Святой Грааль (СИ) - Орлов Борис Львович. Страница 9

Но сейчас думать надо было не об этом, а о предстоящей коронации и крестинах наследника. И думать об этом в ближайшее время мне предстояло явно в одиночестве — наш дорогой король со своими друзьями начал праздновать рождение сына и, судя по размаху пиршества, угомонятся они не скоро… Как и положено королю и счастливому отцу, Робер на угощение не поскупился. В течение всех дней, что продолжался пир, я время от времени выходила посмотреть на них с галереи и понимала, что могу быть спокойной — пир горой, вино рекой, радость без края…

Так что, если с матерью и ребенком все в порядке — а с Марион и младенцем, слава Господу, надеюсь, все было в порядке! — то оставалось только не упустить из поля зрения два важных вопроса. Первое — тщательно приглядывать за тем, как бы в угаре счастья собутыльники не объявили нечаянно кому-нибудь войну лишь только из-за похвального желания продемонстрировать свои мощь и силу. А второе — мягко вмешаться, когда дойдут до выбора имени, иначе на радостях ни в чем не повинное венценосное дитя может оказаться каким-нибудь Навуходоносором. Как я слышала, бывали при королевских дворах весьма презабавные случаи…

Но, если подумать, столь бурное проявление радости или, другими словами, затяжная мужская попойка имеет и свою положительную практическую сторону. Я не удивлюсь, если все эти застольные отцовские бахвальства и задуманы были лишь для того, чтобы дать женщинам возможность спокойно и основательно завершить все хлопоты, связанные с появлением в их доме нуждающегося в любви и заботе беззащитного младенца. Потому что одно дело — притворно неспешно, чтобы не искушать судьбу, готовить для будущего дитяти приданное, и совсем другое — когда младенец уже явился на свет, а, значит, тут же потребует неотступных и постоянных забот.

В случае с милой Марион, конечно же, все не совсем так, ведь сейчас она вверена попечению родной матери — а может ли быть что-нибудь лучше этого для только что разрешившейся от бремени молодой женщины? Но скоро, совсем скоро она вернется в Лондон вместе с наследником, и к их приезду все должно быть уже подготовлено со всей возможной тщательностью, достойной королевского отпрыска.

Так что, окинув в очередной раз взглядом разгоряченную компанию, веселящуюся в главном зале, я возвращалась к своим неотложным делам. А мужчины — что ж, пусть порадуются! Судя по выкрикам, можно было надеяться, что в ближайшие часы войну они никому не объявят — не тот у них был настрой…

Но вот, наконец, имя для наследника было выбрано, вино… нет, конечно, не все, но преизрядное его количество — было выпито, и на четвертый день, судя по стремительным сборам в дорогу, мой дорогой сын, наконец, вспомнил о своей жене. О той, которая, собственно, и произвела на свет дитя, чье появление на свет он столь бурно праздновал. Тут Робер в очередной раз обиделся на меня — теперь из-за того, что я отказалась поехать с ним вместе в Нотингем. Но предстоящая встреча с женой и сыном занимала его явно сильнее, чем что-либо другое, и обиделся он уже не столь горячо. Вот и славно. А если учесть, что ему сейчас приходится то и дело отбиваться от навязчивых заигрываний этой дешевой шлюхи — жены Энгельрика, то за него можно быть спокойной, в пути ему точно скучать не придется.

Глава 4

О здравоохранении, дорогах дальних и радостных встречах или "Суета сует"

Хотя драка между фанатами разных имен и окончилась успешно — то есть никто не погиб и даже серьезно не пострадал! — пьянка в честь рождения наследника английского престола Генриха продолжалась еще полтора дня. Бывшие противники пили мировую, братались, пели песни: торжественные, не очень и просто похабные — и даже водили хоровод вокруг Тауэра. Единственное, что мне удалось сделать за эти три с половиной невменяемо пьяных дня, была отправка гонца в Нотингем с сообщением имени новорожденного и поздравлениями Машеньки с таким удачным событием. Да и еще у меня состоялась беседа с Бен Маймуном, который, невзирая на свою профессию, пил крайне умеренно и оставался в сознании всё время празднования. На третий день, улучив момент, эскулап уселся рядом со мной и, ласково заглянув мне в глаза, произнес:

— О, повелитель, что своей мудростью превосходит свою же отвагу, а своей щедростью — свою же мудрость! Соблаговоли выслушать недостойного, что в силу своих скудных умений занят уврачеванием бренных вместилищ бессмертных душ.

