Опрометчивые желания (СИ) - Скорова Екатерина. Страница 27

Забавно, при жизни Эндрю был свободен, и если кого и величали господином — то его самого. Но хмельной выстрел продувшегося до портов аристократа все расставил по местам: он — раб. И не только короля, приказы которого исполнял скорее по приязни и желанию, нежели по обязанности невольника. Собственный отец — вот кто стал главным хозяином и мучителем.

Воспоминания… Они наполняли нутро желчью, ненавистью. К себе — за то, что в погоне за любовью отца перешел дозволенные грани, утратил стыд и жажду жить. К отцу — за то, что влез скрюченными пальцами в его смерть, собрал раскроенный череп, впихнул вместо живого сердца часовой механизм. Сколько раз Эндрю рассуждал — сделал бы отец такое с матерью, если бы мог? Ведь он любил ее — до сих пор у него в кармане пиджака томился медальон с ее портретом. И каждый раз не находил ответа, спотыкаясь об новую волну воспоминаний.

Эндрю помнил ее — воздушную, нежную, с тонкой шеей с пульсирующей под бледной кожей голубой жилкой, с темными глазами, казалось, светившими изнутри. Кейт Феллери-Скотт. Ее имя он произносил вместо молитвы, едва открыв глаза, и шептал перед сном, их закрывая.

Пока Эндрю предавался размышлениям, в кабинет вбежал отец — растрепанная седая копна волос, клочковатая борода, потухший взгляд. Хотя нет — едва он видел свое лучшее творение, как в них разгоралась гордость.

— Задирай рукав, — не растрачиваясь на приветствия, выпалил отец, усаживаясь напротив Эндрю.

Послушно расстегнув запонки, он стащил ткань до локтя, открывая взору черные вздувшиеся нити на серой коже. Скривился, наблюдая, как отец оживленно нащупывает несуществующий пульс, вздыхает и тянется к ящику стола. За шприцем с такой же черной жидкостью, что течет в его жилах.

— Ты менял мне бульон неделю назад, — напомнил Эндрю, не скрывая усмешки.

— Разве? — Отец рассеянно уставился на затянувшиеся следы предыдущего укола. Правда, их там было с избытком — особо и не угадаешь, какой вчерашний, а какой — месячной давности. — Тогда зачем ты пришел?

А, правда, зачем он пришел? Поговорить? Этого и при жизни-то не получалось, если не считать восторженные или гневные монологи отца, узнавшего про чужие открытия из газет или научных журналов. Увидеть его? Нет. Эндрю воротило не то, что от его вида — от запаха, который он сам источал, и которым пропах отец — запахом смерти. Приторной вонью гниющих тел, мазутным «первичным бульоном» и еще какой-то гадостью, переливавшейся внутри механических слуг господина Норварда. В Эндрю отец лил только бульон, который, кстати, жалел для «чурбанов с выпученными глазами».

В этот миг вспомнилось приглашение для королей от некоего Шелди-Стоуна принять участие в аукционе. Этот дерзец рискнул позвать их высочества на торги, причем продавалась обычная девка! Правда, строгий почерк на серой бумаге гласил, что она не так просто, но кто поверит? Сам Эндрю, по воле отца восставший из мертвых, не верил ни в силу Бога, ни в колдовство. Но сейчас на язык не пришло ничего путного, кроме этой истории.

— Ты вроде как ученый…

— Именно так, — в его глазах заплескалось раздражение. В них почти читалось брезгливое: «Неужели он опять примется расспрашивать о том, чего не понимает?» Еще не забылось — как он кричал, выталкивая Эндрю на порог, стоило попросить рассказать — что он с ним сделал? И как сверлил злобными щелками глаз, когда к нему принесли окровавленного сына, пытавшегося самостоятельно разобрать механизм.

— Хотел уточнить — может ли кто-то влиять на чужую судьбу?

— Что за вопрос? Я бы понял, если меня спросили незнакомцы на улице, но ты! Ты сам — доказательство того, так чего тебе еще надо?! — Ноздри отца раздулись он сам стал, на голову выше и тоньше, казалось, еще чуть-чуть — и он кинется на Эндрю и клюнет промеж глаз.

Не желая разглядывать раздувшегося папашу, он сполз взглядом на карман отцовского пиджака.

