Авантюрист и любовник Сидней Рейли - Семенова Юлия Георгиевна. Страница 60
(Из «Красной книги ВЧК».)
С начала восстания Вадим спал урывками, по 3–4 часа в сутки, а последние две ночи вообще не смыкал глаз. С приходом подкрепления красные вновь перешли в наступление. Окружной военный комиссар Геккер был опытным командиром: немедленно по прибытии он стал сжимать вокруг мятежников кольцо с севера, взяв железнодорожную станцию Филино, пригодные слободки Урочь и Тверцу.
Даже здесь, за толстыми монастырскими стенами, Вадиму слышны были отдаленные взрывы: город обстреливался красной артиллерией. Красноармейцы словно озверели: они врывались в дома, убивали ни в чем не повинных мирных жителей, брали в плен каждого, кто вызывал у них подозрение.
— Невозможно воевать с дикарями, — полковник Перхуров склонился над схемой, — это варвары, ублюдки, убийцы… — Он поднял голову и прислушался. — Вот, опять бомбят…
Вадим нервно закурил. Он чувствовал себя ответственным перед мирными жителями Ярославля. В начале восстания, когда войсковые части «Союза» и примкнувшие к ним белогвардейские отряды составляли оперативный план действий, первоочередное внимание уделялось именно тому, чтобы в случае боев как можно меньше пострадали жилые кварталы. Большевистские варвары, напротив, ни перед чем не останавливаются, преследуя свои гнусные цели. Они дотла сожгли все постройки на городских окраинах. Их аэропланы только за два дня сбросили на город 12 пудов динамитных бомб. Обезумевшие женщины, старики, дети прячутся в подвалах. Хорошо, если кто успел захватить с собой съестное и запасы воды…
— Товарищ Железный! — в монастырскую трапезную, где располагался штаб, заглянул часовой. — Вернулись разведчики…
— Немедленно проси… — распорядился Вадим.
Офицеры Ремизов и Первухин принесли невеселые вести: кольцо вокруг Ярославля сомкнулось, город занят красными, чекисты развесили на столбах и руинах зданий объявления следующего содержания:
чрезвычайного штаба Ярославского фронта
Чрезвычайный штаб Ярославского фронта объявляет населению города Ярославля:
Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течение 24 часов со дня объявления сего оставить город и выйти к Американскому мосту. Оставшиеся после указанного срока в городе будут считаться сторонниками мятежников. По истечении 24 часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города вместе с мятежниками, с предателями, врагами революции рабочих и беднейших крестьян.
Полковник Перхуров грязно выругался.
— Теперь они направляются сюда, — докладывал между тем Ремизов. — Однако возникла некоторая заминка, поскольку восемь их броненосных платформ сползли под откос, загородив собой путь. Вследствие этого прервана связь между частями в Ярославле и войсками на противоположном берегу Волги. Однако это временное явление.
— Что будем делать, господин полковник? — повернулся Железный к командующему группой войск Северной Добровольческой армии. — Держать осаду бессмысленно. Нас здесь слишком мало…
— Бессмысленно, — согласился Перхуров. — Надо удирать.
Железный поморщился.
— Ну, если хотите, отступать, — раздраженно поправил себя полковник. — Это сути дела не меняет.
— Между прочим, — ни к кому не обращаясь, сказал Первухин, — Борис Викторович уже бежа-ли-с…
— Савинков? — изумился Вадим. — Откуда вам это известно?
Первухин тонко улыбнулся.
— У меня везде свои люди, товарищ Железный, даже в ВЧК…
— Ирония теперь неуместна, — нетерпеливо прервал его Вадим. — Пожалуйста, конкретно…
— А если конкретно, то, узнав об операции, которую готовят чекисты во время эвакуации Главного штаба в Казань, Борис Викторович испарился. Через несколько дней он объявился в Казанском монастыре и сообщил, что скрывался у друзей в английском консульстве. Позавчера, запасясь подложными документами, он уехал из монастыря в Москву, чтобы оттуда пробраться в Белоруссию, а затем в Польшу. Бежать ему помог тот самый сотрудник ВЧК, который меня об этом информировал.
