Авантюрист и любовник Сидней Рейли - Семенова Юлия Георгиевна. Страница 72

— Вот, — сказал Бунаков Якушеву, — вчера получил от Железного письмо, — и протянул гостям лист бумаги, исписанный рваным, нервным почерком.

«Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не мог дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала. Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идет скорее — инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они, хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть закона общего действия солдатского бунта, то есть должны поддаться массовому настроению окружающей среды.

Среду создадим мы. Полагаю, следует использовать старые испытанные методы: пропаганду, террор, диверсии. Расшифровываю: пропаганда проводится с учетом существующих условий и изменившейся психологии масс. Она должна вестись не впрямую, как это делают большевики, но косвенно — чтобы у масс возникли сомнения в правильности действий новых властей. Пропаганда подкрепляется террористическими актами — для устрашения. Предлагаю воспользоваться опытом Боевой организации эсеров. И, наконец, диверсии, цель которых — доказать большевикам, что против них существует реальная сила, с которой нельзя не считаться. Диверсии могут быть как идеологическими, так и террористическими — организация взрывов на промышленных предприятиях и железных дорогах, в советских учреждениях и т. д., поджоги, массовые отравления…

Господа! Я несказанно рад, что нашлись силы, способные объединить разрозненных и разбросанных по свету патриотов в единую мощную организацию. За себя скажу следующее: это дело для меня есть самое важное дело в жизни. Я готов служить ему всем, чем только могу. Вадим Железный».

Прочитав письмо, Мария Шульц благоговейно положила его на стол.

— Именно такие люди могут составить честь нашей организации! — восторженно воскликнула она.

Якушев кивнул.

— Хорошо бы с ним встретиться… Вы сможете это устроить?

Бунаков с сомнением покачал головой.

— Боюсь, после истории с Савинковым он вряд ли согласится выехать в Россию…

— Опасения Вадима можно понять, — вмешалась Шульц. — В конце концов, ОГПУ только и ждет, чтобы в лапы чекистам попался такой лакомый кусочек, как Железный. Может быть, договоримся встретиться с ним в Париже? — она вопросительно взглянула на Якушева. — У генерала Кутепова?

Александр Александрович сидел с задумчивым видом. Он бы с удовольствием съездил в Париж, но вот Шульц вывозить туда нельзя. Пусть лучше будет в России, под присмотром… А кроме того, сметой операции такие расходы не предусмотрены…

— Нет, — наконец сказал он. — Лучше все же организовать встречу в России, так сказать, на месте действия. Ведь господин Железный, насколько я понимаю, не был в стране с семнадцатого года, следовательно, вовсе не знает обстановки, которая сложилась при Советах. Для успеха общего дела необходимо, чтобы он знал реальную подоплеку того, что происходит на самом деле.

— Логично, — вынуждена была согласиться Шульц.

— А что, если… — Якушеву в голову пришла блестящая мысль, — что, если пригласить его сюда, в Хельсинки? Даже если мы не сможем уговорить Железного отправиться с нами в Россию, он встретится здесь с членами московской и петроградской организаций… Реально ли такое, господин Бунаков?

— Думаю, что да, — кивнул руководитель финского филиала. — Я немедленно свяжусь с генералом Кутеповым, а еще лучше — с самим Железным…

Париж, 24 августа 1925 года

Железный и Кутепов не понравились друг другу с первого взгляда. Генерал вообще не терпел нервных хлюпиков, каждую минуту готовых впасть в истерику. А Железный не переносил, когда с ним говорили свысока да еще менторским тоном. Тем не менее встреча прошла более или менее успешно.

