Опиумная война - Куанг Ребекка. Страница 84

Рин не могла понять, зачем Федерации понадобилось изобретать столько способов, чтобы мучить людей. На каждом углу цыке обнаруживали новый кошмар, масштабу зверств соответствовал размах изобретательности. Обнявшуюся семью насадили на одно копье. В чанах с водой плавали дети с кожей жуткого красного цвета — их сварили заживо.

За несколько часов единственными живыми существами, которых они встретили, были разжиревшие на кормежке трупами псы.

— Приказы? — наконец спросил Алтана Юнеген.

Все посмотрели на командира.

Алтан молчал с тех пор, как они прошли в городские ворота. Его кожа стала призрачно-серой. Как будто он болен. Он обильно потел, левая рука дрожала. Когда они дошли до очередной горы обугленных трупов, он содрогнулся, рухнул на колени и не мог идти дальше.

Это не первый геноцид в жизни Алтана.

«Снова Спир, — подумала Рин. — Наверное, Алтан представляет резню на Спире, когда его народ уничтожили за одну ночь, как скот на бойне».

Через некоторое время Чахан протянул Алтану руку.

Алтан схватил ее и поднялся на ноги. Он сглотнул и закрыл глаза. По его лицу прошла странная рябь, и выражение сменилось маской отстраненности, словно запечатав лицо и оставив уязвимость внутри.

— Разойтись, — приказал Алтан невероятно ровным голосом. — Найти выживших.

Никому не хотелось бродить по городу в одиночестве, когда вокруг только смерть.

Суни уже собрался возразить:

— Но Федерация…

— Федерации здесь нет. Ее армия ушла вглубь страны по меньшей мере неделю назад. Наши люди мертвы. Найдите выживших.

У южных ворот они обнаружили свидетельства последнего отчаянного сражения. Было ясно, кто одержал победу. Трупы солдат ополчения были разложены с той же аккуратностью, что и тела гражданских. Сложены посреди площади ровными стопками, один труп на другом.

Рин увидела на земле разорванный флаг ополчения, обгоревший и окровавленный. Рука знаменосца была отсечена, тело лежало поодаль — с пустыми, невидящими глазами.

На флаге был гребень дракона — символ Красного императора, символ Никанской империи. В левом нижнем углу вышита цифра «два» на старониканском. Знамя Второй дивизии.

Сердце Рин пропустило удар.

Дивизия Катая.

Рин опустилась на колени и прикоснулась к флагу. С горы трупов раздался лай. Рин подняла голову, и тут к ней бросился темный блохастый пес размером с небольшого волка. Его брюхо раздулось от многодневного пиршества.

Пес пронесся мимо Рин к трупу знаменосца, с надеждой принюхиваясь.

Рин смотрела, как он кружит, пуская слюни, и что-то в ней надломилось.

— Пошел прочь! — заорала она, пнув собаку.

Любой синегардский пес тут же сбежал бы, поджав хвост. Но этот потерял страх перед людьми. Он слишком долго прожил среди этой бойни. Может, решил, что и Рин вот-вот умрет. Может, посчитал, что свежее мясо вкуснее падали.

Пес оскалился и бросился на нее.

Он обрушился на нее всем немалым весом и застал врасплох, сбив наземь. Из открытой пасти капнула слюна, когда собака попыталась перегрызть артерию, но Рин прикрылась руками, и пес вонзил зубы ей в левое предплечье. Она громко закричала, правой рукой потянулась за мечом, вытащила его из ножен и ткнула в пса.

Меч вошел ему меж ребер. Челюсть пса обвисла.

Рин снова пырнула его мечом. Пес свалился с нее.

Она прыжком вскочила на ноги и вонзила меч собаке в бок. Пес был в агонии. Рин пронзила его еще раз, в шею. На лицо теплым потоком брызнула кровь. Теперь Рин колола мечом как кинжалом, снова и снова опуская руку и ощущая, как металл проходит сквозь мышцы и кости, ей хотелось только уничтожать…

— Рин!

Кто-то схватил ее руку с мечом. Рин развернулась, но Суни заломил ей руку за спину и крепко прижал, так что Рин не могла пошевелиться, пока не прекратила рыдать.

— Тебе повезло, что собака не прокусила правую руку, — сказал Энки. — Носи повязку неделю. Скажешь мне, если почувствуешь запах.

