Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 46

Само собой, богатую карету погорельцы восприняли как вызов, как издевательство над их бедой. Нет, в стёкла дверных окошек не полетели камни и палки, и на пассажира не набросились обозлённые крестьяне с вилами и топорами. Но взгляды были красноречивее некуда. Князю не нужно было напрягать слух, чтобы разобрать: «Ишь, едет, барин эдакий… А нам хоть ложись да помирай…» В который раз он удивился тому, что здешние холопы, в отличие от альвийских, могли выражать недовольство самыми разными способами, вплоть до бунтов. Он знал, что их за это наказывали, и иногда весьма жестоко. Но совершенно искоренить явление никакие наказания не могли.

Иной бы на его месте просто проехал бы эту деревеньку и забыл, поглядывая, как слева проплывают мимо мызы вельмож разного калибра, а справа у дороги то трактирчик, то деревенька, ещё не горевшая. А там и Петербург. Однако князь умел извлекать главное даже из незначительных оговорок. Деревня сгорела из-за гульбы солдат-преображенцев, не так ли? А кто у нас курирует гвардию, помимо самого Петра? Правильно: князь Меншиков. Тот самый, что давно исподволь шпионит за альвийской знатью и пытается использовать её в своих личных целях. И князь Таннарил не упустит случая уколоть этого двуличного человека, давая понять его противникам при дворе, что готов к серьёзному разговору на серьёзную тему. А что для этого требуется? Да самая малость.

Пятеро унылого вида мужиков под началом полусонного типа в ношеном кафтане исполняли обязанности пожарной команды. Вернее, тихо клевали носами от недосыпа, сидя на большой телеге с бочкой, пока их командир вяло выслушивал жалобы крестьянских старшин. Обозревать обугленные остовы избушек он даже не пытался: насмотрелся уже. Пока весть о пожаре достигла Петербурга, пока выслали пожарных, пока они доехали, почти всё и выгорело. И на фоне всего этого уныло-обречённого царства чужеродно смотрелась молодая ухоженная лошадка, впряжённая в пожарную телегу. Пожалуй, она одна не понимала всего трагизма ситуации.

Начальник, говорите? Пожарная команда? Насколько было известно князю, пожарное дело едва ли не во всех странах Европы было поставлено куда хуже, чем на его родине. Россия исключением не была. Русь, что деревянная, что каменная, горела почасту. Но это было бы полбеды, если бы была возможность достаточно быстро устранить последствия пожара. То есть куда-то расселить погорельцев и выдать им хоть скудненький, но паёк на прокормление до будущего урожая. Или переселить на новое место. Но, во-первых, эта конкретная деревенька принадлежала кому-то из царёвых чиновников, во-вторых, тот почти никогда не появлялся в своём владении, а в-третьих, прошение каких-то крестьян на имя губернатора может странствовать по инстанциям месяцами, если не годами. Старший пожарник понимал это лучше всех присутствующих. Собственноручно писаную бумагу он держал неподобающе небрежно, предвидя её печальную судьбу. Вот и отлично.

— Останови, Степан.

Князь легко выскочил из кареты на склизкую дорогу, не пожалев дорогих сапог. Сегодня, готовясь к приёму, он выбрал платье, сшитое по местной моде, и мало чем отличался от какого-нибудь чиновника высокого полёта, из тех, что уже при шпаге. Саму шпагу ему заменял старый добрый узкий меч: альвы презирали местные «зубочистки», ни во что не ставя их боевые качества. Запахнувшись в тёплый плащ, князь подошёл прямиком к телеге. Появление нежданного действующего лица до такой степени изумило всех, что на несколько мгновений вокруг воцарилась тишина. Попросыпались пожарники, на гостя подозрительно воззрилось их начальство, с недоумением глядели четверо стариков — местный поп и трое самых уважаемых глав семей погорелой деревни. Даже лошадь изволила отвлечься от мешка с овсом, подвязанного ей под морду, и принялась с интересом разглядывать чужака.

— Ты, добрый человек, по какому делу? — первым опомнился поп. — Ежели сюда ехал, так милости просим. Ещё не всё сгорело, есть где разместиться. Ежели по любопытству праздному, так оно сейчас невместно будет. Несчастье у нас.

— Вижу, — ответил князь, мысленно улыбнувшись заблуждению Предстоящего, назвавшего его человеком. — Потому не могу проехать мимо и ничем не помочь.

