Трезуб-империал - Данилюк Эд. Страница 22

— Имена, как этикетки, — проворчал мужик. — Поименно.

— Да, согласен. Что же он говорил?

— Что говорил? Он, значит, партию последнюю… Последнюю! Это про КПСС? Наша любимая партия не последняя! Понял? — Миша свирепо посмотрел на капитана. Икнул. — …Теперь он на делах, а я лямку, как мать-одиночка…— И мужик совершенно неожиданно расплакался. По его щекам потекли настоящие крупные слезы, которые он даже не пытался вытирать.

— Ясно. Девушек Гены знаете?

— Я, товарищи, отец троих детей, — полувопросительно-полуутвердительно сказал Миша. — Семья на моем иждивении. А так у меня зрение, как алмазная шлифовка. Записывай! Бронислава… э-э-э… значит. Вот так вот!

— Бронислава. А еще кто?

— Еще кто? Без смазки трение качения кипит, — недовольно сообщил Миша. — Мне ротора перематывать. Понял? — И зло добавил: — Шел бы ты…

Сквира вздохнул и, осторожно переступив через осколки стакана, вышел из комнаты. На пороге он оглянулся. Миша сидел на стуле, уставившись бессмысленным взглядом перед собой.

В цеху несколько пожилых женщин и с пяток мужиков в черных ватниках возились около какого-то механизма высотой с дом. Поодаль стоял мужчина в галстуке и в синем рабочем халате, надетом поверх рубашки в клеточку. Он ничем занят не был. Северин Мирославович немедленно направился к нему.

— Кирпич нужен? — первым заговорил человек в галстуке. — Так это в другой цех. На просушку. А тут у нас пресс, тут не кирпичи, а заготовки кирпичей… — И он рассмеялся собственной шутке.

— Нет, — улыбнулся в ответ Сквира, показывая удостоверение. — Поговорить.

— Ладно, говори, — согласился мастер. Он даже не смутился.

— Я по поводу ваших чернорабочих…

— Двое их — Миша и Гена. Ты просто так спрашиваешь, или случилось что-нибудь?

— Проверяем кое-что, — пожал плечами Сквира. — Я, кстати, в хозчасти был, застал там какого-то мужика, пьяного в стельку.

— Миша, — кивнул мастер. — Как с ним не боремся, ничего не помогает. Отбудет свое в ЛТП , возвращается и опять напивается до потери пульса. А уволить его я не могу.

— А второй?

— Гена? Он молодой еще, у него хоть какие-то интересы, кроме водки, есть.

— А где его найти можно? Он сегодня на работе будет?

— Кто его знает! Его третий день нет… Гена вообще нас последнее время своим присутствием не балует. Раньше такой старательный парень был, а теперь выпендреж один — то он, видите ли, в фильме снимается, то в Африку военсоветником нанимается…

— А Реву вы хорошо знали? — спросил Сквира.

— Конечно! Он же главным инженером у нас был! Только он, кстати, и умел Генку в чувство привести. Рыбаченко ж хочет как коллекционер прославиться. А без Ревы разве мог он нумизматом считаться? И рассказывать, какой он великий и неповторимый?

— Они менялись монетами?

— Менялись? — мастера этот вопрос явно развеселил. — Да что там у Генки выменивать! Рева ведь был нумизматом, известным на всю Украину, а Рыбаченко наш только и может, что горлопанить. Все знают, что покупал он просто у Ореста Петровича то, что тому не годилось. Купит, а потом перед всеми хвалится…

Володимир, центр города, 11:50.

Сквира и Козинец стояли у подножия крепостного вала и жевали пирожки, купленные на автостанции по соседству. Погода была неплохой, хотя над городом нависали серые тучи. Через них нет-нет да проглядывало солнце. Ветерок шевелил траву на берегах теряющейся среди лугов реки, которая так и называлась — Луг.

— Не смог я разыскать Кранц-Вовченко, — говорил Василь Тарасович, осторожно, чтобы не испачкаться повидлом, откусывая очередной кусок пирожка. — Дома говорят, что она в понедельник вечером отвалила на бонистическую выставку. Во Львов. Получается, сразу после разговора с вами смылась…

Сквира поморщился, но промолчал.

— Оттуда она ни разу не перезванивала, — продолжал лейтенант. — Когда вернется — неизвестно. Я добыл номера организаторов выставки. И что? У них там никто не отвечает. И, кстати, в луцком обществе филателистов — тоже.

