Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 49

«Наверняка даже не удосужились присыпать тело землёй. Бедный мальчик. Бедный мальчик.

Он не смог убить меня вовсе не из-за физической слабости. Им двигали исключительно моральные соображения… ибо даже очерствевшее и одичавшее сердце ассасина способно прочувствовать милосердие! Он отдал свою жизнь за меня. Чтобы я жил и радовался. И я должен, должен жить и радоваться. Жить и радоваться хотя бы ради него. Довольно бренного, туманного существования! Довольно самобичевания и уныния! Я не монах, не мальчик. Я мужчина. Я воин».

«Лу­изе… спа­сение… спа­сибо», — эти едва различимые слова, неустанно звуча в голове Жеана, резали его без ножа. В них было столько заботливой ласки, столько безграничной благодарности, что порой ему не верилось, будто они прозвучали из уст беспощадного шиитского душегуба, презиравшего всех неверных… Он передал их Луизе, и та не смогла сдержать слёз. За время нахождения Фарфура в её шатре, они успели крепко сблизиться. Возможно, именно поэтому Фарфур добровольно отдался в руки Рону: заручившись дружбой или, быть может, чем-то большим с женой гяура, он посчитал себя недостойным жизни — великого дара свыше.

«Что же. Надеюсь, Фарфур успел принести чистосердечное покаяние, и душа его упокоилась в райских угодьях. Видит Бог — он свершил поистине великое дело, в то время как я, убив собственного боевого товарища…» — мысль Жеана оборвалась, стоило ему вспомнить, с какой лютой ненавистью смотрел на него Рон последнее время. Многие крестоносцы, в том числе сподвижники последнего, думать забыли об этом вопиющем происшествии — их жизнь была перенасыщена другими заботами.

Но только не сам Рон.

Эмихо был самым преданным слугой белокурого рыцаря, хотя на протяжении всей жизни искренне верил, что является другом, несмотря на оммаж. Он довольствовался самым малым, способен был польститься всяко, что было вещественно, и зачастую, в силу невиданной алчности и одновременно неприхотливости, был готов доедать за Роном объедки и сдувать пылинки с его ложа, в надежде, что заполучит ничтожное, но такое желанное вознаграждение. Однако это не мешало Эмихо полагать, будто между ним и Роном царит святое дружеское равноправие. Рон, чистоплотный, отличавшийся гибким умом и знавший четыре языка, и бесхитростный, невежественный грязнуля-Эмихо, отлично дополняли друг друга.

Было бы куда легче, думал Жеан, если бы белокурый рыцарь рухнул с уступа, и тут же ужасался собственным мыслям.

Каким бы ни был Рон, он остаётся христианином!

— Чудесно! — шумно выдохнула Кьяра, остановив Жилду неподалёку от Жеана, но даже мельком не взглянув на него. — Ах, Ян, ты хоть осознаёшь, что отсюда рукой подать до Священного Града?!

«Мне бы твой пыл!» — с какой-то печальной нежностью подумал Жеан.

— Уф… Чем ближе Земля Обетованная, тем жарче, — невозмутимо выдохнул Ян. — Ни лесов, ни рек, а к Иерусалиму небось и колючек не останется. Как и добрых коней! Одни горбатые плюющиеся страшилища!

— Как ты можешь говорить о каких-то колючках, когда Священный Город так близко?!

— Не думаю, моя рыжая козочка! Если вспомнить, сколько времени у нас ушло на то, чтоб проделать кро-о-охотный лаз в стенах Никеи, да на то, чтоб дождаться подкрепления, да на то, чтоб ров засыпать, нам ещё далёко до Иерусалима-то шагать! Раз двадцать умереть успеем!

После кровавого кошмара при Дорилее Ян ощутимо присмирел, заметил Жеан.

Кьяра не ответила и сошла с Жилды. Почти тотчас же её нагнал Рожер со словами:

— Пообедаем вместе? — И отряхнул посеревший от пыли подол нарамника.

— У тебя есть, чем поживиться? — сощурилась Кьяра.

— Да. Сеньор одолжил мне лук, и я подстрелил цаплю. — Рожер гордо вытянулся, но худее оттого не стал.

— И меня возьмите! — не дожидаясь одобрения Кьяры, выкрикнул Ян и смачно облизнулся. — У меня со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не было! А если ещё и винишком мясцо запить… м-м-м… Но винишка нет! Зато есть вода! Давайте я вам воду, а вы мне окорок цапли?