Я перевел глаза с кубка, который безуспешно пытался взять со стола, на Бен Маймуна, с огромным трудом навел взгляд на резкость и прохрипел:

— Айболит, ты давай… того… попроще, ага? А то я ща как-то не очень…

Главврач ЦТБ — Центральной Тауэрской больницы осторожно взял меня за руку, затем вынул какой-то маленький флакон мутного стекла и начал капать из него в большую оловянную кружку с водой. Затем протянул мне:

— О, мой повелитель. Как я мог заметить, ты тяжко страдаешь, борясь с сим напитком, который не напрасно был запрещен пророком, но дозволь мне облегчить твои муки. Вот здесь я растворил несколько капель сока, — дальше последовало длинное, труднопроизносимое название, — и раствора нусхадира, что предоставил мне премудрый Годгифсон. Сколько я могу надеяться, это средство поможет тебе.

Я сунул нос в кружку и тут же отпрянул назад. А-а-х! Ф-ф-ф-у-у-х… Нусхадир оказался банальным нашатырем, который действительно помогает при сильном опьянении. Ну… с богом!

Проглотив залпом это кошмарное пойло, я прислушался к своему организму. А что, вроде получше стало…

— Слушай, спасибо тебе… — не, так не пойдет. Голова уже прояснилась на столько, чтобы ответить ему на его же языке, — О, премудрый Бен Маймун, чья мудрость затмевает Авицену и Гиппократа! Благодарю тебя за сие дивное снадобье, что возвратило меня к жизни, словно живительные ручьи — иссохшую траву…

Он расцветает и начинает благодарить меня за столь высокую оценку его скромных способностей. Постепенно я теряю нить его речей, но стараюсь слушать внимательно и потому засекаю тот момент, когда он переходит от славословий к делу:

— О мой повелитель, дозволь мне сказать тебе, что твоя супруга, чья небесная красота равна её любви к тебе, а великая благочестивость её мала в сравнении с её покорностью тебе, её обожаемому супругу, сейчас слаба после того тяжкого испытания, что ей пришлось выдержать, дабы возрадовать всех твоих поданных, кои обрели то, о чём мечтали и молились — твоего наследника, преемника великих деяний твоих и продолжателя твоих благородных замыслов. И потому, о мой мудрый повелитель и благородный заступник, осмеливаюсь воззвать к тебе, уповая на твою несравненную любовь и заботу к той, что только что подарила тебе столь дивный долгожданный подарок: ограничь мощь чересел своих! Твоя супруга слаба костями и тонка в поясе, а потому не сможет подарить тебе еще одного ребенка ранее, чем через два года! Лишь тогда она восстановит силы свои и сможет ответить на семя твое лоном своим без угрозы для себя и для дитя. До той же поры дозволь мне — недостойному лекарю составить для тебя календарь тех дней, в которые можешь ты всходить к своей обожаемой супруге невозбранно, и умолять тебя следовать ему. В прочие же дни для утоления желания своего призови танцовщиц или наложниц…

О, блин, как завернул, хотя говорит дело. Маша и так на два месяца раньше срока родила. Прав Айболит, прав во всем… кроме наложниц и танцовщиц, разумеется. Вот мне будет от Марии, если я и тут его совету последую…

… На четвертый день я решил, что пора ехать к Машеньке. Проведать её, посмотреть на ребеночка, да и вообще — ей приятно будет. Так что — в дорогу, друзья!..

В дорогу со мной собрались, что называется, самые ближние. Энгельрик с Альгейдой, которая, став графиней Кентской, полностью излечилась от былых чувств к моей скромной, хотя и коронованной особе. Правда, она неоднократно намекала, что в любой момент готова оказать мне услуги… э-э-э… горизонтального свойства. И что особенно меня поразило — пару раз на то же самое намекал и сам Энгельс, от чего я впал в глубокий ступор. Хорошо хоть, что добрая душа Беренгария растолковала мне поведение моего друга и соратника…