— Помочь, — хмыкнул старшина пожарных. — Оно, конечно, хорошо бы, особливо ежели деньгой.

Старики хмуро переглянулись, и это не укрылось от князя. Ясное дело — мелкая сошка, шишка на ровном месте, а туда же, руки погреть, хоть бы и на чужой беде.

— Ты, душа водяная, помолчал бы, — проскрипел один из стариков, зыркнув на «мелкую сошку». — Не твоя беда, не у тебя голова болеть станет о том, как баб с детишками прокормить… Ты уж прости, барин, — а это уже альву. — Однако ж нам деньга ни к чему. Отберут, вот эти вот… прости меня царица небесная… Ты б лучше словечко за нас замолвил. В Питербурх едешь ведь? Так скажи там, ежели есть рука при дворе: мол, так и так, погорела деревенька Ульянка, да не произволением господним, а по дурости людской, по лихости солдат полка Преображенского. Более ста душ без крова остались. Вот и будет доброе дело.

— Мудрые слова говоришь, дед, — в голосе князя промелькнули уважительные нотки. — О том и хотел я сказать вам. Писали бумагу, или нет?

Прекрасно видел, что писали. Точнее, писала «душа водяная» со слов потерпевших. Но альв не был бы альвом, если бы не устроил небольшой спектакль.

— Мною сие было писано, господин… не знаю, как вас по имени да по батюшке, — важно проговорил пожарник. — Сколько домов погорело, сколько народу обожглось да дыма наглоталось, сколько скотины да кур пропало, сколько хлеба в амбарах. Слава богу, до смерти не угорел никто. Всё писано, как есть.

— Вот и хорошо. Давай мне эту бумагу, — альв требовательным жестом протянул руку.

— Не положено, барин. По долгу службы я обязан отвезти сие в управу, а там уж…

— Сегодня вечером я должен быть на аудиенции у его императорского величества, — с едва заметным нажимом произнёс князь. — Ваша бумага, минуя всяческие управы и прочие инстанции попадёт прямо в руки государя… Впрочем, вы вольны поступать согласно инструкции. В таком случае я доложусь его величеству безо всякой бумаги, но тогда и рвение ваше замечено никак не будет.

Краем глаза он видел, что к ним постепенно подтягиваются местные жители, чутко прислушиваясь к разговору. Решалась их дальнейшая судьба, и они не могли оставаться в стороне.

— А… Простите, барин, — кисловато усмехнулся пожарник. — Самую бумагу выдать не могу, могу лишь копию снять и выдать под расписку… На чьё имя выписать оную, простите?

— На имя князя Таннарила, — с едва заметной насмешкой представился альв.

И тут произошло то, чего он совершенно не ожидал. Для большинства местных обывателей его имя ничего не говорило. Старое сморщенное лицо священника, в отличие от лиц прихожан, озарилось удивлением и любопытством. Поп явно слышал об альвах, и не отказался бы пообщаться с одним из них. Зато начальник пожарной команды расплылся в приторнейшей из улыбочек и прямо-таки маслом растёкся, лебезя и угождая. Видимо, имя Дома Таннарил ему многое сказало. Альв не смог сдержать прорвавшегося презрения… и с удивлением отметил понимание в глазах стариков, так и стоявших, опираясь на корявые палки, подле телеги.

«Эти старики по положению — холопы, — думал князь, когда карета уже вкатывалась на ненадёжные ещё петербургские мостовые. — Но презренная угодливость оказалась свойственна свободному человеку, имеющему мелкий чин. Так кто их них более достоин зваться рабом?»

Он не единожды видел, как извивались в порыве умаслить вышестоящего даже князья империи, и невольно сравнил их с тем человечишкой, который своей мятой треуголкой едва ему грязь с сапог не обмёл. При этом никакой чин, никакое происхождение не помогали определить, склонен человек к подобному угодничеству, или нет.

Как сложно жить в мире людей… Но скоро будет ещё сложнее.

По сравнению с Москвой Петербург был малолюден. Населённый по большей части чиновничеством, военными да мастеровыми, носившими европейское платье вместо привычных русских кафтанов, он напоминал альву больше немецкий город, чем собственно русский. Это наводило на не слишком приятные размышления, и альв старался думать о предстоящем деле, чтобы не занимать голову никому не нужными рефлексиями.