Поворот рек истории - Дивов Олег. Страница 14
Путем исключения мы оставляем на подозрении всего два имени: Рамон и Гаврас, против которого, заметим, прямых улик нет.
Рамон… Тоже латинянин. Тоже не из прямых орудий Господа нашего. Нравом – истинный Минотавр. Вспыльчив, дерзок, угрюм и свиреп. Простоват, не его ума дело… Но со зла всякое мог учинить.
Значит, Рамон.
Так?
Нет, не так.
Все-таки на десятую, или даже менее того, долю это еще может быть Христофор.
Во-первых, потому, что поручились за него лишь те, кто состоит на службе в хозяйстве друнгария. Во-вторых, только латиняне. Из наших, ортодоксов, – ни один.
Эрго, чтобы до конца исключить генуэзца, требуется тринадцатый свидетель, ортодокс.
Но вероятнее всех именно Рамон, и никто другой. Ибо логика всегда и неизменно приводит нас к сути вещей».
24
«Ты такая красавица, милая моя! Мне тебя даже немного жаль. Впрочем, тут ничего не изменишь. Тебе придется немного поработать… ради вящей славы Господней».
25
«Как же ты хороша, дева таинская! Кожа шелковая, власы – волна морская, глаза – плоть ночи непроглядной. Запах твой – ладан и мирра, шея твоя – башня Давидова, и вся ты яко из Песни песней вышла.
Господи, сохрани раба Твоего, шесть лет как женатого, от соблазна!
Кабы, дева, уста твои не двигались, кабы только губы твои горьких слов не роняли, цены бы тебе не было…»
Толмач ровным гласом рассказывает тебе то, что ты и сам ведаешь, поскольку речь тайно давным-давно тебе знакома. Он нужен тебе… так, на всякий случай. Ради утлой надежды, что ты, может быть, все-таки ошибся и не все верно понял.
Ты вслушиваешься и скоро с надеждою расстаешься. Ибо тебе говорят: «Брал меня… не единожды… без закона, но по взаимной склонности… деньги все растерял… одолжал всем… приказал готовиться… далеко поплывем… далеко-далеко… никто не достанет… одни жить будем близ родни твоей, что на большой земле… вещь одну возьму и продам… у приезжего… Абогавкина именем… Любимый мой…»
Ты велишь: «Еще раз – имя!»
Тебе отвечают.
«Громче! Еще раз – имя!»
Тебе отвечают.
«Имя!»
Никакой ошибки.
Позвать владыку!
Владыка говорит тебе: «Этого не может быть!» – и ты рад бы ему поверить, но ты обязан блюсти долг правителя, а потому отвечаешь ему: «Но без суда и следствия, как ни крути, не обойтись».
Позвать грека, ученого патрикия и редкого болтуна! Может, он уже сам докопался до сути… Не зря же за ум государем жалован.
Грек говорит тебе: «Все может быть…» Ты злишься и без особого вежества отвечаешь ему: «Тогда поторопись со своим расследованием!»
А затем ты вершишь то, что обязан. То, что мерзко душе твоей…
«Турмарха взять под стражу и привести ко мне сей же час».
26
На этот раз неприметный человек ждал Апокавка на горушке, отстоявшей на версту от столицы фемы. Лысобокая горушка венчана была рощицей с каменным поклонным крестом.
Очень удобно для двух людей, желающих побеседовать без свидетелей: один из них ждет с полудня другого, но успеет незаметно покинуть рощицу, если ко кресту начнет подниматься чужак; обоих закрывают от постороннего глаза деревья и кусты.
– Друнгарий? – начал Апокавк без предисловий.
Хонсарий вздохнул:
– К нему трудно подобраться. На корабле множество людей, одетых лучше, чем прочие. Им явно доплачивают за верность, и они приглядывают за всеми остальными, не давая им сунуть нос в серьезные дела. Однако две важные вещи выяснить удалось.
– Очень на это надеюсь.
– Во-первых, «Пинта» готова к отплытию в любой день и час. Для чего – никому не ведомо, а просто так обсуждать приказания друнгария там не принято.
– Из чего это видно?
– Изо всего. Моряцкие навыки мне внятны. И они – как раскрытая книга.
– Хорошо. Далее.