Рин согнула руку. Энки крепко перевязал место укуса и приложил припарку, щипало так, словно Рин сунула руку в гнездо шершней.

— Это пойдет тебе на пользу, — сказал Энки, когда она поморщилась. — Предотвратит инфекцию. Мы же не хотим, чтобы ты заразилась бешенством и у тебя пошла пена изо рта.

— А я хочу заразиться бешенством с пеной изо рта, — ответила Рин. — Хочу сойти с ума. Так я была бы счастливее.

— Не говори так, — сурово сказал Энки. — У тебя много работы.

Работы? А может, они просто тешат себя иллюзиями, что найдут выживших, не способны признать простую истину, что уже опоздали?

Рин продолжила бесполезное занятие — прочесывала пустынные улицы, копошилась в завалах, обыскивала дома с выбитыми дверями. Через несколько часов поисков она уже отчаялась найти Катая живым и начала надеяться, что не обнаружит его тело, потому что увидеть его распятым, с отрезанными конечностями, в тачке вместе с грудой других трупов, наполовину сожженным было бы хуже, чем вообще не найти.

Она бродила по Голин-Ниису в одиночестве, а перед глазами стояла пелена, Рин пыталась и видеть, и не видеть одновременно. Она уже свыклась с вонью и видом трупов и лишь осматривала очередные лица в поисках кого-нибудь знакомого.

И все время звала Катая. Она выкрикивала его имя всякий раз, когда замечала какое-нибудь движение, намек на жизнь — то в переулке скрывалась кошка, то внезапно взлетала стая ворон, напуганная возвращением живых людей. Рин несколько дней выкрикивала его имя.

А потом из развалин донесся ответ, такой слабый, что Рин сначала приняла его за эхо — ее собственное имя.

— Помнишь, как я говорил, что Испытания — такой же кошмар, как Спир? — спросил Катай. — Я заблуждался. — На Спир похоже вот это. Даже хуже Спира.

Это и близко не было забавным, и никто не засмеялся.

От плача у Рин щипало в глазах и горле. Она несколько часов сжимала руку Катая, крепко переплела свои пальцы с его и не хотела отпускать. Они сидели рядом в наскоро сооруженном укрытии в полукилометре от города, только там можно было избежать вони разложения, пропитавшей Голин-Ниис. Спасение Катая было настоящим чудом. Он вместе с небольшим отрядом солдат Второй дивизии несколько дней прятался под телами убитых товарищей, боясь высунуться наружу, поскольку опасался патрулей Федерации.

Когда им показалось, что можно ускользнуть с полей смерти, они спрятались в развалинах на востоке города. Оторвали дверь погреба и заложили проем кирпичами, так что со стороны выглядело так, будто там стена. Вот почему цыке не заметили их во время первого обхода города.

Выжила лишь горстка солдат из эскадрона Катая. Он не знал, уцелел ли в городе кто-то еще.

— Ты видела Нэчжу? — наконец спросил Катай. — Я слышал, его отправили в Хурдалейн.

Рин уже открыла рот для ответа, но переносицу и глаза защипало, и она задохнулась в диких рыданиях, не сумев вымолвить ни слова.

Катай промолчал, лишь протянул руки в беззвучном сочувствии. Рин бросилась в его объятия. Как нелепо, что это Катай ее утешает, что плачет она — и это после всего, что пережил Катай. Но Катай оцепенел, он уже смирился со страданиями и больше не мог горевать. Он по-прежнему обнимал Рин, когда в шатер вошла Кара.

— Ты Чен Катай?

На самом деле она не задала вопрос, ей просто нужно было что-то сказать, чтобы прервать молчание.

— Да.

— И ты был во Второй дивизии, когда… — спросила Кара.

Катай кивнул.

— Ты должен рассказать, что произошло. Идти можешь?

Под открытым небом, перед молчаливыми слушателями — Алтаном и близнецами — Катай дрожащим голосом рассказал о резне в Голин-Ниисе.

— Оборона города была обречена с самого начала, — сказал он. — Мы думали, что у нас есть несколько недель. Но даже если бы вы дали нам несколько месяцев, случилось бы то же самое.

Голин-Ниис защищали объединенные силы Второй, Девятой и Одиннадцатой дивизий. Но численность не сделала их сильнее. Положение было даже хуже, чем в Хурдалейне — солдаты из разных провинций не чувствовали единства и не имели общих целей. Командиры соперничали, параноидально не доверяли друг другу, не желали делиться разведданными.