Святой Грааль (СИ) - Орлов Борис Львович. Страница 8

Но есть еще Алиенор, которая примется мстить всем и каждому, кого только посчитает виновными. Подозреваю, что и мне… Так что надо быть еще более внимательной, чем всегда. Но пока я здесь — я в безопасности. Во всяком случае, в большей безопасности, чем где бы то ни было. И все благодаря этому чужеземцу Роберу, который за столь короткое время стал мне далеко не чужим.

Понимает ли он, какими неприятностями сейчас все может обернуться? Подозреваю, что нет… Он упоен победой и многого сейчас не видит. Надо будет все растолковать ему как можно скорее, пока еще не стало слишком поздно. Ведь Алиенор ждать не будет. Не удивлюсь, если уже сейчас она что-то замышляет! А есть еще и Джон, хотя, Господь свидетель, по собственной воле он вряд ли на что-то решится. Вообще удивительно, что у такой матери как Алиенор родились такой сын как Джон — более непохожих людей трудно отыскать… Вот за эту непохожесть она всегда его и презирала, а у него ни разу не хватило храбрости ей противостоять.

Вот и сейчас я более чем уверена, что даже если он не захочет ввязываться в новую драку, рядом с ним найдутся те, кто смогут просто заставить его выступить против Робера. И что самое печальное — немало отыщется и таких, кто примет сторону уязвленных Плантагенетов… ой немало…

Но мой дорогой чужестранец после нескольких побед уверен, что и все остальное достанется ему с легкостью… Он храбр и отважен, но он слишком мужчина, чтобы вдумываться в происходящее. А для того, чтобы понимать, каково в действительности наше положение, надо знать Плантагенетов так, как знаю их я. И я готова поделиться с ним всеми своими мыслями, но вот готов ли он сейчас меня услышать? Судя по тому, как прошла наша встреча — не совсем…

Ах, мой милый герой… он так ждал благодарности за свой поступок… Как и положено мужчине, полагал, что я теперь принадлежу ему душой и телом, и предвкушал, как я паду в его объятья, едва он спешится… Мужчины сколь самоуверенны, столь же и наивны, а уж так плохо разбирающиеся в наших порядках как Робер — тем более… Мне не хочется его расстраивать, напрямую разъясняя, что королевы иногда могут и снизойти.

Он сидел за ужином такой обиженный, что я еле удерживалась, чтобы не рассмеяться. А после ужина я ушла к себе и приготовилась ждать, когда он решит заглянуть ко мне. А то, что он придет, было очевидно — ведь последнее слово всегда должно оставаться за королем, не так ли?

Ждать пришлось довольно долго, но, конечно же, он все-таки пришел. И вид у него был такой, словно он еще не решил — то ли дать мне пощечину, то ли сжать в объятьях. Но он определенно был зол. Ну, во всяком случае, в отличие от Ричарда, его нельзя было упрекнуть в равнодушии ко мне.

На мои участливые вопросы он почти не отвечал и вообще избегал смотреть на меня, а если случайно мне удавалось поймать его взгляд, то он тут же отводил глаза, словно боялся, что я прочту в них его тайные мысли. Хотя для того, чтобы понять, о чем он думает, достаточно просто посмотреть на него.

Я постаралась успокоить его неспешной беседой, но вряд ли он слышал даже половину из того, что я говорила. Так что серьезного разговора у нас не получилось, а жаль. Ну, что ж, придется подыскать другой случай… Сейчас он слишком уязвлен, но уходил он от меня все же не таким злым, как пришел. Мы мило поболтали и даже посмеялись. Что до его чувств ко мне, каковы бы они ни были — так это скоро пройдет. Понимаю, что огорчила его, но что ж поделаешь? Хотя мне очень жаль огорчать такого хорошего человека. А он и в самом деле хорош — боюсь, даже более хорош, чем Англия того заслуживает.

