Концертмейстер - Замшев Максим. Страница 82

Он давно расстался с мечтой о Свете, об их совместной жизни, вообще о чем-либо совместном. Он не сомневался, что она изменилась за эти годы не менее непоправимо, чем он сам, что отнятое у них счастье невозможно ни вернуть, ни восполнить. Свое посещение этого дома он мыслил как завершение некоего еще не до конца замкнутого круга, без которого он не будет вправе начать все заново. Пусть его не пустят! Он ни капли не обидится и не разозлится! Поэтому он никак не предупреждал о своем визите. Надо было удостовериться в искренности и точности реакции, не оставить времени ничего придумать, вынудить проявить свое настоящее отношение к нему без скидок на его положение.

Но она его впустила. Не промедлив ни секунды. Соврав близким, никак не заботясь о последствиях этой лжи.

Теперь ее дом похож на пепелище. Сыновья восстали против нее, против него. Но она тем не менее не просит его уйти, не гонит и, кажется, даже не жалеет о произошедшем. И вот теперь ее рука в его руке, он страшно беспокоится за нее и ни за что на свете сейчас ее не покинет.

Она ждала его, яростно и безнадежно ждала, и в этом ожидании чуть не иссушила себя до конца.

Он не имеет права отказаться от нее, какие бы веские причины для этого ни имелись.

Он только в эти минуты по-настоящему перестал быть заключенным. Освободился.

Часть седьмая

* * *

Арсению снилось, что его снова забрали в армию. Этот сон повторялся время от времени. Один раз во сне ему даже пришлось призваться на срочную службу в третий раз. Вроде как второй раз он отслужил. Тоже, разумеется, во сне. С какого-то момента он перестал бояться этих видений. Хотя по первости просыпался подавленный: неужели все это повторилось? Кошмар и после пробуждения еще бился по краям его сознания, как бильярдный шар, перед тем как упасть в лузу, судорожно бьется у ее горлышка. И требовалось усилие, чтобы отправить его на темную сторону, туда, где сны уже безоружны и не страшны.

Стороннему наблюдателю такая паника показалась бы неоправданной: ведь служба у Арсения была такая, о какой можно только грезить. Оркестр Военно-медицинской академии. Не стройбат, не десант, не флот. Ничего героического и мучительного. Однако советская армия отличалась тем, что взгляд на нее со стороны резко контрастировал с тем, что творилось внутри. Гражданские думали, что в армии растят настоящих мужчин, закаляют их, воспитывают мужественных защитников Отечества, на самом же деле советские вооруженные силы унижали и мучили солдат, попирая их человеческое достоинство, внедряясь в психику и калеча ее, заставляя юношей проявлять или приобретать самые худшие свои качества, чтобы выжить.

Перед тем как облачиться в сапоги и форму «пэша» с фуражкой и получить воинское звание «рядовой», Арсений вновь испытал потрясения, на этот раз едва ли не более сильные, чем прежде, — так при землетрясении после слабого или среднего толчка следует самый разрушительный.

Хотя, когда они с отцом вернулись в Питер из Москвы после встречи со Львом Семеновичем, ничто не предвещало катастрофы. Напротив, все развивалось на редкость гармонично. Он сумел найти в своей жизни место для всего. Встречался с Леной, занимался на инструменте, проводил время с отцом, наслаждался записями великих музыкантов. Дни складывались в недели. Июль перешел в август, беспамятный теплый Ленинград привык к лету, как обычно, не подозревая, что оно скоро оборвется. Привезенную им в подарок пластинку Станислава Нейгауза они слушали вместе с Леной. Слушали и многое другое. Арсений вдохновенно посвящал девушку в свою музыкальную вселенную, показывая любимые места. Она воспринимала все чутко. Оживлялась. Неужели Михнов не говорит с ней о музыке?

