Опрометчивые желания (СИ) - Скорова Екатерина. Страница 29

— Ты что, дочка?! — чуть ли не в полный голос воскликнул Тони. — Его пожалела? Поверь, у них нет стыда, так почему ты должна совеститься перед ним?

— Я не могу. Он был слишком добр… К тому же, если я уйду, он погибнет.

Мистер Льюис вглядывался в ее лицо, будто пытался понять, почему она сделала такой выбор. Похоже — не нашел. Взгляд стал колючим, губы сжались.

— Силой тебя не потащу, — отворачиваясь, проскрипел он. — Но помяни мое слово — вспомнишь потом, да прошлое не воротиться.

— Я знаю, мистер Льюис, — произнесла Мари и озорно чмокнула его в щетинистую щеку. — Я всегда буду молиться за вас.

Тони Льюис не ответил, лишь потащил на себя массивную дверь. Тут же раздался скрип ключа в замочной скважине, а потом — звук удаляющихся шагов и недовольное бормотанье. Мари знала, что он ворчал не со зла — просто переживал чуть ли не сильнее, чем она сама.

Подойдя к спящему Энтони, она присела на корточки, смахивая слезы со щек. Правильно ли поступила? Сейчас этого никто не скажет наверняка, но показавшееся было мертвенным его лицо ожило, утратив схожесть с покойным главой семейства Хьюлори. Мари тихонько шмыгнула к кровати, но едва она укрылась пледом, как Энтони сонно окликнул:

— Мари, ты спишь?

Отмалчиваться и притворяться было глупо — для этого пришлось бы рухнуть камнем на постель с характерным звуком сминаемого белья.

— Нет.

Энтони приподнялся, глядя в ее сторону.

— Мне приснилось что-то страшное, но теперь вижу тебя и уже не помню — что…

— Хотите, я вам спою? — спросила она неожиданно для себя.

Ответа не было — Энтони спал, подложив ладонь под щеку, как ребенок. Мари тоже легла, укутываясь в плед и отбиваясь от предчувствия, что зря не сбежала этой ночью. Оно не отпускало до утра, отражаясь тревогой и падениями во сне, но теперь уже ничего нельзя было исправить.

Глава 22

Алрой не обманул — в аукционном зале не осталось ни одного свободного места. Даже у стен и двери теснились джентльмены, бросавшие выжидательные взгляды на тех, кто пришел раньше и сумел занять стул. По закону о торгах предлагать цену стоя запрещалось — сто лет назад не исключалось, что такой участник может скрыться, когда дело дойдет до оплаты. Энтони едва смог протиснуться и отвоевать место около стены справа от рядов деревянных кресел. Из присутствующих он мало кого узнал — разве что нескольких мужчин с бала у Шелди-Стоуна, с которыми не был знаком лично. Всмотревшись внимательнее, с неприязнью отметил сутулую фигуру сэра Лори Пинчера. Он сидел в центре зала и довольно причмокивал.

Похоже, у этого старика не возникало сомнений, что Мари достанется ему. Энтони стиснул зубы, бормоча проклятья — один только вид торжествующей улыбки, лоснящейся на губах Пинчера, превращал кровь в огонь. Ощущение пустоты и вместе с тем — злости плескалось в животе. Энтони нарочно отводил взгляд от Алроя, сидевшего в первых рядах, и от аукционной площадки. Представить, как Мари выведут на нее на веревке… Одна только мысль об этом убивала, но что он мог?

Он зажмурился, прогоняя ощущение беспомощности, а когда вновь открыл глаза, наткнулся взглядом на странного человечка: низкого роста, в натянутой на глаза кепке и в рабочей куртке с испачканным чем-то черным рукавом. Он сидел вполоборота, вернее, даже нависал над стулом. Лицо казалось неестественным, будто незнакомца слепили из воска. Джентльмены, сидевшие рядом с ним, брезгливо прикрывали носы платками и переглядывались. Но тут внимание Энтони привлек мистер Шорти, вышедший на середину площадки и громко воскликнувший:

— Итак, леди и джентльмены! Прошу внимания. Следующий лот — шестнадцатилетняя Мари Хьюлори. Думаю, вы все наслышаны, что девочка не так проста…

Вопреки стандартной формуле продажи, распорядитель увлекся. И под его монолог про чудесные способности Мари, Энтони вспомнил утренний разговор с ней.