А вот для меня такой человек — это уже чересчур. Меня не привлекают любовные страсти, и не радует томление сердца — я наслушалась подобной чепухи еще в Палестине, и тратить на это свои дни у меня нет никакого желания. Но вот по-настоящему близкого человека мне очень не хватает — такого, каким в детстве был для меня Санчо, а позже мой дорогой Юсуф…

Но того, что прошло, все равно не вернешь, так к чему же думать об этом? Вот только уединение и аббатство, увитое розами, уже не кажутся столь привлекательными, как прежде. Теперь мне этого мало. И по ночам я иногда представляю, как хорошо, если бы у меня был кто-то, с кем можно молча сидеть, прижавшись, и смотреть на тлеющий в очаге огонь и молчать. Но с Робером ничего этого у меня не будет. А то, что с ним может быть, мне не нужно. Ведь то, что можно было назвать приключением, вряд ли таковым останется, если получит продолжение.

Так что впредь постараюсь его не расстраивать, но и на расстоянии в ближайшее время попридержу… Мое положение, моя безопасность и даже сама жизнь сейчас зависит от него — от того, насколько он сможет защитить меня, да и себя от наших общих врагов — я это очень хорошо понимаю. Мы слишком крепко связаны друг с другом, а недаром у нас в Наварре говорят: общая невзгода слаще меда… Но тут главное — не перепутать одну сладость с другой. И уж я постараюсь такой ошибки не допустить.

К тому же не хватало еще, чтобы он подумал, будто я собираюсь просить у него защиты столь унизительным для меня образом! Хорошо бы также растолковать Роберу, что и моя помощь ему достанется без альковных подвигов. А помощь ему нужна, и чем дальше, тем больше. Он несведущ как дитя во всем, что касается придворной жизни, политики и дипломатии, и очень не хотелось бы, чтобы это стало очевидно и для других. Взять хотя бы предстоящую коронацию. Среди всех его друзей вряд ли кто-то до конца понимает, насколько важно провести все церемонии так, чтобы ни у кого в целом мире и мысли не возникло, что у Англии может быть иной король кроме Робера.

Но, оказывается, одной коронацией дело не обойдется! Милая малышка Марион неожиданно рано разродилась от бремени — гораздо раньше, чем можно было бы ожидать. Но мы с Бен Маймуном пришли к единодушному мнению, что, как и утверждали еще великие целители Рима, ребенок, появившийся на свет через семь месяцев после зачатия, при правильном уходе гораздо более приспособлен к жизни на нашей грешной земле, чем дитя, явившееся на свет месяцем позже. К тому же, Марион так узкобедра и тонка в кости, что неизвестно, смогла бы она так же легко произвести на свет дитя, пробывшее в материнской утробе все положенное время. Но и сейчас, при самом благополучном исходе событий нам было ясно, что, скорее всего, вереницы сыновей от Марион Роберу не дождаться. Мой дорогой Бен Маймун обещал, не откладывая, как только представится случай, поговорить об этом с Робером.

— А вот у вас, моя королева, да простятся мне эти дерзкие слова! были бы прекрасные дети… Вы с легкостью родили бы и десятерых! — сказал он, покачивая седой головой. — И остается только гадать, почему Господу не было угодно дать вам этого…

— Не тревожьтесь, друг мой… — я сумела, как мне кажется, скрыть то, насколько уязвили меня слова старого лекаря — я уже давно приняла свою судьбу. Нам не всегда понятен промысел Божий, но от этого он не перестает быть таковым.

— Как знать, ваше величество… — старый еврей задумчиво посмотрел на меня и опять покачал головой, — как знать… Все может случится, даже то, чего, кажется, и не должно было бы произойти.

Это что, намек? Только этого мне не хватало… Что именно ему известно о нас с Робером, и насколько подробно?! О Господи… Я сцепила руки, чтобы не было видно, как у меня противной мелкой дрожью вдруг задрожали пальцы.

— О чем вы, друг мой? — голос мой, слава Всевышнему, ровен и спокоен, как всегда.

— Лишь о том, — улыбнулся Бен Маймун, — что такая молодая и прекрасная женщина как вы, ваше величество, если того пожелает, недолго останется вдовой.

Матерь Божья, так он об этом! Всего-то! Слава тебе, Господи… Я чуть не засмеялась вслух: надо же — столько лет тяготиться своим положением, а того, что теперь я наконец свободна — даже и не сообразить… Уж не знаю, выйду ли я еще замуж, но сама мысль мне показалась вдруг невероятно притягательной. Надеюсь, только, что такой ошибки, как с Ричардом, я больше не совершу.