Иголка в стоге сена (СИ) - Зарвин Владимир. Страница 32

Хотел я сказать, что ни к чему все это, что скоро сам встану на ноги, но едва поднял голову, из раны вновь пошла кровь, и пришлось лекарю заново меня перевязывать. Вот и случилось, что думал я прожить в том замке, пару дней, а остался почти на месяц.

Хозяйка моя была доброй женщиной и ухаживала за мной, как за малым ребенком, все те дни, что я пребывал в немощи.

Кормила, поила меня по-княжески, уйму денег истратила на лекарства. Совестно мне было ввергать ее в расходы, говорил ей, что и без снадобий дорогих поправлюсь, но она и слушать ничего не хотела. Говорила, что выходить меня для нее — дело чести.

Я, и впрямь, поверил, что ее забота — лишь благодарность за спасение, а когда понял, что дело не в одной благодарности, уже было поздно. Гертруда, моя хозяйка, не на шутку в меня влюбилась и ни за что не хотела отпускать от себя. Поначалу ссылалась на то, что я еще слаб и что мне нужно восстановить силы. Потом, видя, что поправляюсь, решила открыться.

Сказала: «К чему тебе возвращаться в Роксоланию? У тебя и здесь есть любящее сердце! Женой тебе я, конечно, быть не смогу, но как женщина дам все, чего жаждет твоя душа. Ты быстро выучил наш язык, освоишь и обычаи.

Поскольку ты не слишком похож на азиата, то, сбрив свою гуннскую прядь и окрестившись в католичество, станешь неотличим от коренного германца. Я сделаю тебя своим конюшим, а со временем, когда умрет старый Губерт, — управителем всего имения!»

В общем, старая песня: смени Веру, забудь Отечество…

…Нет, для какого-нибудь местного скитальца это был бы выход: красивая страна, любящая женщина, доходное место…

Только не для меня — за все перечисленное я не отказался бы ни от Родины, ни от Веры. Не для того я в плену и неволе так страстно мечтал о свободе, чтобы вновь стать игрушкой в чьих-то руках, пусть даже заботливых и нежных.

Когда я сказал об этом Гертруде, она страшно рассердилась и два дня со мной не разговаривала, словно я жестоко ее оскорбил. По-своему она была права: окружить любовью первого встречного бродягу, предложить ему то, что никогда не предлагала никому, и получить отказ!

Жизнь не слишком баловала Гертруду счастьем. В пятнадцать лет отец ее отдал замуж за богача, в три раза старше ее, надеясь таким образом поправить дела своей обедневшей фамилии.

В доме стареющего рыцаря, уже имевшего от первой, покойной жены двух сыновей, к ней относились, как к вещи. Она не имела ни голоса в решении семейных дел, ни желаний, противоречащих желаниям капризного, несдержанного супруга.

О любви с его стороны не могло быть и речи. Он настолько любил свой родовой герб и десять поколений воинственных предков, что в сердце его не осталось места ни для кого другого.

Молодую жену он держал лишь для любовных утех, среди прочих развлечений занимавших в его жизни место между турнирами и псовой охотой. Ясно, что под его кровлей Гертруда чувствовала себя безрадостно и одиноко.

Но со временем она заметила, что младший из сыновей мужа, Хайнц, оказывает ей знаки внимания. Красивый и смелый, он не мог не понравиться шестнадцатилетней девчонке, обделенной заботой и любовью, он умел красиво ухаживать и ни разу не обидел свою юную мачеху ни действием, ни словом.

Он полюбил ее, она ответила ему любовью такой сильной и нежной, какая бывает лишь у чистых сердец. До плотской близости у них не дошло, — Хайнц искренне уважал отца и не хотел вовлекать в грех Гертруду, он был слишком благороден, чтобы воспользоваться слабостью женщины.

Совсем по-иному смотрел на жизнь старший сын рыцаря, Конрад. Он и сам с вожделением засматривался на Гертруду, но, будучи копией своего грубого родителя, не мог рассчитывать на успех в сближении с ней. Посему чувство, вспыхнувшее между мачехой и братом, зажгло в его душе самую черную зависть.

Он донес на них отцу, и старый рыцарь в гневе вышвырнул младшего сына из родового гнезда, а Гертруду запер на целый месяц в одной из замковых башен. Там, в четырех стенах, от страха и отчаяния она едва не сошла с ума, но еще хуже одиночества для нее были встречи с ненавистным Конрадом, то и дело навещавшим ее в башне.