Третье сентября встретило Энтони солнцем, птичьим щебетом и красными глазами Мари. Не трудно было догадаться, что она проплакала всю ночь. Хотелось обнять ее, утешить, но он не имел на это права. Злость на самого себя клокотала в горле, вырываясь руганью на всё и всех: нерасторопного кучера, надоедливых разносчиков газет и старушку, рискнувшую предложить купить букет. Трясясь по булыжной мостовой в кэбе, Энтони силился выдавить что-то ободряющее, но не знал, что можно сказать, если он не в состоянии исполнить ни одной клятвы. Так они и ехали молча, пока она не заговорила первой.

— Мистер Джортан, — простуженным голосом произнесла Мари. — Не терзайтесь — считайте, что я сама сделала выбор. Но прежде, чем мы доберемся до Оксфорд-стрит, я хочу спросить у вас: если бы я и впрямь могла исполнить желание, что бы вы попросили?

— Не надо, Мари. Оставь это!

Энтони попытался взять ее руки в свои, но она не далась — отпрянула к дверце, словно собиралась выпрыгнуть на ходу. Ее глаза лихорадочно заблестели, зрачки расширились, будто и не на него она глядит, а в бездну. Вот когда Энтони понял, что такое страх. Он резко схватился за ручку дверцы, нависая в проеме.

— Так что? — Мари будто ничего и не заметила, все так же сидела, отрешенно разглядывая противоположную стенку. — Учтите — желание можно загадать только один раз.

— Ты больна? Тебе плохо? — Энтони потрогал ее лоб, но он был холоднее, чем его собственный. Вот только не покидало ощущение, что Мари впала в беспамятство и бредит.

— Ну же, мистер Джортан. У вас есть шанс все исправить.

— Ты серьезно?

«Вот оно!» — с щелчком раздалось в голове. Вспомнились сумбурные советы мистера Шорти, его воспаленный взгляд. Неужели, она и правда может? Почему тогда раньше не говорила? Не считала его достойным? Почему тогда сейчас решилась? Ведь сейчас он меньше всего заслуживает ее сострадания и помощи… Энтони продолжал додумывать тысячи мыслей, когда губы уже чеканили:

— Чтобы все исправить, мне нужны деньги. Много денег. Но взять их негде и…

Ледяные пальцы Мари прижались к его губам, заставляя замолчать. Так они проехали несколько ярдов — он, на полусогнутых ногах застывший в проеме, и она — зажимавшая ладонью его рот. Но Энтони показалось, что его слова сделали ее еще более безжизненной и отстраненной, словно Мари ждала чего-то другого.

— Хорошо, — глухим, чужим голосом проговорила она, наконец, отнимая руку. — Желание будет исполнено.

Пока кэб не остановился, Энтони больше не решался заговорить. Так и сидел, словно болванчик покачивая головой, и смотрел, как Мари, сцепив руки в замок, перебирает пальцы. Ее губы шевелились, а взгляд продолжал блуждать неизвестно где. Только толчок затормозившего экипажа и окрик кучера вывели ее из этого состояния. Но теперь настала очередь Энтони впадать в меланхолию — он по прежнему не верил, что Мари способна на чудо, и на душе становилось все паршивее и гаже…

— Десять гиней, — размеренно вещал господин в первом ряду, подтирая губы платком.

— Десять гиней и пять пенсов, — перебивал другой с соседнего ряда.

Голоса доносились до Энтони, словно издалека. Пока он предавался размышлениям, торги достигли пика, за которым остались те, кто не смог предложить больше гинеи. Ряды заметно опустели, толпившиеся около стен и дверей в большинстве своем тоже ретировались. Правда, были и те, кто занял освободившиеся стулья. На аукционную площадку Энтони по-прежнему не рискнул смотреть, предпочитая разглядывать полтора десятка самых стойких. С радостью отметил, что Алрой все так же невозмутимо набавляет цену, правда, и старик Пинчер не скупился. И еще — тот самый восковый человечек — при этом он отмахивал не центами, а фунтами стерлингов. Его механический голос отстукивал эхом от стен, отчего становилось не по себе. Энтони ежился и оглядывался по сторонам, но, видимо, только он замечал странности незнакомца. Остальные спокойно терпели его присутствие, если вообще замечали.

Зато они тревожно поглядывали на балкон, нависавший над самой площадкой. Энтони не знал, зачем он вообще здесь нужен. Даже думал, что когда-то это здание строилось как театр и только волей случая попало в биржи. Теперь же там суетились два лакея в голубых ливреях, старуха в белом чепце с косым ртом и девушка, может быть, немногим старше Мари. Худое лицо с болезненным румянцем, вздернутый нос, надменный взгляд. Она присела на расшитое бархатом кресло, принесенное слугами, безжалостно сминая атласное платье нежно-бежевого оттенка. Один из слуг склонился к ней, принимая строгую шляпку с алыми лентами и что-то бормоча над самым ухом.