Иголка в стоге сена (СИ) - Зарвин Владимир. Страница 33

— Может, и значили, да только германская знать смотрит на них по-иному, чем простые люди. Немецкий рыцарь расчетливее русского купца: он и сам в браке выгоду ищет, и в деяниях других стремится ее усмотреть. Для того же Курфюрста любовь Гертруды — не более, чем блажь.

Ей предлагает руку опоясанный рыцарь, наследник имения, а она отвергает его ради безземельного мечника, коий неизвестно когда получит титул и землю, если только получит их вообще. Что это, если не помешательство?

Хайнц, в глазах Курфюрста, тоже изрядный сумасброд. Ну, отнимет он женщину у брата, а что потом? Куда приведет ее, коли не имеет замка? Чем кормить станет, если сам с чужого стола ест?

— Выходит, любовь Курфюрстам неведома… — грустно промолвила Эвелина.

— Может быть, и ведома, — усмехнулся, Газда, — да только не на первом месте она у них, а где-то на десятом.

Хороша, когда выгоде не перечит, плоха, если стоит на пути к богатству и славе. Не одни Курфюрсты немецкие так мыслят, так по всей земле знать рассуждает. И не только знать…

…Ты, панянка, еще молода, жизни не видела, вот и мнишь, что все, подобно тебе, одной любовью живут. А проживешь век, сама увидишь, какая редкая вещь на свете эта любовь…

Дмитрий невольно подивился тому, что Газда, будучи едва ли старше его самого, мыслил и рассуждал, как убеленный сединами старец. Но слова его не вызвали у московита улыбки.

Похоже, его собеседник, и впрямь, пережил много такого, что состарило если не его плоть, то, во всяком случае, душу.

Дмитрию почему-то казалось, что рассказ о главных несчастьях казака еще впереди.

— Ну, и чем сия история завершилась? — спросил он у хозяина схрона.

— А чем такие истории заканчиваются? — пожал плечами Газда. — Конечно же, рыцарским поединком!

Немцы любят сражаться, редкий спор за власть или землю у них не переходит в драку. Чтобы жизнь не стала непрерывной войной, германские властители придумали такую вещь, как Ордалия, — судебный поединок, по-латыни.

К ордалии прибегают знатные господа, городские ремесленники, даже крестьяне, не способные доказать правоту в суде. Что дивного в том, что Хайнц, борясь за свою любовь, тоже пошел проторенной дорогой?

Видя, что старший брат не отступится от замысла взять в жены Гертруду, он вызвал Конрада на поединок.

Да, не с глазу на глаз, где-нибудь в глухом лесу, а в присутствии самого Курфюрста и всей знати того края, в замке, на княжеском пиру. Был я свидетелем подобных вызовов. Немцы обставляют их такой торжественностью, словно это обряд церковный или праздник какой.

Идет, скажем, пир, уже немало выпито и съедено, когда встает из-за стола какой-нибудь молодец и, указуя на соседа перстом, изрекает:

«Ты, господин имярек, — разбойник и бесчестный человек, поскольку твои солдаты уже в третий раз угоняют моих коров. Либо ты вернешь мне стадо по доброй воле, либо я, такой-то, вызову тебя, перед лицом своего Властелина, и благородных господ, на поединок чести!»

Тот, как правило, отвечает, что коровы сами зашли на его земли и потравили заливные луга, посему он, по праву пострадавшего, забрал их себе. Тогда первый обвиняет его во лжи и подкрепляет свои слова брошенной под ноги обидчика перчаткой.

Эта перчатка и есть вызов на поединок чести. По правилам, она должна быть латной, но на пиру, в мирное время, чаще бывает кожаной. Вызванный на поединок непременно должен ее поднять, в противном случае он лишается рыцарской чести.

Нет, можно, конечно, и отказаться от поединка, только тогда тебя во всеуслышание объявляют трусом и прогоняют со двора.

А сие значит, что ни одно знатное семейство не примет тебя в гости и не отдаст за тебя замуж свою дочь. Вот и приходится парню, вызванному на бой, поднимать перчатку, хочет он того или нет…

— И у нас есть такой обычай! — оживилась Эвелина. — Споры между знатными панами часто разрешаются рыцарским поединком. Это позволяет избегать усобиц и не разорять Унию внутренними войнами…

— Что ж, сам по себе такой обычай, может, и неплох, — усмехнулся в усы Газда, — пусть уж лучше знатные господа сами месят друг дружку, чем заставляют холопов проливать кровь.