– Во-вторых, с простыми моряками друнгарий ни при каких обстоятельствах не стал бы пить. У него на галеоне – отдельный повар, обслуживающий лично Христофора, его самых лучших гостей и более никого. В особом сундуке хранятся весьма ценные вина – тоже для одного-единственного ценителя. Пища и вино друнгария никогда, ни при каких обстоятельствах не смешиваются с едой и пойлом его подчиненных.
– Достаточно. Следствие закончено.
– Не совсем, мой господин. Приблизительно через седьмицу из Воскресенского порта в Ла-Корунью уйдет большой торговый корабль. На нем собирается отплыть аколуф с женой. Уже договорились с капитаном Гримальди.
– Еще раз, имя?
– Гримальди. Пьетро Гримальди.
– Непростой человек… Далее.
– Жена аколуфа давно просилась показать детям их старый дом, но аколуф не хотел отбывать со службы надолго, а тут дал ей наконец согласие.
– Точно ли?
– В трех тавернах говорили об этом. Аколуф пил во всех трех, повсюду ругался на жену и повсюду говорил, что благородный кабальеро ни в чем не должен отказывать благородной сеньоре, даже если она попросит луну с неба. В последней таверне он разбил глиняную флягу с вином и в голос орал на тамошних людишек: «Понимаете ли вы меня?!»
– Так…
Дело никак не желало проясняться. Конечно, буйные речи пьяницы это всего лишь буйные речи пьяницы. Но если он не был столь уж пьян в действительности? Если он хотел, чтобы в городе заговорили: «Тряпка, размяк, уступает жене»? Отличный предлог для отплытия…
– Отставить генуэзца, с ним закончено. Отставить старое обличье. Новое имя. Новая одежда. Ты – арменин. Армянской речью ты владеешь, я знаю… Ты приплыл на торговом корабле, но дела торговые тебе опротивели. Ты желаешь военной службы, ищешь покровительства земляков. Их тут достаточно, как и по всей Империи. Ты надеялся на турмарха, а он арестован. Почему? За что? Какая его вина или он безвинен и пал жертвой навета? Имел ли связь с дочерью таинского князьца? Разговаривал ли с кем-либо о планах сбежать? Итак, твоя цель – Вардан Гаврас.
И серебро московского чекана обрело нового хозяина.
«Может, рассказать о нем стратигу? Если вскроется тайное его пребывание в пределах фемы, князь будет недоволен… Но… Как говаривали древние, “не поверяй никому слово, которое может принести тебе опасность, хотя бы тот и блистал добродетелью, ведь природа человеческая непостоянна и изменчива, и то обращается от добра ко злу, то склоняется от зла к добру”».
27
«Сколько раз мы с тобой вместе смертную чашу пили? Сколько раз мы спасали друг другу жизнь по военной поре? Два раза ты мне, да я тебе раза три… На Угре, когда били татар на перелазах, чуть оба в один час не сгинули, да Бог нас поберег, дураков молодых… Тогда еще – молодых… Двадцать лет минуло с тех пор. Мы оба в седине… Я велел меч твой булатный у тебя забрать… Во что же ты влип, друг собинный? Прости меня, я иначе не могу. Не прожигай во мне взглядом две дырки, и без того у меня сердце не на месте».
– Должно соблюсти закон…
«Огнь, от тебя исходящий, токмо сильнее сделался… Ну а как? Почему я-то опускаю глаза? Почему я опускаю глаза? Не след опускать мне глаза…»
– Погляди-ка на нее, Варда!
Баба таинская сидит в углу, ни жива ни мертва, вся в трепете. Ин, при таких-то делах трепетать – уместно.
– Видишь? Готова крест в том целовать, что все, против тебя ею намолотое, – истина неколебимая.
– А! Женщина. Ум переменчивый. Ныне в одном крест поцелует, завтра же – в другом.
«Сколько беспечности! Железо хладное по твоей шее плачет, а ты веселиться изволишь! Впрочем, а каким еще тебе быть? Каков есть, таков и есть. Страха я от тебя ни в чем ни в кое время не видел, откуда ж ему сейчас взяться?»
– Что тебя с нею связывает?
«Смотри, смотри пристальнее, авось разгадочка появится…»
– А хороша, Глеб! С ума от нее съехать – пара пустяков… Но я ею не владел на ложе.
– Что-то иное?
– Бог свидетель, ничего.
– Ты обесчестил донну Инес, благородную Феофано Дука, купеческую вдову Рукавишникову… и все сие сотворив, к таковой красе остался хладен?