— Полагаю, вам все же необходимо выехать в Хельсинки, — сказал генерал, уставившись на Вадима своими стальными холодными глазами. — Во-первых, чтобы мы могли лишний раз убедиться в жизнедеятельности организации и в том, что она не фикция. Во-вторых, чтобы разъяснить нашим российским друзьям главные направления работы. Ну, и наконец…

— Не знаю, — Железный заерзал на стуле. — Не знаю, поеду ли я. Ведь вы же этого не делаете… Не хотите в лапы ОГПУ? А как чужими руками вытаскивать каштаны из огня…

— Меня еще никто не обвинял в трусости, — нахмурился генерал. — Я поеду, едва потребуется моя помощь. Я — человек сугубо военный. Мое дело — тактика и боевые действия. А стратегию, уж будьте любезны, разрабатывайте вы. Если, конечно, вы и в самом деле беспокоитесь о судьбе России. Я не хочу дискутировать с вами, дам лишь один совет: поезжайте. Тем более, речь идет о Хельсинки, где вас ОГПУ не достанет…

Лондон, 22 сентября 1925 года

— Все-таки решился! — блестя глазами, сообщил Вадим жене. — Я поеду! Просто обязан сделать это как русский патриот и человек чести!

— Поезжай, — равнодушно отозвалась Пепита. — Только не морочь больше мне голову.

Вадим забросил в дорожный саквояж чистую сорочку и патетически воскликнул:

— Боже мой! И так говорит моя жена! Подруга жизни, соратница!

— Никакая я тебе не соратница, — отрезала супруга. — Я не эта… как ее там… ваша княгиня, которая поехала за мужем на Урал…

— В Сибирь, — поправил ее Железный. — Декабристки отправились вслед за своими мужьями в Сибирь, ибо готовы были разделить страдания тех, с кем связали свою жизнь перед Богом!

— Наверное, мужья хорошо их содержали, — философски заметила Пепита. — А что я вижу от твоей «революционной Деятельности»? Ни денег, ни славы… Даже свои поганые мемуары издать не смог… А всего-то и надо сделать их немножко повеселее и напихать побольше приключений…

— Ты опять? — с рыданиями в голосе спросил Вадим. — Опять соль на раны! О, скорее бы уехать… Сначала в Хельсинки, потом в Штеттин…

— А Штеттин зачем? — сварливо спросила жена. — Тоже по делам организации?

— Бельгардт обещал познакомить меня в Штеттине с влиятельными людьми, которые могут субсидировать наше предприятие.

Пепита закатила глаза и выразительно промолчала.

— Да, скажи, — вдруг спохватился Железный. — Ты не знаешь, где мой паспорт на имя Рейли? Хочу захватить его на случай, если вдруг в Хельсинки нагрянут чекисты. Британского подданного они не посмеют тронуть.

— Кажется, в шкатулке, — вспомнила Пепита, — где лежат неоплаченные счета…

22 сентября 1925 года Вадим Железный отбыл из Лондона в финскую столицу.

25 сентября 1925 года произошла встреча Якушева с Железным на квартире у Бунакова.

«Он был одет в серое пальто, безукоризненный серый в клеточку костюм. Впечатление неприятное. Что-то жестокое, колючее во взгляде выпуклых черных глаз, резко выпяченная нижняя губа. Очень элегантен. В тоне разговора — высокомерие, надменность. Сел в кресло, поправил складку брюк, выставил носки и желтые новенькие туфли. Начал с того, что не может сейчас ехать в Россию. Поедет через два-три месяца, чтобы познакомиться с «Трестом».

Я сказал:

— Обидно, добравшись почти до Выборга, остановиться у порога.

Железный сообщил, что собирается уехать в субботу на пароходе в Штеттин… До 30 сентября в Москве ничего не успеешь сделать, а задержаться он не может.

Когда Железный заявил, что он в данное время не может ехать, я как можно спокойнее сказал, что если встает вопрос о сроке, то берусь организовать поездку в Москву таким образом, чтобы в субботу утром быть в Ленинграде, вечером оттуда выехать в Москву. Целого дня вполне достаточно для знакомства с Политическим советом «Треста». Затем вечером обратно в Ленинград, понедельник провести в городе, а ночью через «окно» — в Хельсинки. Это будет вторник, в среду есть пароход, отправляющийся в Штеттин».