Слезы (СИ) - Шматченко Мария. Страница 6

— Какое ваше дело?! — пристыдила их кухарка. — Может, и не было никого, просто похож. Может, он решил, что загар нынче в моде! От теперешней молодёжи можно ожидать всего! И поди-разгляди, какой он. Они прячут его, как сказочного принца!

— Вот в этом-то ты права! — подхватила какая-то её товарка. — Один Бог знает, кто он такой, но то, что сказочно красив, это точно!

Так они и перемывали кости хозяевам. Констанция даже как-то пожалела, что согласилась нанять новых слуг.

Глава 5. Можно ли все исправить, или шанса уже нет?

Первые дни болезни, когда целыми днями лежал в постели, как прописал доктор, Адриан был ещё более или менее разговорчивым. Он думал, что всё, что происходит (что о нём так заботятся, так по-доброму обходятся и лечат), это — благодарность за спасение Эйлин, и, когда поправится, всё будет по-прежнему. Конечно же, молодой человек в глубине души мечтал, чтобы его били и унижали хоть чуть-чуть пореже, но порой и не верил, что этому суждено сбыться.

А тут такое дело. Адриан вроде как поправился, а прежней его жизнь не становится. Работать ему не разрешают, в его деревянную хижину не пускают, да и ещё комнату ему выделили! К тому же его начали одевать, как господского сына, не в рабскую, простую одежду!

Фил специально подобрал для брата гардероб. В семье считалось, что у него очень хороший вкус. Сын Фелиции сам одевался модно.

О том, кто он такой на самом деле, ему ещё не сказали, и это ввергало бедняжку в отчаяние! Адриан начал, как ему думалось, «что-то подозревать». Юноше казалось, что они специально с ним играют, чтобы потом ему было больнее, когда опять начнут издеваться. Ещё чувство вины, что этим своим «подвигом» их позорит, ведь из-за чувства благодарности им приходится нянчиться с каким-то жалким, ничтожным рабом. Ему было неловко, стыдно, он чувствовал себя, словно зажатый, задразнённый сверстниками подросток.

В какой-то момент будто бы что-то в нём сломалось. Адриан стал замкнутым. Если молодой человек сам с кем-то заговорит, обитатели дома могли считать это событием.

Как ни странно, но Фил стал единственным человеком, чьих объятий он почему-то не боялся, даже иногда, когда хозяин обнимал его, позволял себе обнять его в ответ, правда, это было очень быстро и ненадолго. Он вспоминал, что этого делать нельзя. Нельзя всё по той же причине — потому что является «всего лишь рабом». Остальным Адриан тоже давался, но тут же отстранялся. А обнимали его в последнее время очень часто — раз по двадцать за день несмотря на то, что мистер Джонсон советовал этого не делать. «Вы для него ещё чужие люди, — говорил доктор, — и ему это может быть неприятным». И это…было правдой. Юноше вскоре это надоело, но он боялся это выказать. Порою ему казалось, что превратился в котёнка, которого постоянно тискуют.

Кажется, всего за несколько дней Адриан сошёл с ума. Молодой человек никогда ничего не брал в руки сам, всё время за всё благодарил, садился куда-то только, если его просили сесть (почему-то считал себя недостойным особенно дивана), подходил к людям, только если его позовут. Казалось, ещё чуть-чуть, и он попросит разрешения дышать с ними одним воздухом. Юноша постоянно искал одиночества, а в одиночестве его никогда не оставляли, потому что боялись, что тот… наложит на себя руки, хотя у него и в мыслях такого не было.

Между тем появилось в нём что-то трогательное и забавное, что-то почти детское. Это одновременно и умиляло, и пугало, потому что порой создавалось такое впечатление, что он недоразвитый. Может, всему виной было то, что с ним обращались, как с ребёнком. Адриана теперь крайне редко звали Адрианом, всё время всякими «солнышками», «лапочками», «медовыми сотами», «своими хорошими», «золотцами» и так далее в том же духе. Кажется, они соревновались: кто придумает прозвище ещё ласковее. А между тем, каким бы несчастным он ни был, ему всё же было не пять лет.

Адриан никого к себе не подпускал. Будто бы боялся обжечься, быть преданным и, откровенно говоря, быть побитым, наказанным.

