На одинокой дороге (СИ) - Седов Константин. Страница 67

Девушка смущенно и кокетливо улыбнулась, запела новую песню. Когда она уходила со сцены, площадь загудела. На сцену полетели цветы. Курти покосился на цветочниц недалеко от него. В мисках полных горьковатой воды плавали розы и листья. Цветочницы сегодня неплохо заработают.

На сцену по очереди поднимались ученики музыкальной школы, почему-то Нежданной. Пели хорошо все, но Курти больше всего запомнилась Фелиса.

Впрочем, запомнилось и еще одно выступление. Вышел парень, сел на стул и заиграл на гитаре.

Голос у парня был мягкий, но уловимо насмешливый. Когда он пел, со стороны, где сидели «серьезные» ребята, угостившие Курти, донесся легкий смешок. Он не имел никакого отношения к певцу, белорубашечники обсуждали, что-то свое, но парень кинул в их сторону взгляд. Петь не прекращал.

Компания уже вовсю хохотала, полностью сгладив, первое впечатление Курти о них, как о мрачных типах.

Парень убрал пальцы с гитары и вежливо произнес:

— Ребята, извините, конечно, я понимаю — праздник и все такое, собственно, и я здесь поэтому. Но вы не могли бы немного потише? Остальные послушать хотят.

Над площадью воцарилась тишина.

Мужиков за столом было девятнадцать. Крупные и сурового вида. Сейчас они смотрели на нахального певца. Сидевший во главе стола бородач, сквозь зубы, произнес:

— Поешь у себя на сцене и пой. Остальное тебя не касается.

— Меня касается публика. Вы даже не столько мне, сколько ей мешаете. И да. Я хотел бы продолжить петь. Поэтому и прошу вас, чуть потише.

— Не тебе нас просить, со своими слезливыми песенками.

— Я понял, что вам не нравятся лирические песни, — говорил парень все так же спокойно. — Но здесь не только вы. Остальные хотят услышать песни про любовь.

— Вот и пой.

— Я пою. Вы мешаете.

— Ничего, мы можем. — Бородач, произнес «мы», с нажимом. — И потом, мы ведь тоже публика. Вот когда для нас споешь, что-то стоящее, тогда и сможешь просить.

— А если спою? — парень за весь разговор ни разу не повысил голоса.

— Несерьезно.

— А если?

— Спой. Тогда и поговорим.

Парень не меня позы, кивнул.

Певец закончил. Толпа на площади, за всю песню ни разу не шелохнулась. Не издала ни звука.

Бородатый поднял голову и хрипло произнес:

— Молод еще… но песня хорошая. Как будто сам там был.

— А я и был — пожал плечами певец.

Вся компания за столом вскинули головы.

— Что-то не помню я тебя.

— Зато я тебя помню. Сначала ты с рыбаками собачился, пытался шлюпки у них забрать. Всё хотел ночью на корабли теней напасть, пока они на рейде стояли. Бургомистр тебя, помнится, в сторону отводил, выговаривал что-то. Затем, утром, когда уже тени с лодок высаживались, вы в воде стоял. Кстати, спасибо. Потому что вы их там встретили, мы на берегу уже не со сплошной линией атакующих сошлись, а с разрозненными группами. Потому и выстояли. Хоть их и было пятеро на одного.

— Об этом многие знали, а твоего возраста, там только пацаны были с мореходки. Хотя нет. Ты и их младше. Ты не с морского училища. Не ври пацан о таком — не люблю!

— Нет, не с мореходки. Я тогда еще нигде не учился. И вру я только девушкам. И только под луной.

— Где же ты был?

— Сначала на берегу, потом, когда нас к скале прижали, то на самой скале.

— Скале? На скалу только один забрался… Черт! — бородатый медленно выдохнул. — Так это был ты?!! Забрался на вершину в темноте. Разжег костер и подал сигнал. Заблудившаяся эскадра увидела и пришла на выручку… Я думал ты погиб. Ты же, говорили, потом опять под скалу вернулся.

— Я тоже думал, что ты погиб. Я даже не знал, что из тех, кто в воде был, кто-то жив остался.

— А я думал вас под скалой перебили. Зачем ты эти сладкие песенки поешь? Гитара эта… Тебе в мореходку надо было или в военное училище.

— Потому что я артист и всегда им был, — пожал плечами парень. А сладкие песенки я пою, потому что люди хотят их слышать. Им не только про подвиги нравится. Им, как раз больше всего про любовь и хочется. Нет… я, конечно, тоже могу одеться во все черно-белое и сидеть мрачно за столом, но мне больше петь нравится.

Курти сидел на бордюре фонтана весь день. Он был сыт, ему было интересно. Когда стемнело, в полукруглых окнах зазолотился свет. Курти крутил головой, чуть раскрыв рот, с интересом ожидая какое из окон засветится следующим. Когда над головой вспыхнул, разбрасывая миллиарды искр огромный фонарь, Курти испугался. Непонятно, как тот загорелся. На площадь упали вытянутые тени. Концерт не прекращался, а в канал люди запускали фонарики. Те плыли по темной реке, мигая на легком ветру. Будто еще одно небо с торопливыми и игривыми звездами. Как зеркало. Потом в небе что-то со свистом взорвалось. Разноцветные огни шипели и с треском вспыхивали. Изумленный Курти раскрыл рот шире. Горожане в масках продолжали танцевать. Мимо Курти пробежали несколько ребят чуть младше его. Счастливо смеясь, они гонялись друг за другом. Какая-то девочка остановилась рядом с ним, удивленно посмотрела, напилась воды из мраморной пасти. Вытерла рот кружевным, расшитым в бисер рукавом, побежала дальше.

Курти посидел еще немного и опустив голову пошел с площади. Стало тоскливо.

Он отошел не больше, чем на три квартала, когда услышал чью-то ругань. Заглянул за угол и увидел огонь.

Пожар только начинался, горели какие-то то ли сараи, то ли склады. Рядом стоял деревянный дом. Двухэтажный, небогатый. Единственное украшение — фигурный шпиль на краю крыши. Огонь уже добрался до него. Облезлый дом, с хлипкими подпорками, покосившийся в сторону тех самых складов, что сейчас горели. В этом узком пространстве, сейчас носилось несколько человек с ведрами, баграми и топорами.

— Треклятый фейрверк! Бесовское занятие. Честным людям от него одно расстройство.

— Празднуют они! День свободы у них! Вольный город! — человек, говоривший это, сплюнул и выругался. А отошли бы под Корнуайское герцогство, так и налогов бы меньше было и бездельников этих не терпели бы. Серый флаг им не нравится. Это пока молодые, в башке дури полно…