Концертмейстер - Замшев Максим. Страница 84

Не совладав с раздражением, Усов выдал весь комплект формы Арсению не новый, а бэушный. Новый еще пригодится, рассудил он.

Первые полгода службы, пребывая в качестве «духа», Арсений невыносимо страдал. Вся иерархия дедовщины среди солдат оркестра ничем не отличалась от других частей, даже от пресловутого стройбата, которым частенько запугивали будущих призывников. До присяги ты «запах», потом «дух», через полгода «шнурок» или «лимон» и только через год «черпак». После «черпака» следовали «дед», а после дембельского приказа — «дембель». Хоть как-то жить можно было, только перейдя в «черпаки». Перевод из одной категории в другую осуществлялся ударами бляхой ремня по заднице. Ударов столько — сколько месяцев отслужил.

Без сомнения, Олег Александрович спас сына, не допустив, чтобы его забрали в какие-нибудь иные войска, кроме музыкальных. Все же в оркестре дедовщина не была связана с физическими издевательствами. Но сведения о том, как мучают молодых бойцов в других подразделениях, до Арсения донеслись довольно быстро. В первую же неделю службы он, неумело завязав портянки, в кровь стер ноги во время занятий по строевой подготовке. Занятия были чрезвычайно интенсивными. Оркестр готовился к ноябрьскому параду. По существовавшему тогда распорядку после прохождения войск по Дворцовой площади оркестровый полк, составленный из гарнизонных оркестров, перестраивался и строевым шагом, не прекращая играть, проходил перед трибуной, на которой располагались окружные военные начальники. Арсению выдали духовой альт. Усов, сам когда-то учившийся на валторне, показал ему, как извлекать звук. Альты в основном участвовали в аккомпанементе в военных маршах, отвечая за верхние ноты в бравурных аккордах. У Арсения довольно скоро стало получаться, и через несколько дней он уже вполне сносно исполнял свою партию, благо со слухом и с музыкальной памятью у него все было в порядке.

Значительно тяжелее давались ему уставные военные премудрости. Когда пришивал погоны к кителю и шинели, исколол все пальцы до пронзительной обидной боли. Шапка и сапоги у него в первый же день пропали. Он пошел к старшине, тот посмотрел на него с усталой строгостью, как на идиота:

— Дам тебе два совета, Храповицкий! Всю форму подписывай. Иначе спи…дят в одну секунду. Такие молодцы у нас тут подвизаются. И никогда не жалуйся мне. Сочтут за стукача — покоя не дадут. Каждую ночь будешь в космос летать, а то и похуже.

— Что значит в космос летать?

— Узнаешь.

Вскоре Арсений узнал, что под этой невинной ночной забавой старослужащих подразумевалось следующее: под спящим бойцом неожиданно сильно поднимали кровать, так, чтобы она стала перпендикулярна полу.

Ровно пришить подворотничок у него также получилось далеко не сразу. Но все же он с этим совладал. А вот портянки… Сколько он ни пробовал, все оставались зазоры и складки. Эти зазоры и складки в итоге привели к тому, что кожа на большом пальце правой ноги у него фактически целиком отошла от мяса, окрасив портянки и сапоги кровью. Усов, когда увидел это, чертыхался минут пять:

— И чего тебя к нам принесло? Лучше бы уж тебя по здоровью отмазали. Как быть теперь с тобой? Пойдешь в клинику. Ноги вылечишь. А потом я тебя лично буду учить портянки завязывать. Салага!

Клиника выходила фасадом на улицу Лебедева. Напротив слепыми окнами наводил тоску фасад здания Артиллерийской академии. В палате лежали еще шесть человек. В основном служащие первого года. В клиники Военно-медицинской академии свозили солдат со всего гарнизона. В эти больничные дни от своих товарищей по несчастью Арсений вдоволь наслушался о всяких вполне реальных, не выдуманных армейских ужасах. Так, в одной из военных академий солдат роты охраны, не выдержав издевательств старослужащих, прострелил себе ногу. Теперь его отправят под трибунал за самострел. Другого парня «деды» так избили, что у него отнялись ноги. Формы издевательств описывались разнообразные. Разумеется, все происходило ночью. «Деды» заставляли молодых лизать им сапоги, ездили на них верхом наперегонки, заставляли драться друг с другом до крови за право сделать глоток воды. Слушая все это, Арсений внутренне увядал, скукоживался. Как все это возможно? Неужели об этом не в курсе никто из офицеров? Из тех, кто управляет страной?