Шуганным он стал страшно! Однажды, когда уже мог ходить, его взяли с собой на прогулку. Джеральд, каким-то образом оказавшись рядом с ним в дверях, когда все выходили, надевал шляпу, и Адриан тут же пригнулся, подумав, что тот замахнулся рукой, чтобы ударить его. Конни, увидев это, тут же взяла пасынка под локоть и не выпускала всю прогулку. Он испытывал почти панический ужас, когда видел Джерри. Находиться с ним в одном месте юноша мог только в присутствии кого-то другого, и то стоял от него на приличном расстоянии. А чтобы остаться с ним наедине, и речи быть не могло! Однажды молодой человек даже потерял сознание, и с тех пор Джеральд не решался на такие эксперименты, хотя ему, конечно же, хотелось побыть вдвоём с сыном.

В этой странной битве за сердце Адриана больше всех побед одерживал Фил. Нет, «братик» с ним не сблизился, делиться душевными переживаниями раб не смел, но, по крайней мере, его не боялся. Юноше очень хотелось сказать, насколько ему благодарен, но… боялся, считая, что это будет фамильярностью. И каждый раз, благодаря его за любую мелочь, Адриан говорил не просто «спасибо», а «спасибо вам за всё», таким образом пытаясь показать, что помнит, что тот для него сделал. Когда племянник хозяев заходил в комнату, он улыбался ему глазами, и во взгляде появлялось нечто подобное надежде на лучшее.

Фил же всем видом показывал, как злится на дядю. Только при Адриане не пропагандировал это, но вовсе не потому, что не хотел пакостить Джеральду, строить для него преграды на пути к сердцу сына (а на самом деле очень даже хотел, и мало того — очень в этом преуспел!), а потому, что считал, что брату не следует смотреть на негатив. Молодой человек зорко следил за тем, чтобы ничто не печалило больного. Он очень ловко и одновременно вежливо не подпускал Джеральда к Адриану. Всегда уводил кузена, препятствовал любым разговорам, даже если отец хотел что-то дать сыну в руки, Фил под каким-нибудь предлогом перехватывал этот предмет и уже давал ему сам. Когда еще доктор Джонсон делал больному перевязки, он запрещал Джеральду присутствовать при этом. Хотя на самом деле порывался позвать дядю, чтобы тот увидел шрамы от его «пыток».

— Почему ты такой грустный? — спросил однажды бывшего раба Фил.

Адриан не нашёлся что ответить, печаль стала ему настолько привычной, что он уже не обращал на неё никакого внимания, как будто бы это естественное состояние.

— Всё будет хорошо, — сказал ему Фил и обнял его.

Затем он вышел в сад, где был Джеральд.

— Дядя!

И только тот обернулся, тут же получил кулаком в лицо.

— Что ты с ним сделал?! Подонок! Это из-за тебя Адриан такой!

Джерри выпрямился, и племянник снова ударил его.

— Правильно сэр Чарльз зовёт тебя живодёром! Это ты во всём виноват, только ты! В кого ты его превратил?! Садист! Тебе, наверняка, доставляло удовольствие издеваться над ним! Ты сломал ему жизнь, искалечил душу!

При этом Филипп бил его, в ярости не понимая, что делает:

— Ты его бил, а я сейчас тебя побью! В домик на краю ранчо хочешь?! Да я собственноручно тебя в кандалы наряжу!

— Господин! — внезапно раздался голос Адриана. — Что вы делаете?! Зачем вы его избиваете?! Он же ваш дядя! Ему же… больно…

Нет, молодой господин был не дурак — кровопролития устраивать не собирался и потому лупил дядьку не жестоко. Но для бедного бывшего раба любой хлопок по спине казался ужасом. Племянник отскочил от Джерри. Фил на миг застыл как вкопанный. Во-первых, Адриан сам вышел из дома, во-вторых, первый заговорил, в-третьих, такую длинную «речь» сказал.

— Если ещё раз он тронет тебя хоть пальцем или скажет хоть одно грубое слово, даже если не так посмотрит, я его прибью!

— Но он же родной вам человек… — прошептал юноша.

— Ну, и что? Зло должно быть наказано… Ты так много страдал… кто-то должен положить этому конец… кто-то должен заступиться за тебя… И мне плевать, что это мой дядя!