Только не всегда в такой схватке побеждает правый, вот в чем беда! Куда чаще ее исход решают сила да ловкость, а не благородство. К тому же, проигравший бой проигрывает и спор. Если он и остается в живых, то на него все смотрят, как на неудачника.

Хайнц, конечно, ведал все это, да только выбор у него был небогатый: либо победить, либо навсегда потерять Гертруду. Он и вызвал брата на поединок. Конечно, не в тех словах, что я выше привел, ведь речь все-таки шла не о коровах…

…Каким трусом ни был Конрад, а от вызова отказаться не смог, смекнул, что в случае отказа сам утратит право на брак с мачехой, да и в глазах Курфюрста упадет. Так что, пришлось ему надевать доспехи, и биться с братом на утоптанной земле.

Три дня и две ночи перед поединком братья провели в постах, а последнюю ночь — в бдении и молитве, словно перед посвящением в рыцари. На утро местный Епископ вновь совершил над ними молебен, призывая Господа рассудить спорщиков и даровать победу правому.

Затем обоих отвели в манеж — особый утоптанный дворик, против коего уже был поставлен шатер для Курфюрста и его приближенных. Германская знать любит зрелища, и судебный поединок для нее такое же развлечение, как охота или турнир.

Пропели трубы, курфюрстов глашатай поведал миру имена бойцов и предмет их спора, огласил правила поединка и от имени Князя напомнил о соблюдении законов рыцарской чести. Лишь после всего этого Курфюрст дал им знак начинать бой…

Славно же повоевали братья! И щиты искрошили секирами друг другу, и доспехи прорубили во многих местах так, что кровь из пробоин текла. Но решающий удар все-таки нанес Хайнц. Изловчившись, вогнал братцу топор в забрало так, что лезвие у самого лица остановилось.

Тут у Конрада дрогнули поджилки — упал на колени, пощады запросил. Хайнц, как все смелые люди, был великодушен, не стал добивать врага. Бросил топор, снял с головы шлем и направился к шатру Курфюрста, где, кроме Владыки, Епископа и прочей знати, его ждала Гертруда.

Вот тут в Конрада бес и вселился! Не мог он смириться с тем, что брат отнял у него женщину, коей он почти уже завладел. Метнул он со злобы в брата топор, вогнав Хайнцу лезвие в шею чуть пониже затылка. Тот, бедняк, и рухнул, точно подкошенный; топор ему шейные позвонки перебил, и все, что ниже шеи, у него мигом отнялось.

Убийца недолго радовался свершенной подлости. Курфюрстовы арбалетчики, в чьи обязанности входило следить за дерущимися, тут же всадили в него десяток стрел, и он испустил дух на утоптанной земле…

…А вот Хайнц еще два дня прожил и перед смертью попросил Епископа, обвенчать его с Гертрудой, дабы ей перешло по наследству поместье, обладателем коего он стал по смерти брата. Курфюрст, тронутый его чувствами, признал такую просьбу законной, и бедняжка Гертруда стала женой, а затем и вдовой молодого рыцаря…

…От Хайнца ей достались во владение его фамильные земли и старый замок, где ей предстояло коротать век в ожидании нового мужа. Может, вам, сие покажется дикостью, но в Германской Империи знатные вдовы не распоряжаются собой.

Захочет, положим, Курфюрст возвести в рыцарское достоинство одного из своих оруженосцев, безземельного отпрыска знатного рода. Но рыцаря без земли не бывает, а где Князь возьмет лен, чтобы пожаловать в вотчину такому молодцу? Не от своих же владений отщипывать! А тут под боком вдова с замком да землями.

Курфюрст и жалует все это своему человеку — земли, дом и жену в придачу…

— Не только у немцев такой закон… — проронила Эвелина. — На землях Унии тоже есть подобный обычай…

— Не по сердцу мне сей обычай… — грустно вздохнул Газда. — Разве по-человечьи это — передавать жену от одного ленника другому, словно вещь? Но для бедной вдовы еще хуже остаться без крыши над головой, тем паче, если ей, как Гертруде, возвращаться некуда.