Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy". Страница 55
— Ох.
Луи засунул письмо обратно, глубоко под подушку, и сел на неё. Он не собирался его читать, конечно. Это было бы недоверием по отношению к Гарри. И, возможно, незаконно. Нарушение тайны переписки — это почти что преступление. Луи был уверен, что читал об этом в The Sun. Если он прочтёт письмо Гарри, то вскоре начнет угонять машины и совершать налоговые мошеннические операции.
Мультфильм шёл в фоновом режиме, Луи уже давно перестал следить за тем, что происходит на экране. В желудке расползалось какое-то неприятное чувство — будто слизняк пытается захватить его сердце и заставить его бояться. И чем дольше Луи сидел на диване, тем ближе он подбирался.
«Вероятно, это всего лишь какое-то мероприятие по сбору средств, — рассуждал он. — Гарри в списке рассылки или вроде того. Он был приглашён перейти на золотой уровень покровительства всего за четыре тысячи фунтов в год».
Да, очевидно, что так и было. Теперь Луи мог перестать думать об этом. Пожалуйста.
«…Тогда почему письмо спрятано под подушкой?»
Луи сжал челюсть, сев в позу лотоса и просто пялился в телевизор. Он так привык, что Гарри рассказывает ему всё. Даже о любой, самой незначительной мелочи, которая приходит ему в голову. Например, на днях он не мог остановиться в своих рассуждениях о перекати-поле, и это было невероятно непредсказуемо.
— Кустик, — произнёс он в своей медленной размышляющей манере. — Он так символизирует что-то негативное, очень странный вид тишины, знаешь… будто ты рассказал шутку и ждёшь, пока все засмеются, но никто не делает этого… — после чего последовала длительная пауза. «Он доверяет тебе, даже не думай смеяться над ним», — подумал Луи. — Он стал больше абстрактной концепцией, чем физической. Ты говоришь: «Перекати-поле», и люди автоматически начинают думать: «Скука, бесполезность», — Гарри остановился для ещё одной драматической паузы, его взгляд был совершенно пустым. — И это моя теория, почему оно никогда не было в тренде домашнего декора.
Луи расхохотался, не в силах контролировать себя, несмотря на то что они были в первоклассном ресторане, и другие посетители начали оборачиваться на них, поспешно кидая неодобрительные взгляды.
— Ты, — сказал он, пытаясь сконцентрироваться на чём-то, кроме неожиданного ощущения тепла, поселившегося в центре груди, — строишь худшие теории, Гарольд, — но то, как он это произнёс, показывало Гарри, насколько он был в восторге от него. В постоянном восторге.
В ту ночь он шептал, целуя его кожу: «Прекрасный, прекрасный… мой прекрасный мальчик» снова и снова. Задыхаясь из-за него и содрогаясь от количества ощущений. И Гарри тоже говорил ему кое-что. Вещи, которые Луи знал, он не говорил никому до него, мысли, которые он до сих пор держал в себе. Пока он не был уверен, насколько они порадуют Луи.
«Ты знал, что обезьяны чистят бананы снизу?»
«Этому бой-бэнду следует вернуться».
«Летучие мыши мужского пола имеют самый высокий уровень гомосексуализма из всех млекопитающих, Луи, ты думаешь это потому что они спят вверх ногами?»
«Я убеждён, что дровосеки — это противоположность вампирам».
Всё это. Все эти глупости не были глупостью на самом деле. Не тогда, когда об этом говорил Гарри. Нескончаемый поток глупостей. «Я получил письмо из Берлинской филармонии сегодня». Нет. Скорее всего, это было незначительно или недостаточно важно. «Или, — Луи проглотил неприятный комок в горле, — он не считает это уместным. По тем или иным причинам».
Луи раздражённо выдохнул и сбросил почти всё с дивана, пытаясь найти конверт. Спустя несколько секунд тот всё же нашёлся, покрытый крошками и кусочками линта. Вытащив письмо, Луи проигнорировал неприятное ощущение в животе (напоминающее большой баннер с объявлением о его неуверенности).
— Я ужасный человек, — прошептал он. — Полный идиот и ужасный человек.
Он развернул письмо дрожащими руками.
«Дорогой мистер Стайлс,
Мы с большим удовольствием предлагаем Вам должность главного дирижёра Берлинской филармонии с полной творческой свободой выбора и зарплатой…»
Это всё, что Луи нужно было прочитать. Он злобно выругался, запихивая письмо обратно. Теперь вина смешалась с гневом. Как Гарри мог не сказать ему, даже не упомянуть… Но затем его взгляд зацепился за заметку внизу, написанную от руки.
