Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 47

— Луиза!

«Что, белая валькирия, плохо кончил твой муженёк? Так быть может, я смогу лучше?» — вместо ответа заслышал он знакомое язвительное воркование из глубины леска, где был разбит лагерь.

Жеан принялся неторопливо углубляться в чащу, озираясь по сторонам, и вскоре его тревожные предположения оправдались. Он увидел Рона, вплотную прижавшего к толстому стволу сикомора молодую женщину — в ней юноша узнал Луизу.

— Быть может, я смогу удовлетворить твои насущные потребности? Я значительно изощрённее и опытнее… а твои жалкие попытки высвободиться только пуще раззадорят мой пыл!

— Рон, я не хо…

Рон заткнул рот Луизы пламенным поцелуем, стягивая траурный апостольник с её головы.

— Рон! — окликнул его Жеан, и мужчина отстранился.

Разорванное по швам платье спало с верхней части тела Луизы, обнажив груди, и лицо её побагровело от смущения.

— Что ты здесь позабыл, монашек? — срывающимся от напряжения голосом, промолвил Рон и насмешливо добавил: — Польстился на запретный плод? Не переживай. По прошествии нескольких мгновений сладостного блаженства ты сможешь воспользоваться ею, если, конечно, за десяток лет, проведённых в монастыре, не умудрился пристраститься к мальчикам. Хм… тот малыш-ассасинчик и вправду весьма славный! Кажется, я понял, зачем ты приволок его в лагерь и зачем держишь у себя в шатре.

— Вот ещё! — отрезал Жеан. — Немедленно отпусти её! Неужто тебе было мало несчастных евреек? Этой Рахель, которую ты вчера бесстыдно затащил в шатёр и чью семью наверняка поголовно вырезал?!

В ответ Рон лишь невозмутимо усмехнулся и одёрнул руки сопротивляющейся Луизы, чтобы Жеан мог увидеть её роскошное сокровище. Юноша опустил взор.

— Ещё не устал корчить из себя земное воплощение Бенедикта Нурсийского, а монашек? Вот скажи на милость, разве это не прекрасно?

— Оставь её… ты, животное! — завопил Жеан и выхватил меч.

Надо сказать, он по-прежнему не был свят, и, вопреки правым словам, колкий трепет взволновал его девственное, но познавшее порок тело. Однако разум не помутился. Ни при каких обстоятельствах Рон не должен был прикасаться к Луизе, которая принадлежала лишь Эмихо, своему единственному и законному супругу, пускай тот больше и не подавал признаков жизни.

— Дай мне немного времени, и я непременно сражусь с тобой. Я слишком перевозбуждён… боюсь зашибить тебя насмерть вместо того, чтобы направить свою прыть куда следует!

И с этими словами Рон приложился губами к оголённой шее Луизы, постепенно добираясь до наиболее желанного и сопровождая свои действия прерывистыми жаркими вздохами. Женщина скривилась от омерзения, оставив попытки вырваться. Несмотря на то что Рон был красив и умел, ей было противно такое нахальство в отношении себя. Так или иначе, он принуждал её изменить мужу, союз с которым скрепляла брачная клятва.

— Прочь, жадная лиса! — завопил Жеан и взмахнул мечом над самой макушкой Рона.

Тот развернулся и принял боевую стойку. Луиза бросилась к границе лагеря, шурша жухлой травой и безуспешно пытаясь прикрыть срамные места остатками платья — чёрного, шнурованного и обтягивающего её упругий стан.

Жеан замер, пристально вглядываясь в надменное лицо Рона.

— Что же ты не нападаешь?! — рявкнул он. — Видно, твоя жажда братской крови ещё не удовлетворена! Так исправь это… если сможешь, монашек!

— С меня довольно. Эта поляна не ристалище, чтобы пачкать её кровью, — заявил Жеан и вложил меч в ножны. — Даже кровью таких негодяев, как ты, Рон. Эти люди… мирные иудеи… ты знал, ты прекрасно знал, что Баграт надумал воспользоваться нашим невежеством, нашим незнанием здешних мест. Да. Ты знал. Такие дела никогда не обходят тебя стороной. И даже теперь знаешь больше, чем считаешь нужным разгласить!

— Ханжеские нотации во спасение — единственное, на что ты способен! Защищайся! — Рон взмахнул мечом, едва не попав по шее Жеана. Тот безотчётно присел.

Грозно оскалившись, белокурый рыцарь атаковал второй раз, как вдруг зычный оклик со стороны заставил его обернуться. Тяжко дыша и прихрамывая, на поляну проковылял седоусый Эмануэль.