— Вот и пойми, за кем гнаться, — задумчиво проговорил Северин Мирославович. — То ли во Львов ехать искать старуху, то ли засаду у Рыбаченко устраивать…

В сотне метров от них шумела будничной жизнью автостанция — одноэтажное здание с залом ожидания, билетными кассами и буфетом. Сотни человек сновали туда-сюда, толпились на платформах, бегали в расположенный рядом центральный универмаг, оглядываясь, чтобы не опоздать на свой автобус.

— Держитесь, дальше еще интереснее! — пообещал Козинец. — Я, пока искал Кранц-Вовченко, вызвонил ее участкового врача. Так тот сказал, что в воскресенье Марте Фаддеевне было плохо. Гипертония. Врач хотел ее в больницу, но она уперлась. Около полудня вызвали «скорую». Диагностировали криз, поставили капельницу. К пяти давление упало, врачи оформили письменный отказ от госпитализации и уехали. Ну как вам эпизод?

— Любопытно, — пробормотал Сквира. — Звучит, как твердое алиби. Очень своевременное, кстати. Даже слишком…

В отдалении, будто трудолюбивые муравьи, сновали «лазики», высаживая одних пассажиров и тут же загружаясь новыми, чтобы развезти их по угольным шахтам и окружающим селам. Мимо гордо проплыл красавец «Икарус». Голос диспетчера бубнил, объявляя очередной рейс…

— В архиве поликлиники отыскалась карточка зятя Ревы, — рассказывал о своих изысканиях Козинец. — Он таки лет десять назад сломал палец. В истории болезни так и написано: «во время монтажа запорного механизма на руку упал подоконник». И что это доказывает? Алиби у дочки с зятем все равно отсутствует. — Козинец проглотил последний кусок и принялся вытирать липкие пальцы.

Сквира расслабленно жевал, поглядывая на крепостной вал, в этом месте закрывавший собою полнеба. Снизу этот длинный холм казался темной громадой, неприступной и грозной. Он возвышался над болотистым берегом реки и тянулся на километр, полуподковой огибая центр города. Крутые склоны его густо поросли травой.

— Наверху есть тропинка, — сказал, проследив за взглядом капитана, Козинец. — Она ведет прямо к епископским палатам около Успенского собора…

— Я все-таки одолел две страницы лекции Ревы, — засмеялся Сквира, — теперь я специалист по этому холму! То, что мы видим, построили четыреста лет назад поляки. Вдоль вала тогда стояли каменные башни…

— Да? — лейтенант понял, что Северина Мирославовича распирает от переполнявшей его информации, и на всякий случай прибавил: — Про башни я не знал…

Капитан поискал взглядом какие-нибудь развалины, но холм казался совершенно гладким.

— Были тут еще и галереи… И палисад, что бы это слово ни означало. Все это окружал ров, наполненный водой из реки. Вот и попробуй штурмовать город, если сначала нужно окунуться по пояс в жидкую грязь, потом вскарабкаться почти вертикально вверх под перекрестным огнем из башен, а затем еще и через этот пресловутый палисад перелезать. А из специально оставленных в валу пещер и ходов в самый неожиданный момент тебе в тыл могут выскочить защитники города. Рева пишет, что эти норы до сих пор сохранились…

— Да фигня все это, — буркнул Козинец. — Одна гаубица — и вперед. Или мортира…

— Ну, как скажете, — пожал плечами Сквира. — Поляки возвели этот вал на месте древних валов времен Киевской Руси, срытых по требованию монголо-татар . В промежутке между, так сказать, древним и вот этим валами здесь была каменная городская стена… — Он вытер руки куском оберточной бумаги. — Ну, черт с ним, с валом. Я в гостинице выписал имена тех, кто за последнюю неделю останавливался в городе. В Володимире же только одна гостиница?

— Одна, — ответил Козинец. — Да и она нам на фиг не нужна. Кто к нам приезжает? Если родаки или кореша, то они у людей спят. У тех, к кому приехали. Командировочные у нас не задерживаются — утром приперся, вечером отвалил…

— Я это заметил, — усмехнулся капитан. — Гостиница еще позавчера пустая стояла. Представляете? Я был единственным постояльцем! — Он вынул из внутреннего кармана пиджака вырванный из тетрадки листок. — Видите, в четверг выписался последний гость — Олевко С.Т. Он приехал в Володимир из Киверцов Волынской области, заселился на одну ночь. Почему житель Волыни вдруг поленился уехать на ночь домой, непонятно.