Неприятное чувство не то голода, не то отвращения к Рожеру свело нутро Жеана. Кьяра по-прежнему сторонилась двадцатилетнего оруженосца, но теперь его постигла та же участь. Никогда ранее он и помыслить не мог, что чувство любви, являющееся единением чувства духовного и чувства плотского, может доставлять такие неописуемые муки, духовные и телесные и что когда-нибудь постигнет именно его.

«А ведь я всё равно остался членом монашеской общины. Не думаю, что брат Франческо одобрил бы такой союз.

Кьяра… Во имя Пречистой Девы! Кьяра! Что сподвигло меня в тот момент кинуться тебе в объятия и тем самым выдать себя с головой… выдать тебе и самому себе?! И я до сих пор, до сих пор прокручиваю в голове то, что случилось тогда! Распутный извращенец! Нечистый скот, поправший святыню!»

А быть может, это всего-навсего естественное юношеское увлечение, мимолётный чувственный порыв — о них ему не раз рассказывал Франческо? Да разве велика разница, если она презирает Жеана?! Как бы он к ней ни относился! Скверная плоть, думал Жеан, — неотъемлемая часть его: презирая плоть, а это вполне оправданно и правильно, Кьяра презирала всё, что с ним связано.

— Эй, монашек! — окликнул Жеана Ян. — Ты там окаменел? Человеческим языком тебе говорят, нашлось, что пожрать!

— Это было сказано не мне, — буркнул Жеан.

— Вот бесноватый! А кому же? Опять со своей девицей в облаках витаешь, должно быть!

Стоящая рядом Кьяра изумлённо покосилась на брата, а после неторопливо перевела взор, преисполненный сдержанного негодования, на Жеана.

— Я сыт, — готовый провалиться сквозь землю, выдавил тот и поспешил смешаться с толпой.

========== 5 часть “Антиохия”, глава II “Война на истощение. Удар” ==========

Боэмунд, Готфрид, Раймунд и прочие влиятельные военачальники вели свои войска по направлению к вражеской крепости Антиохия, и с каждой минутой Жеан всё более убеждался, насколько она колоссальна. Что ни возвышенность, что ни ущелье, то массивная многофутовая башня со множеством бойниц и дверей. У подножия же на многие мили тянулась широкая река Оронт, не позволяющая крестоносцам подступить к стенам в любом месте и служащая вместо рва.

Впервые шествие было по-настоящему громадно. Здесь присутствовали как соотечественники Жеана — норманны и итальянцы, так и германцы, и французы, возглавляемые Раймундом, старым, потерявшим глаз в бою с испанским мавром, но по-прежнему не утратившим силы и здоровья тулузским графом. Он был высок и жилист, носил бирюзовый плащ из нарядного пэль, а длинное лицо, украшенное аккуратной бородкой, выражало угрюмую сосредоточенность. Число византийцев заметно увеличилось. Даже непреклонный Танкред признал бессилие перед лицом неприятельского натиска без верного покровительства Алек­си­оса. Все были здесь, все братья-христиане, сплочённые единой Целью — крепостью Антиохией, что лишь немногим отделяла их от оплота всего сущего — Священного Града Иерусалима. И даже мотивы новоприбывших, казалось, претерпели единенье… Но Жеан не был так прост и по-прежнему прекрасно осознавал, что это — лишь видимость, лишь туманящая разум иллюзия. Никто — ни Рон, ни Баграт, ни даже Боэмунд — никто даже не помышлял о том, чтобы отринуть свои низменные, корыстные устремления. Обманывать себя было бы глупо, поэтому юноша предпочитал не думать, оставаясь верным идеалам.

— Что, парнишка, самое время присягнуть на верность сарацинскому эмиру? — насмешливый возглас Рона заставил Жеана вздрогнуть от неожиданности. Видимо, не думать не удастся! — Чего же ты ждёшь теперь?

— Что тебе нужно? — так и впился в него взглядом Жеан.

— Куда уместнее было бы спросить: «Что не нужно нам?», ты не находишь? Христово воинство не обязано содержать прожорливую обузу, готовую в любой момент бросить его на произвол судьбы и дезертировать к иудеям, предварительно втоптав в грязь знамя Священного Креста. Нам нужны добрые христианские бойцы, а не жидовские раввины и сарацинские муллы!