Стать Джоанной Морриган - Моран Кейтлин. Страница 8

Но сегодня все хорошо.

– Хочешь чаю с печеньем? – спрашивает она, ставя банку на стол. Я беру печенье. Банка тихонечко хрюкает, как она хрюкает каждый раз, когда из нее достают печенье – как бы не одобряет. Но все равно это прикольно.

– Хорошая сегодня погода, – говорит Вайолет.

– Да, – отвечаю. – Неимоверно умеренная!

Тинк и Тонк входят в комнату и обвиваются вокруг ножек моего стула, словно коричневатый дым.

– Дэннис любил умеренную погоду? – продолжаю я.

Я читала у Дэвида Нивена, в его мемуарах «Луна это воздушный шар» (Hamish Hamilton, 1972), что, когда он потерял жену, его больше всего угнетало, что люди как будто боялись заговорить о ней с ним, безутешным вдовцом. С учетом ошибок голливудских друзей Дэвида Нивена – всех, кроме Кларка Гейбла, который, по-видимому, не боялся заговорить с Нивеном о его мертвой жене, поскольку недавно сам потерял жену, сексапильную комедиантку Кэрол Ломбард, – она погибла в авиакатастрофе, – я при всяком удобном случае заговариваю с Вайолет о Дэннисе, чтобы память о нем всегда оставалась живой в ее сердце.

Иногда это трудно. Однажды я попыталась приплести Дэнниса к разговору о мужчинах, которые мне кажутся привлекательными.

– Интересно, понравился бы мне Дэннис? – спросила я.

Однако когда Вайолет показала мне его фотографию, я не успела скрыть промелькнувшее у меня на лице выражение горького разочарования, которое выдало меня с головой, – нет, Дэннис мне не понравился бы совершенно.

Я надеялась на черно-белый снимок красавца-пилота Второй мировой войны в кабине «Спитфайра». Но Вайолет показала мне одну из недавних фотографий Дэнниса, на курорте Батлинс в Пулхели, где он похож на большого и доброго великана из «Большого и доброго великана» (Роальд Даль, Puffin Books, 1984). Я, в общем-то, неприхотлива и исповедую широкие взгляды, но даже я не запала бы на Дэнниса – мужчину, чьи уши напоминают два длинных куска бекона.

В тот день Вайолет расплакалась. Ее печенье не шло мне в горло, и я ограничилась только одним – с коньяком.

Сейчас Вайолет говорит:

– Дэннис очень любил умеренную погоду. Думаю, он предпочитал ее всем остальным.

Я с удовольствием вгрызаюсь в кокосовое печенье. Дэннис любил умеренную погоду. Я помогаю скорбящей вдове расправиться с хрюкающей банкой печенья. Все не так плохо на самом деле. В общем и целом день сегодня удачный.

Двадцать минут спустя я возвращаюсь домой, иду быстрым шагом, почти бегу.

Последние десять минут были настолько странными, что у меня до сих пор кружится голова – по всем ощущениям, моя голова превратилась в воздушный шарик, который сейчас оторвется от шеи и улетит, а я, безголовая, грохнусь на землю и больше не встану.

Нет, мне действительно как-то странно. Я останавливаюсь и сажусь на траву на краю тротуара, свесив голову между расставленными коленями.

Сижу и думаю про себя: «Я только что совершила самую страшную в жизни ошибку».

Там, в доме у Вайолет, все было культурно и славно, пока меня не пробило отчаянное желание поделиться своими бедами. Акушерка подумала, что у меня швы на влагалище. Мы с папой ездили в Центр социальной защиты. Я еще никогда ни с кем не целовалась, и вряд ли мне что-то светит в ближайшее время. И в довершение всего – человек с топором, угрожавший зарубить Бьянку.

«Я все время расспрашиваю Вайолет о ее чертовом мертвом Дэннисе, – подумала я, – но она ни разу не спросила меня о моей жизни. Может быть, она думает, что я счастлива и беззаботна. Ха-ха два раза. Она даже не представляет, сколько надо отваги и благородства, чтобы мир видел меня неизменно веселой и бодрой».

«У всех остальных есть друзья и подруги, с которыми можно делиться своими проблемами, – подумала я. – Девчонки-подростки всегда обсуждают друг с другом свои проблемы. Что ж, Вайолет – моя подруга, и я расскажу ей о моих проблемах. Беда, разделенная с кем-то, это уже полбеды!»