Добрались и до симфоний Лапшина. В этот раз музыка Лапшина произвела на Арсения иное впечатление, чем когда он впервые слушал пластинку из дедовской коллекции. Теперь он испытал потрясение. Такая в них жила сила и такая изобретательность, такая мощная музыкальная интенция преодоления! Почему автор так малоизвестен? В его давних разговорах с дедом Лапшин изредка мелькал как давний знакомец в связи с чем-нибудь другим, с каким-то иным набором событий и сведений. Ни цельной картины, ни образа, ни судьбы композитора Арсений себе так и не составил. Тогда ничто не побудило его и в Лапшине, и в его музыке выделить что-то особенное для себя. Наверное, градус страдания не совпадал. А нынче он приблизился к лапшинской отметке.

Лена лапшинские симфонии не приняла в полной мере. Но восторги любимого не оставили ее равнодушной. Как бы между прочим расспросила мужа о Лапшине. Тот поведал ей версию о стукачестве, причем поведал, не сомневаясь в том, что все так оно и есть. Арсения это расстроило. Такую музыку не может сочинять скверный человек! Что-то тут не так… А как дед относится к тому, что Лапшина обвиняют в доносительстве? Надо выяснить у него. Обязательно.

Но обсудить невзгоды Лапшина Арсению с дедушкой не пришлось. Следующие два года он виделся с ним всего несколько раз. Когда удавалось взять увольнительную на два дня подряд и договориться с дежурным и дневальным, что его прикроют в случае визита ночного патруля. То, что его любимый внук вылетел из консерватории и попал в армию, так и осталось для Льва Семеновича тайной. Арсений скрывал это не потому, что стыдился. Но деда нельзя лишать надежды, что он когда-нибудь начнет взрослую сольную карьеру. А какая карьера без диплома консерватории!

Горести опять начались в августе 1975 года.

Отец в тот день — Арсений это хорошо запомнил — жаловался на сердце. На улице внезапно похолодало, что обострило запахи воды, придавая им острое предчувствие скорой уже осени. Лена позвонила и сказала, что хочет пройтись и предлагает составить ей компанию. В те дни они уже утрачивали жадность ранних любовников и находили наслаждение не только в близости, но и в разговорах, прогулках, наблюдениях друг за другом. Муж Лены и педагог Арсения Семен Михнов почти все время, со слов Лены, пропадал на даче у родителей под Всеволожском, где она никак не могла подолгу оставаться из-за несметных полчищ комаров и отсутствия минимальных удобств. Да и после работы тяжело так далеко ездить.

Летом отпусков экскурсоводам, особенно молодым, не давали.

Раз в неделю она навещала мужа, но на ночь не оставалась.

В те дни Арсений много узнал о своей возлюбленной. Раньше она никогда не рассказывала ему о своих друзьях, о том, как она жила до замужества. А он не задумывался над тем, сколько ей лет, где она училась, как вышла замуж. Лена в шесть лет поступила в школу, окончила ее с золотой медалью, в шестнадцать лет поступила в Ленинградский университет, на истфак, который покинула прошлым летом, блестяще защитив диплом по исторической топографии Ленинграда. Ее завораживали история родного города, его архитектура, его дух. В одном из их упоительных разговоров она призналась ему, что, по ее убеждению, советская власть испортила Питер, проглотила его настоящее имя и выдает теперь его за кого-то другого. Она почти физически от этого страдает. На каждой экскурсии с трудом сдерживается, чтобы не поделиться своей болью с туристами. Еще она поведала ему о студенческом кружке, где собирались любители подпольной поэзии, где много курили и пили портвейн и где ей было хорошо. Там она впервые услыхала о Бродском. А потом появился Семен, который так красиво ухаживал.

В тот хмурый августовский день они решили пойти в Летний сад. Лена зябко куталась в платок и выглядела грустной. На все расспросы Арсения отвечала односложно. Но когда он обнял ее, прижалась к нему всем телом.

Собирался дождь, тучи смыкались друг с другом, образуя плотную серую пелену, но сил выжать из себя дождевые капли у них пока недоставало. Ветер срывался сильными порывами, но потом затихал, готовя новые атаки на мосты, дома, деревья, ограды и горожан.

Через мост они переехали на трамвае.

Там, где вновь на мосту собираются красной гурьбою