В оркестре физических издевательств не было. Но морально молодому солдату приходилось терпеть массу всего, о чем потом не вспоминают.

Кроме парадов, военно-оркестровая служба состояла в основном из выездов на похороны, на жаргоне «жмуры», и на развод в комендатуре. В остальное время солдаты и сверхсрочники должны были репетировать, расширяя военный репертуар, когда же репетиций не было, солдаты несли службу, как обычные бойцы любой из рот.

Очень быстро в обиход Арсения вошли подъемы и одевания за 45 секунд, суточные наряды, когда надо было 24 часа провести на ногах, около тумбочки с телефоном в коридоре расположения, тщательнейшее мытье солдатских туалетов (так, чтоб блестело), а также строевая и беговая подготовка. Ко всему прочему старшина Усов частенько отправлял своих солдат по просьбе старшин других подразделений на помощь в тяжелых работах по перетаскиванию чего-то с места на место, а также на разгрузку грузовиков около продовольственных складов. Один раз на спину Арсению швырнули мешок с картошкой с такой силой, что ему показалось, будто в спине у него что-то треснуло. Однако потом ничего, расходился.

Молодой солдат в первые дни настолько растерян и унижен, что является прекрасной мишенью для разного рода жестоких приколов и разводов, доводящих старших до гомерического хохота.

В оркестре Военно-медицинской академии существовало два эксклюзивных развода. Оба были связаны с первым выездом «духа» на жмур. Первый помягче: старослужащие приказывали салабону во время похоронной церемонии выйти и сказать от оркестра речь памяти усопшего. Речь советовали заранее написать и выучить. Второй пожестче: бойцу говорилось, что под головой у покойника лежит конверт с деньгами для оркестра и он обязан подойти и вытащить его. Арсений в силу своей доверчивости чуть было не попался на второй, но, когда он уже сделал шаг, кто-то из старослужащих сжалился над ним и дал отбой.

Первые недели службы его мучили все существующие виды тоски.

Он дико, до желания выть и биться головой об асфальт, скучал по Лене, но эта тоска имела на себе оттенок обреченности, с ней надо было как-то справиться, ведь даже когда он демобилизуется, Лену он не увидит. Также он страдал оттого, что не общается с отцом. Особенно добавляло горести, что их квартира на Куйбышева была так близко, но о том, чтобы туда попасть, нельзя и помыслить. Увольнения ему пока не полагались, а решиться на самоход — сродни самоубийству. Даже если повезет не нарваться на патруль, старослужащие не простят. Право на самоход, на пользование гражданской одеждой надо было заслужить, влившись в некую корпорацию, на это должен был благословить или командир отделения, или один из лидеров тусовки старослужащих. И еще он очень грустил по городу: по его улицам, площадям, скверам, по Летнему саду, по Петропавловской крепости и Исаакию, которые теперь отделяла от него непреодолимая реальность КПП. Он в армии или в тюрьме? Ответ просился сам собой. Но в чем он виноват?

Музыкальные навыки мало облагораживали военно-оркестровую публику. Оркестр был на хорошем счету, но внутри все прогнило. И хоть Арсений к первой своей армейской весне как-то наладил коммуникацию со всеми окружающими его в казарме, этот привкус гнилости не покидал его до самого дембеля. Он мечтал только об одном: не превратиться в них, сохранить себя! Ради этого он прикидывался тем, кем на самом деле не являлся. Сквернословил. Усвоил определенную систему повадок, дурацких шуток. Да, он не мог назвать своих сослуживцев друзьями, но имел полное право рассчитывать, что его не сделают козлом отпущения.

К концу весны 1976-го его армейская жизнь потеряла часть своего ужаса. Пришли новые «духи». И все тяготы службы перешли на них.