В следующие три минуты мне пришлось убедиться, что это вредная и даже пагубная ерунда – самая наглая ложь из всех, выдуманных людьми. Потому что, когда я сказала, что ненавижу этот бедный квартал и жду не дождусь, когда папа станет знаменитым и нам не придется жить на одно пособие по инвалидности всем семерым, Вайолет вся напряглась. Тинк и Тонк запрыгнули к ней на колени и уставились на меня так же холодно, как их хозяйка.

Я начала запинаться. Когда я бормотала: «…и мы точно не впишемся в здешнее общество… пока Люпен носит пончо…», Вайолет заговорила, и у нее был странный голос.

– Я не знала, что вам платят пособие, – сказала она.

Я резко умолкла.

– Я не знала, что вам платят пособие, – повторила она. – Дэннис был ранен во время войны. Пулевое ранение в ногу, очень серьезное. Но он не требовал от государства пособие по инвалидности.

Выходит, Дэннис снова меня подставил. Уже второй раз. Этот долбаный призрак с ушами, как два кусочка бекона, – мой заклятый враг.

– Я видела, как твой папа чинил машину, – сказала она. – Буквально сегодня утром! Как-то он был не похож на инвалида. Я даже не знала, – повторила она в третий и последний раз, – что вам платят пособие по инвалидности.

И вот я сижу на траве и кусаю колени. Я знаю, что будет дальше. Папа нам тысячу раз говорил, что бывает, когда ты ляпнешь что-то не то не тому человеку. Вайолет позвонит в Центр социальной защиты и доведет до их сведения, что она видела, как мой папа чинит машину, – в один из его хороших дней! в один из редких хороших дней! – и что он вполне дееспособен и может устроиться на работу. Будет задержка на две недели – бумажная волокита, – а затем кто-то придет к нам домой или пришлет письмо, а потом… Я не знаю, что будет потом. Что происходит, когда у семьи отбирают пособие? Это великое неизвестное.

Я лихорадочно перебираю в уме всевозможные варианты для исправления ситуации. Из подходящих есть только один.

«Дорогой Бог Иисус, – быстро произношу я про себя, подходя к дому. – Да, в последнее время я в тебя совсем не верю, но надеюсь, что ты не обидишься. Как ты, наверное, уже знаешь – если принять во внимание твою систему слежения, которая наверняка всеобъемлющая и продвинутая, – у нас тут проблемы, и я хочу предложить тебе сделку. Если ты сделаешь так, чтобы у нас не отобрали пособие, я… я…» – Тут я делаю паузу, пытаясь придумать что-то достойное, что можно было бы предложить Господу Богу.

Список достаточно жалкий. Я не могу пожертвовать деньги церкви. По причине отсутствия денег. У меня нет детей, чтобы их покрестить. Что еще может порадовать Иисуса? Я могла бы уйти в монастырь, но, насколько я знаю, в Вулверхэмптоне нет женских монастырей. И вообще никаких. Разве что странное, обнесенное высоченным забором архитектурное сооружение за «Аргосом», куда постоянно привозят мясо – на грузовике, – это и есть монастырь.

В полном отчаянии я наконец предлагаю Иисусу кое-что, что в моем понимании максимально приближено к праведной жизни Христовой невесты:

«Иисус. Если ты нам поможешь – если ты полностью разберешься с этим вопросом, – я обещаю не мастурбировать целых шесть месяцев».

Я считаю в уме. Шесть месяцев это… это… это одна двадцать восьмая часть моей жизни.

«Месяц, – быстро поправляюсь я. – Да, месяц точно. Я не буду трогать себя целый месяц. Даже когда принимаю ванну. Даже после того, как посмотрю на тот снимок в «Каталоге всей Земли», где двое хиппи занимаются оральным сексом, и видно, как он засовывает в нее пальцы. Это будет моя священная жертва тебе, Господи».

Мы все воспитаны убежденными атеистами, но я уверена, что Иисус точно не одобряет детскую мастурбацию. Значит, ему понравится мое предложение. Для него это выгодное соглашение. Он определенно останется в выигрыше.

«Сейчас я скажу «Аминь». И мы с тобой договорились. У нас уговор. Ты проследишь, чтобы все было нормально. Вайолет на нас не настучит. Аминь».