«Гарри,
Не могу дождаться, чтобы увидеть тебя снова. Надеюсь, Лондон пошёл тебе на пользу. (Но Берлин скучает по тебе!)
Аллес Либи,
Флориан»
Луи показалось, что он задыхается. Он не мог думать нормально, испепеляя взглядом красные точки, так ловко затуманившие его зрение, пока он пытался засунуть письмо обратно. Он поднялся на ноги, шагая по квартире туда и обратно, пытаясь справиться с тем, что он чувствует. Волны ударили по нему. Машины переехали его.
«Он бы сказал тебе, если бы собирался принять эту должность… верно?»
— Верно? — закричал Луи, будто квартира имела все ответы и могла обеспечить ему уверенность. Он вернулся к их разговору недельной давности, когда Гарри начал говорить о Берлинском филармоническом оркестре, казалось бы, из ниоткуда. Когда он упомянул Флориана Вейля.
— Он не пытался намекнуть мне таким образом, — сообщил он пустой кухне. — Он бы не сделал этого. Он не подлый. Он не подготавливает почву заранее.
«О Боже, — Луи чувствовал, как глаза застилают слёзы. — Нет». Он покачал головой.
— Он, должно быть, ещё не решил.
Это казалось правильным. Конечно, была огромная часть Луи, которая призывала его сдаться и погрузиться в круговорот жалости к себе и неуместного гнева, но этот импульс был таким комфортным и натуральным; это было, как окунуться в горячую ванную после тяжёлого рабочего дня, — он знал Гарри. Он знал, что тот был полон искренних чувств, и когда придёт время, он примет правильное решение и не будет ходить вокруг да около. Не станет вводить Луи в заблуждение по поводу его будущего.
Луи фыркнул и упал на кровать, поднося руки к лицу и мрачно смеясь. У Гарри, вероятно, имелись бывшие парни, что здесь, что в Лос-Анджелесе, с которыми он расставался на хорошей ноте, которые всё ещё будут отзываться о нём с теплотой в голосе. Луи знал, он бы поступил так же. Боже. Он бы, блять, защищал талант и красоту Гарри до конца своих дней.
Он просто задавался вопросом, было ли тем бывшим парням больно так же, как ему.
Луи вздохнул и снова поднялся, снимая свою пижаму по пути в душ. Он чувствовал напряжение, будто его выбросили за борт корабля в непредсказуемые океанские воды, а он хватался за любую надежду выжить. «Эгоист, — упрекнул он. — Невероятный эгоист». Гарри предстояло принять великое решение, которое повлияло бы на его карьеру, на всю его жизнь. И он явно справлялся с этим в одиночку.
— Хороший друг помог бы ему, — сказал Луи, включая душ и ожидая, пока вода нагреется.
Луи хотел помочь.
Секс. Он мог помочь с сексом. «Довольно приличный секс в Лондоне может подсознательно наложить свой отпечаток на Гарри, — решил Луи. — Больше, чем приличный… превосходный, меняющий жизнь секс… граничащий с ебать-я-кажется-потерял-сознание-где-блядские-сигареты».
Когда он встретил Гарри голым в дверях, всё ещё влажный, тёплый и готовый для него, он задумался, сработает ли это.
***
Публика аплодировала стоя. Гарри Стайлс в последний раз поклонился залу Барбикан-центра, крепко сжимая свою дирижёрскую палочку за спиной. Луи наблюдал за ним, как и всегда, впрочем. Он ничего не мог поделать с собой, и он просто понял, что бороться с этим бесполезно. Он знал, что его глаза всегда сами будут находить Гарри, инстинктивно ожидая дальнейших указаний.
Третий концерт их цикла прошёл хорошо. Гарри решил завершить его «Фантастической симфонией» Берлиоза, подчеркнув лёгкость и ощущение некой тайны в пьесе. Несомненно, всё получилось совершенно прекрасно — немного горьковато, но, скорее всего, так думал только Луи, и он мог поклясться, что это будет выглядеть просто невероятно по телевидению, когда BBC покажет их выступление через пару месяцев. («На самом деле, не важно даже, какую часть мы играем, — подумал Луи с неуверенным чувством в груди — камушки упали в бездну с самой вершины огромной скалы, начиная сход лавины. — Гарри мог сделать особенным что угодно».)