— Не всегда. Но ты же самая умная из всех, кого я знаю, в том числе в Гарварде.

— Ты мне льстишь, — сказала она, но ей было приятно слышать его слова, он это видел.

— Мама, Верховный суд постановил, сто сегрегация на межштатных автобусах и автовокзалах противоречит Конституции, но южане не считаются с законом. Мы обязаны что-то сделать.

— Но как, по — твоему, это поможет, ваша поездка на автобусах?

— Мы сядем в автобусы здесь, в Вашингтоне, и поедем на юг. Мы будем сидеть впереди, заходить в залы ожидания только для белых, просить, чтобы нас обслуживали в ресторанах только для белых. И если люди будут возражать, мы скажем им, что закон на нашей стороне, что они нарушают закон и порядок.

— Сынок, я знаю, что ты прав. Не нужно говорить мне об этом. Я понимаю Конституцию. Но что, по-твоему, случится?

— Полагаю, рано или поздно нас арестуют. Потом будет суд, и мы будем отстаивать свою правоту перед всем миром.

Она покачала головой:

— Очень надеюсь, что для тебя это обойдется.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты находился в привилегированном положении, — попыталась объяснить она. — По крайней мере, после того как твоей белый отец вернулся в нашу жизнь. Тебе тогда было шесть лет. Ты не имеешь представления, как живет большинство цветных.

— Ты ошибаешься. — Джордж не мог согласиться с тем, что сказала мать. Он слышал это обвинение от чернокожих активистов, и это его раздражало. — Я не ослеп оттого, что богатый белый дед платит за мое образование. Я знаю, что происходит.

— Тогда ты должен, наверное, знать, что арест — не самое худшее из того, что с тобой может случиться. Что если к вам начнут задираться?

Джордж знал, что она права. Участникам акции за права негров грозило нечто худшее, чем тюремное заключение. Но он хотел успокоить мать.

— Я научился оказывать пассивное сопротивление, — сказал он. Все, кого выбрали для участия в рейсе свободы, были опытными борцами за гражданские права и прошли специальную подготовку, в том числе разыгрывание различных ситуаций. — Один белый, делая вид, будто он батрак, назвал меня черномазым, толкнул и потащил из комнаты, но я не сопротивлялся, хотя мог вышвырнуть его из окна одной рукой.

— И кто же он был:

— Один из борцов за гражданские права.

— Не настоящий белый батрак?

— Конечно нет. Он просто играл роль батрака.

— Ну хорошо, — сказала она, но он понял по ее тону, что она так не думала.

— Все будет нормально, мам.

— Молчу. Ты будешь, наконец-то есть оладьи?

— Посмотри на меня, — попросил Джордж. — Мохеровый костюм, узкий галстук, коротко стриженные волосы и ботинки, начищенные так, что в них можно смотреть, как в зеркала. — Он всегда хорошо одевался, но участников предстоящей акции проинструктировали, чтобы они выглядели особенно респектабельно.

— Ты выглядишь превосходно, вот если бы изуродованное ухо.

Ушную раковину Джорджу повредили во время борьбы.

— Кому захочется сделать что-нибудь плохое такому симпатичному цветному парню?

— Что ты знаешь? — неожиданно рассердилась она. — Эти белые южане, они… — К его досаде, слезы навернулись ей на глаза. — Господи, я боюсь, что они убьют тебя.

Он потянулся над столом и взял ее за руку.