Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 9

Перед глазами Жеана предстал величественный город, окольцованный неприступной каменной стеной со множеством высоких башен и пристроек, что при первом рассмотрении почудилась ему бесконечной. Жеан стоял на холме рядом с Пио, с трепетом взирая на зловещие красоты Тарента. Особенно впечатлял донжон, возвышающийся над домишками и церквушками со скошенными крышами и уходящий в небо зубчатой вершиной и развевающимся на ветру синим штандартом. Ярко пылали факелы на его прямоугольных серых стенах. Юноша невольно сравнил это исполинское сооружение с крохотными, незатейливыми зданиями аббатства, так опостылевшими за шестнадцать лет томления, однако тут же поймал себя на мысли, как пугает и стесняет его этот древний город. Он, рождённый в убогой глиняной хижине и проведший всю жизнь в захолустье, напоминающем нищую деревеньку, совершенно не вписывался в мудрёные строения Тарента. Большинство зданий: жилищ, кузниц, кладовых — имело по нескольку этажей и так же, как стена, было изготовлено из камня, чего не наблюдалось ни в Сан-Джермано, ни в прочих мелких селениях.

«А каково же там — в донжоне? Наверняка роскошно: много мебели, искусно выточенной из лучших пород дерева, кругом цветистые ковры и гобелены, а пищу нам подадут в посуде из чистого золота. Надеюсь, я не оплошаю… ведь совершенно не привык к мирской жизни — к её сложным нравам и манерам».

— Мы прибыли, — торжественно объявил Пио. — Ты хорошо себя чувствуешь, Жеан?

— Вполне, сеньор, — пролепетал юноша, как можно беспечнее. — Нас пустят в город?

— Разумеется. Веди себя подобающе, парень, и не заставляй рыцарей сомневаться в доброте твоих намерений. После стольких лет борьбы с сарацинами и греками Боэмунд, говорят, стал ещё подозрительнее и взыскательнее.

— О-о-о, за кого вы меня принимаете! — дрожащим от волнения голосом воскликнул Жеан. — Я сделаю всё возможное, чтобы стать достойным Его Сиятельства!

Пио не ответил. Схватив коня за поводья, он стремглав рванул с лесистого холма. Жеан последовал за ним. Спустя несколько минут, оба очутились у подножия деревянных ворот с затейливыми железными накладками.

— Я буду говорить, — заявил Пио и, взявшись за дверной молоток, постучал. Вход открыли четверо рыцарей.

— Кто вы и чего хотите? — спросил белокурый сеньор, вооружённый факелом, сухощавого сложения и с красивым, не повреждённым ранами лицом. Поверх его кольчуги был наброшен зелёный нарамник, украшенный гербом с золотистым лисьим силуэтом.

— Я Пио Сполетский, — стойко выдержав его испытующий взгляд, представился сопроводитель Жеана. — Я прибыл из Рима и желаю повидаться с Его Сиятельством.

— Пио… — задумчиво протянул всё тот же худосочный блондин, и Жеан прислушался к его голосу: он звучал высоко, но неторопливо — почти вальяжно. — Наслышан о тебе, молодой боец — говорят, ты славишься одновременно и монашеским благочестием, и бесстрашием в бою… А кто подле тебя? Готов поклясться Святым Граалем, что не знаю этого монашка.

— Жеан, мой будущий оруженосец из Сан-Джермано.

— Это где?

— Неподалёку от аббатства Монтекассино. Думаю, вы представляете…

— Да. Право, я не очень хорошо знаю здешние окрестности. Меня зовут Рон Голдфокс, — сказал рыцарь. — Входите.

«Он чужестранец, — смекнул Жеан. — Недаром говорит с акцентом и носит имя, не похожее ни на норманнское, ни на итальянское».

С такими мыслями юноша ступил на мощёную дорожку и, пропустив вперёд Пио, последовал за ним. Путь ко двору Боэмунда предстоял неблизкий, но Жеан был уверен, что вытерпит его.