«Слава Богу!»

— Рон Голдфокс! Убери меч! — потребовал пожилой рыцарь и, переведя взгляд на Жеана, строго спросил: — Что происходит?

— Он… Луиза… он хотел надругаться над нею! — заикаясь, пропыхтел Жеан.

— Это всё? — Не дожидаясь ответа, Эмануэль снова обратился к Рону: — Рон! Уходи! Я желаю потолковать с этим отроком с глазу на глаз.

— Кажется, ты перепутал меня со своим внуком, норманн. «Рон» и «Рожер» начинаются на одну букву, однако это не обязывает меня повиноваться капризам сумасшедшего лежебоки… Надеюсь, твой мутный ум ещё способен отличить безземельного голодранца от влиятельного военачальника?

— Я уже давно не состою в твоём отряде, — холодно отчеканил Эмануэль. — Не обольщайся. Если будет необходимо, без зазренья обрушу на тебя ярость Гильома Завоевателя. Но мы ведь не хотим этого, правда? Мы помним, чем это кончилось? Примерно тем же, чем и твои гадкие выходки в Лондоне, благодаря которым ты здесь, среди ненавистных итало-норманнов.

— Как остроумно!

Рон беспокойно затоптался на месте. Упоминание покорённой норманнами Англии, как и побег из Лондона, всегда задевало его за живое. Почему Рон был вынужден покинуть родную землю, никто не знал. Кто-то поговаривал, будто он опустошал земли норманнских властителей, кто-то — будто посягнул на честь жены короля Руфуса. Одни утверждали, что белокурый рыцарь был приговорён к изгнанию, другие — к казни, которой, благодаря лисьей изворотливости, благополучно избежал, бросившись прочь из Англии и, возможно, пообещав искупить вину участием в пилигримстве на Святую Землю.

Чтобы не развивать этой неудобной темы, Рон добавил:

— Впрочем, моя сахарная леди упорхнула, подобно небесной горлице, а потому и моё пребывание здесь имеет смысла ровно столько, сколько меч в твоих задубелых руках! Пойду отыщу какую-нибудь уличную еврейскую подстилку. Рад бы тебе прихватить, да ты — сродни ромейскому примикерию. Поди к Татикию, он расскажет, каково это!

— Жеан, — сурово покосился на молодого крестоносца Эмануэль, когда тощая фигура Рона исчезла в гуще кипарисов.

— А? — робко отозвался Жеан, и сердце в его груди ёкнуло.

— Ты убил Эмихо. Правда ли это?

Жеан вздрогнул и замялся, хотя иных слов и не ожидал.

— Я задал вопрос.

— Да, — виновато потупившись, выдохнул Жеан. — Я раскаиваюсь. Но у этого поступка были причины. Он поднял меч на Кьяру, и я решил, что она погибла… меня ослепила жажда мщения. Как и всех лицемерных фанатиков, участвовавших в этом неравном побоище, которое не подарило нам ничего, за исключением дурной славы. Мы — христиане! Мы должны разжигать вражду лишь при самой острой необходимости. А они… женщины, дети, старики, простые мирные горожане — словом, основная составляющая этого города, не представляли и поныне не представляют никакой угрозы для христианского мира. А месть… — Губы Жеана подёрнула кривая, презрительная усмешка. — Много ли Спаситель говорил о мести?

— Толково сказано, сын мой, — ничуть не смягчённый трогательными речами Жеана, произнёс Эмануэль. — Но это вовсе не избавляет тебя от виновности. Ты не должен был убивать брата по вере ни при каких обстоятельствах!

— Вы тоже много кого не должны были убивать! — огрызнулся Жеан и, чувствуя, как в глазах начинает скапливаться влага, пошёл прочь.

— Стой! Я должен поупражняться с тобой! Ты до сих пор держишь щит неуверенно — однажды это может сослужить тебе скверную службу!

«Упражнения! Щит! Драки! Неужели у него больше ничего нет на уме? Как он… не понимает?»

Жеан не обернулся, не откликнулся на зов Эмануэля, а только ускорил шаг. Добравшись до опустевшего шатра, юноша растянулся на разворошённом соломенном ложе и беззвучно заплакал. Аббат Леон, брат Франческо, Пио — все они, как живые, вырисовались перед его затуманенными глазами, казалось, взывая наперебой друг другу: «Да благословит Господь», «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», и сквозь этот говор Жеан ощущал греховный жар, подобный тому, что пробудило в нём соприкосновение с девичьей плотью…