— Это не провокация? — с тревогой в голосе спросил Перхуров.
— Нет, господин полковник. Мы вместе воевали и не раз ходили в разведку. Я доверяю этому человеку, как самому себе…
— Впрочем, теперь не время беспокоиться о судьбе Савинкова, — сказал Ремизов. — О себе надо думать…
Все вопросительно посмотрели на Перхурова.
— Нужно каким-то образом прорваться к Волге, — сказал командующий. — В километре отсюда я велел на всякий случай приготовить небольшой пароходик. Если с ним все в порядке…
— Вы гений, господин полковник! — восхищенно воскликнул Ремизов.
Железный, ни слова не говоря, сгреб со стола все бумаги и запихал их в портфель.
Глава 2
ПЕПЕЛ КЛААСА
«О, как я их ненавижу! Этих недоучек, выскочек из мелкобуржуазной среды, этих недорослей, тартюфов, этих люмпенов без роду, племени и отечества. А больше всех — картавого недоноска с калмыцкими глазками, властолюбивого и жестокого негодяя, превратившего великую Россию в сборище уродов, выкинувшего за борт истории, уничтожившего самых выдающихся людей моего отечества…
С кем он собирается строить «новое государство»?
С подобными себе честолюбивыми маньяками от революции? С мужиками, которые в Зимнем мочились в вазы и топтали ногами произведения искусства? С потными и похотливыми кухарками?
Это они — Россия?
Нет, господин Ульянов-Ленин! Россия не с вами, а с нами. Здесь, в Париже, Берлине, Лондоне, Шанхае… Россия — это десятки тысяч культурных, просвещенных людей, которых вы и ваши приспешники выгнали с собственной земли, лишив их домов, состояний, будущего… Но вам не дано лишить их России. Она бьется в сердцах подобно пеплу Клааса, она живет в душах, она не дает им погибнуть от нищеты или сойти с ума от безысходности.
Пусть потомок старинного рода граф Ревельский метет по утрам парижские улицы и получает нагоняи от полицейских и домовладельцев, если на тротуарах остается сор… Он не перестает быть графом и с метлой в руках, и вам, господин картавый, до него — как от земли до неба.
Пусть петербургская красавица, дочь банкира Розанова, от голода и нищеты вынуждена выйти здесь на панель. Все равно ваши общественные революционерки никогда не сравнятся с ней в уме и образованности.
Вы выгнали их с родной земли, но знайте же, есть Моисей, который вернет Россию обратно в Россию! И тогда вам не миновать Страшного Суда. Сначала людского, потом Господнего!»
По улице медленно брел высокий и очень некрасивый человек в длинном черном пальто и с тростью в руке. Прохожие старались обойти его стороной: во всей фигуре этого незнакомца было что-то зловещее, нереальное, мистическое, и это «что-то» заставляло прохожих инстинктивно жаться к стенам домов при встрече с ним.
— Борис Викторович!
Высокий человек поднял тяжелый взгляд на затормозивший у тротуара автомобиль.
— Борис Викторович! — из автомобиля с неожиданной резвостью выскочил немолодой плотный господин в добротном пальто и дорогой шляпе. — Здравствуйте! Вы что же, не узнаете меня?
— Господин Сазонов, — без всяких эмоций в голосе произнес Борис Викторович. — Отчего же не узнаю… Портреты министра иностранных дел публиковались в газетах…
— Я слышал, что вы в Париже, — не обращая внимания на его тон, возбужденно продолжал Сазонов, — но, как всегда, инкогнито, и разыскать вас не представлялось никакой возможности…
— Да на что я вам? — усмехнулся Борис Викторович. — Для всех, кто честно и преданно служил Романовым, я, если не ошибаюсь, персона нон грата…
— Времена изменились, дорогой господин Савинков. Теперь мы с вами по одну сторону баррикад… Вы в Париже, я в Париже, вы бежали от большевиков, я бежал от большевиков, вы хотите вернуться, я хочу вернуться… Разве этого мало, чтобы, забыв прежние противоречия, протянуть друг другу руки? — и экс-министр первым протянул Борису Викторовичу свою холеную пухлую ладонь.