За бдительность, проявленную первенцем, старый рыцарь приставил его соглядатаем к жене и тем самым развязал негодяю руки. Пользуясь недельным отъездом отца ко двору Курфюрста, Конрад явился к пленнице в башню и попытался силой овладеть ею.

От бесчестия Гертруду спасло лишь то, что она успела выхватить из ножен у своего мучителя корд и, выставив перед собой клинок, пообещала, что сперва убьет его, а после себя. Как и большинство подлецов, Конрад был трусом, и ярость доведенной до отчаяния женщины заставила его отступить.

Но Конрад не был бы собой, если бы остановился на этом. Опасаясь отчего гнева, он состряпал новую клевету, будто бы Гертруда пыталась его уговорить на отцеубийство, а когда сие у нее не вышло, попыталась заколоть собственным кинжалом.

Нетрудно представить, какими бедами обернулась бы его ложь для несчастной по возвращении мужа, но Господь был милостив к ней — домой старый рыцарь не вернулся. Он подавился рыбьей костью на пиру у Курфюрста и испустил дух прямо за обеденным столом…

…И все же смерть мужа не принесла Гертруде освобождения. Как старший сын покойного, Конрад унаследовал его титул и все имущество. Теперь судьба мачехи зависела от его воли еще больше, чем прежде. Для нее наступили, воистину, черные дни…

— Бедная женщина… — вырвалось тихим стоном у Эвелины. Она вспомнила, как сама пыталась защититься ножом от озверевшего Волкича, и ей вновь стало жутко. Гертруде хотя бы удалось отстоять свою честь, а что было бы с ней самой, не подоспей вовремя Дмитрий?

— Да, поводов для радости у нее было немного, — согласился Газда, — как говорится, из огня да в полымя! Остаться жить в замке покойного мужа она могла лишь с разрешения наследника.

По правде говоря, Гертруду сие не слишком огорчало: она бы охотно покинула дом своего мучителя, если бы ей было куда идти. Но замок родителей, умерших за два года до этого, теперь принадлежал ее старшему брату, обитавшему в нем с женой и двумя детьми.

Мелкий разорившийся рыцарь сам с трудом кормил семью, отнимая последний кусок у своих крепостных. Сестру он мог принять лишь в гости, и то ненадолго.

Зная об этом, Конрад пошел на хитрость. Он упросил Курфюрста дать ему разрешение на брак с мачехой.

Владетельному Князю не улыбалось брать на себя заботу о вдове своего вассала, и то, что наследник сам решил позаботиться о ней, его вполне устраивало. Согласился благословить их брак и местный епископ, наверняка получивший от Конрада обильное подношение.

Перед Гертрудой встал невеселый выбор: идти под венец с ненавистным ей человеком или остаться без крыши над головой. Возможно, она выбрала бы второе, но Курфюрст уже решил ее участь, а повеление Владыки Края обладало для подданных силой закона.

На выручку ей пришел Хайнц. Изгнанный отцом из родного имения, он служил у Курфюрста командиром отряда наемников, охранявших его земли от соседских набегов.

Храбрый, быстрый умом юноша добыл славу в войне с порубежным Княжеством и в силу этого, как ему казалось, мог рассчитывать на расположение Властелина.

Хайнц обратился к нему с просьбой помешать браку Конрада и мачехи. Он клялся, что сможет дать Гертруде лучшее будущее, чем его брат. Пусть он пока не рыцарь, пусть у него нет своего имения, но он сделает все, чтобы заслужить рыцарскую цепь и шпоры, а с ними — клочок земли и замок, которые сможет передать по наследству.

Но на сей раз Курфюрст оказался глух к просьбам своего слуги. Брак Конрада и Гертруды был для него решенным делом, а менять свои решения Князь не любил. Ничего не дало Хайнцу и обращение к Епископу: против него выступила как светская, так и духовная власть. Спорить с ними мелкому нобилю, не имевшему даже рыцарских шпор, было не с руки…

— Почему же ни Курфюрст, ни Епископ не спросили у самой Гертруды, с кем из братьев она хочет связать свою жизнь? — робко вмешалась в рассказ Газды Эвелина. — Ужели чувства бедной женщины для них ничего не значили?