***

Повсюду царили шум и гвалт в тот роковой августовский день — день Успения Богоматери. Скрипели повозки, ржали кони, бряцали кольчужные кольца, и только недавно смолк заполошный бой колоколов, возвестивший о священной войне. Никогда ещё Жеану не приходилось видеть настолько густого столпотворения. Он стоял посреди широкого поля у подножия стен Тарента, окружённый скоплением коней и людей: рыцарей и крестьян, зажиточных и бедняков, клириков и женщин, юношей и стариков, коротышек и исполинов, упитанных и стройных, красивых и безобразных, но одинаково небезразличных и одухотворённых. Одинаково самоотверженных. Одинаково бескорыстных. С минуты на минуту должен был явиться Боэмунд в сопровождении горячо любимого племянника Танкреда, о котором ранее Жеану не раз приходилось слышать от Пио, и тогда ему, как и всем собравшимся здесь, придётся оставить родимое пристанище. Надолго, а, быть может, навсегда. Жеан не переставал поражаться чужой и собственной жертвенности. Оставить дом, семью, пренебречь уютом, сытостью, мирной будничностью, обречь себя на многодневное мученичество — и всё во славу Господню!

Две недели Жеан и Пио пробыли при дворе Боэмунда в ожидании приказа о выступлении в поход. Наконец, он последовал. Надо сказать, четырнадцать дней, проведённых в крепости, были исполнены увлечения и наслаждения. Пришельцев поселили в комнате, располагавшейся в одной из пристроек к донжону. Она не блистала выдающейся роскошью, но Жеан, всю жизнь проведший в помещении, похожем на местные свинарники, очутившись там, тотчас ощутил себя потомственным сеньором. Потолок был выкрашен в красную охру, пол покрыт мягким камышом, а постель украшена резьбой и плотно устлана лисьими шкурами, тогда как в монастырской келье — лишь ветхим льняным одеялом. Поначалу Жеана хотели отправить к прислуге, однако Пио настоял на том, чтобы будущий оруженосец, совершенно незнакомый с местными порядками, поселился с ним. Жеан стал питаться чаще и сытнее. Мог покидать жилище, когда ему вздумается, чтобы лишний раз поразиться мрачной величественности Тарента. Мрачны, впрочем, были лишь здания — из окна открывался вид на обширный красочный сад, что, в отличие от монастырского, являлся не только источником пищи, но и предметом восхищения. Он был огорожен изящным чугунным забором, был полон фиалок и роз. В ветвях многочисленных фруктовых деревьев звонко пели дрозды и пеночки, а в центре бил белокаменный фонтан, украшенный статуями львов и окружённый дерновыми скамьями. Увы, Жеан не мог любоваться садом днями напролёт, подобно знатной мечтательнице за вышиванием, — большую часть времени юноша был вынужден совершенствоваться в боевом искусстве. Но чем больше успехов он делал, тем истовее сталовилось желание присоединиться к богоугодному походу, хоть гнетущие сомнения никуда и не пропадали.

Помимо примитивного меча, Жеан смог раздобыть военное облачение в виде прочной кольчуги и грязно-белого нарамника с небрежно прикреплённым к нему лапчатым крестом из грубого алого полотна, символизирующим принадлежность к армии новоприбывших христианских бойцов, что называли себя крестоносцами. Только искоса взглянув на знамя, которое ему надлежит носить, Жеан с изумлением понял, что рана, нанесённая когтями пустынного орла, привидевшегося в ночном кошмаре, и монашеская роба, преобразившаяся из бурой в белоснежную, поразительно походят на него. Конечно, роба не стала нарамником, но из неё выкроили тунику, поддеваемую под кольчугу.

«Сон в руку, — заметил тогда Жеан. — Но что значит образ орла?»

Однако не это наиболее волновало Жеана. Хотя и неплохо, он был вооружён лишь наполовину. Средств на хорошо обученного боевого коня и рыцарский щит не хватило ни у Пио, ни у него самого, и на фоне большинства рыцарей боевой парад юноши выглядел бедным. Металлические рукава защищали руки лишь до запястий, кольчужных штанов и шпор — достояния отборной знати — не было вовсе.

Пио также заменил свою саламандру на красный крест и, в отличие от прочих сеньоров, сохранивших светские знамёна на щитах, повелел выковать новый — с крестом и надписью «Аd Dei gloriam». «Мой предок, — сказал он, — совершил великое дело, однако нельзя пренебрегать первой заповедью». Набожность Пио всё более восхищала Жеана. Несмотря на то что рыцарь был мирянином, он не имел ни жены, ни детей, всецело посвящённый высшему замыслу.

— Когда уже явится Боэмунд? — выдохнул Жеан, приплясывая на месте от нетерпения.

— Скоро, парень, — невозмутимо отозвался Пио. — Верь мне, скоро.