— Сегодня я не вспомнил ее имя, — произнес Эндрю, отвернувшись к уродцам в банках. И, как оказалось — зря. Может быть, в ту минуту на лице мистера Феллери-Скотта отразился страх за сына. Но все, что Эндрю, обернувшись, успел ухватить — остатки сострадания.

— А ты говоришь — неделю назад! — рассерженно пробормотал отец, добыв злополучный шприц. — Погоди… Неделю-неделю… А! Так то был не очень хороший материал! Видимо, и бульон получился некачественный… Ничего, сейчас мы все поправим!

Отец засуетился, продолжая бормотать что-то под нос — наверняка, едва вколет сыну препарат, помчится изучать под микроскопом «прокисший» бульон. И невдомек ему, что Эндрю попросту соврал.

Меж тем, отец добыл откуда-то из подмышки жгут, перетянул ему руку, всаживая сначала пустой шприц, мгновенно наполнявшийся чернотой. Голова закружилась, внутри стало холодно. Эндрю знал — в эту минуту сотни мельчайших микропленок его мозга отмирают, унося с собой прошлое. Бывало, что при переливании он терял сознание, и тогда, на самой последней грани хотелось, чтобы новый день уже никогда не наступил.

В этот раз все кончилось быстро и почти безболезненно. Еще бы! Старый бульон не настолько стух, чтобы смена обернулась чем-то большим мигрени. Задернув рукав, Эндрю встал. Рассчитывать на то, что отец уделит еще хотя бы секунду, было бессмысленно. Собственно, мистер Феллери-Скотт этого и не скрывал — закопался в бумагах, сверяя формулы и поглядывая на густо черный бульон, вытянутый из жил сына. Не прощаясь, Эндрю направился к дверям.

— Кейт, — донеслось вслед, едва он схватился за ручку. — Ее звали Кейт…

Не оборачиваясь, Эндрю поспешил прочь, оставляя за собой на полу маслянистые черные пятна.

Глава 21

Два дня Мари не находила себе места. Под безмолвным присмотром мистера Джортана, она почти не общалась с Льюисами. Редкие фразы про пищу или погоду, сказанные Глорией за трапезой, не проясняли — договорился ли ее муж насчет побега. Неизвестность мучила сильнее, чем если бы не было никакой надежды на свободу. Мари жила на грани обморока, удивляясь, как сердце еще бьется и дыхание не прекращается? Но что удивительно — с того утра, когда она говорила с Льюисами, слезы словно пересохли. Мари внутренне закостенела, будто умерла, и не знала: принесет ли третий день долгожданное воскресение?

«Третьего в час». Слова мистера Джортана стучали молоточками в висках, словно отсчитывали время до злосчастного аукциона. Сам он по несколько раз на дню порывался заговорить, но всякий раз замолкал, едва начав фразу. Последние сомнения в правильности побега развалились, когда мистер Льюис наконец-то дал весточку: занеся в номер обед, он выразительно посмотрел на Мари и произнес что-то незначительное. Но в этой пустой фразе Тони особо выделил слово «сегодня». Сегодня! Душа ухнула в пятки от радости и страха — но как быть, если господин не отпускает ее ни на секунду? Даже в уборную он провожал Мари до дверей и ждал где-то неподалеку, словно догадывался о состоявшемся заговоре.

«Ночью, — решила она для себя. — Мистер Льюис придет за мной ночью. Господи! Сегодня ночью я стану свободной! Вот только как быть с паспортом? Без него меня никуда не возьмут на работу… Что ж, тогда я останусь с мятежниками. Наверняка, им нужен кто-то, кто бы шил, стирал, готовил. А если нет… Тайком проберусь на корабль и уплыву куда-нибудь подальше».

— Мари, — голос мистера Джортана заставил вздрогнуть. Увлекшись размышлениями, она забыла, что сидит в его номере с книгой в руках. Мама научила их с Аннет читать, чего не скажешь о других девчонках из трущоб. — Сегодня ночью я бы хотел, чтобы ты осталась со мной.

Сердце замерло, а потом разлетелось вдребезги о дощатый пол. Вот оно что! Господин решил напоследок воспользоваться служанкой. И впрямь — не отдавать же добро другим. Мари ощутила, как леденеют пальцы, а к щекам приливает кровь. Ярость застилала глаза, развязывала язык. Желание перечить впервые завладело ею, перекрывая собой все законы этикета и морали.

— Вы считаете, что это возможно? — спросила она холодно, особо выделяя каждое слово.