Последние километры (Роман) - Дмитерко Любомир. Страница 46

Что предлагает комиссия? Осудить режим каудильо? Мало. Мягко. Беспринципно!

Синим карандашом Сталин перечеркнул вывод комиссии, написал на полях: «Рекомендовать полный разрыв дипломатических отношений с профашистским правительством палача Франко».

Вторая — о немецком флоте. Не сказано, о каком. Уточнил: «О военном и торговом». Почти все немецкие плавающие средства захватила Англия. Добиваться передачи их Советскому Союзу как стороне, понесшей наибольшие потери.

Третья папка — западная граница Польши. Снова будет бой. Восточная граница окончательно утверждена в Ялте — линия Керзона. Предложение относительно западной: от Балтийского моря на юг по Одеру и Нейсе. Не сказано, по какой Нейсе, их существует две: Восточная и Западная. Перед словом «Нейсе» вставил «Западной». Американцам это все равно, но англичане станут на дыбы: речь идет о важном промышленном районе Силезии.

Четвертая — Италия и другие сателлиты. Италия воевала на стороне Гитлера, точно так же, как Румыния, Болгария, Венгрия и Финляндия. Союзники восстановили с Италией дипломатические отношения и открывают перед нею двери в Организацию Объединенных Наций. Необходимо добиться равных прав для Балканских стран, Венгрии и Финляндии.

Пятая — репарация с Германии, Австрии и Италии. Слова «Австрии и Италии» обвел карандашом и поставил знак вопроса. Эту проблему можно выдвинуть, но настаивать не стоит. После аншлюса Австрия перестала существовать как отдельное государство, стала частью рейха, своей армии не имела. Следовательно, воюющей стороной ее не назовешь. Италия натворила немало бед, однако с нее мало что возьмешь. Другое дело — Германия. Тут репарации должны иметь не только экономический, но и воспитательный характер, чтобы никогда и никому не повадно было творить подобные злодеяния.

Шестая папка — Кенигсберг. Присоединение города и области к Советскому Союзу. Тут все аргументировано.

Встал, раскурил трубку, прошелся по комнате. За окнами морозный рассвет, московская весна в этом году задерживалась.

Вот и использовал последнюю ночь передышки. Завтра, послезавтра и в течение последующих ночей и дней времени не будет: потоком будут идти вести с фронтов.

Штурм Берлина начался с наступлением рассвета.

Сообщений еще не могло быть, а все же позвонил в приемную дежурному:

— От маршала Жукова нет ничего?

— Только что звонил.

— Что у него?

— Готовится.

— Только готовится? Соедините меня с ним.

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

Тишина. Через три державы, через две тысячи километров проносятся волны высокой частоты, чтобы найти безымянную высотку и на ней наблюдательный пункт глаза и мозг гигантской операции.

Через миг послышался глухой, хорошо знакомый голос:

— Здравствуйте, товарищ Сталин.

— Здравствуйте. Что у вас?

— Все готово.

— То есть как готово? Где вы сейчас?

— В землянке. В последний раз сверяем карты.

— Который же час?

— Половина пятого по-московскому и половина третьего по среднеевропейскому.

— Ах вот оно что! — Сталин впервые за эту ночь улыбнулся. — Заработался я. Утратил ориентиры. Смотрю: белый день…

— А у нас до рассвета еще два с половиной часа. Ровно через двадцать восемь минут начнем.

— Как погода?

— Неплохая. Над приодерской долиной туман. Но наши У-2 неутомимы. Целую ночь сбрасывали на вражеские позиции очень полезный груз. Вскоре заиграет оркестр. Начнем свадьбу.

— Пускай она закончится салютом на Красной площади.

— Так и задумано.

— Желаю вам удачи!

— Спасибо!

Уже звенят трамваи на Манежной, Моховой, на москворецких мостах. Трудовая ночь передает эстафету трудовому дню. Одному из последних дней второй мировой войны.

Белые космы тумана были видны и невооруженным глазом, бинокль здесь мало помогал. Весенняя земля парила, звала пахарей, ждала, когда в нее упадут первые зерна.

Березовский опустил бинокль. Он стоял в открытом верхнем люке тридцатьчетверки. Перед глазами комбрига развернулись боевые порядки батальонов Чижова и Барамия. Верхние люки всех танков были открыты, из них выглядывали сосредоточенные лица командиров машин. Вот-вот начнется. Вот-вот.

Иван Гаврилович в последний раз окидывает взором свои подразделения. За ветеранов комбриг спокоен, знает их хорошо, доверяет им полностью. А за новичков побаивается. Главное, чтобы хватило выдержки до последней возможности идти в атаку с открытыми люками. Потому что только так они будут видеть обстановку и действовать в соответствии с нею. Командир, который преждевременно опускается в темноту танка, торопливо захлопывая за собой крышку, сразу слепнет и утрачивает ориентиры. Никакие оптические приборы не могут полностью заменить открытый обзор. Об этом не раз напоминал он вчерашним курсантам на учениях у Одера. Пойдет ли впрок эта наука?

За спиной у комбрига автоматчики, приникшие к броне. Среди них и Сашко Платонов. Неугомонный Чубчик жаждет как можно скорее увидеть Берлин. Вот судьба и свела его со взводом автоматчиков, которыми командует красивый великан Иван Барских. Тот самый тезка комбрига, сибиряк, с которым они повстречались когда-то на КП армии Нечипоренко.

Наконец предрассветную тишину рассекает огненный шквал тысяч «катюш» и орудий. Земля содрогается, стонет. А над нею, над траекториями полета снарядов и мин плывут в высоте звездокрылые птицы беззвучно и грозно. Их звуков не слышно: адский грохот на земле оглушает так, что невозможно собраться с мыслями. Все вокруг гудит, грохочет, содрогается.

Так продолжалось тридцать минут.

Так длилось тридцать минут, и каждому, кто был свидетелем этого фантастического, этого яростного зрелища, могло показаться, что там, по ту сторону узкой полосы ничейной земли, уже ничего больше не осталось, кроме испепеленной полосы, разгромленных металлических и железобетонных перекрытий, изломанной, покрученной, обгоревшей техники, искалеченной природы, убитых людей.

Однако так только кажется. Опытные командиры и бойцы знают: враг упорен и изобретателен. Он глубоко вгрызается в землю, еще много нужно усилий и жертв, чтобы выбить обреченных гитлеровцев из зон обороны, из укрытий.

Туман перемешался с дымом и тяжелыми бурыми полосами ложится на луга и перелески. Где-то высоко в небе еле-еле угадывается рассвет, а над ошеломленной землей еще блуждает перепуганный мрак.

Вдруг его толкают и гонят впереди себя десятки зенитных прожекторов, которые стелются по поверхности земли, выискивая, нащупывая, выслеживая объекты атаки для танков и пехоты. А над всем в небе тысячи разноцветных ракет.

Враг ослеплен. Враг притаился. Враг оцепенел. Но руки вверх не поднимает.

— Впере-ед! — скомандовал по радио полковник Березовский и предусмотрительно предупредил: — Идти с открытыми люками до последней возможности!

Т-34 качнулся, заскрежетал, зацепил траками примороженный грунт, тронулся. Чубчик встал во весь рост, держась за башню. Губы у него шевелились. Березовский скорее догадался, чем услышал: Сашко поет. И понял, что именно он поет. И сам подхватил:

Иван Гаврилович не заметил, что микрофон не выключен, и неожиданная, непредвиденная планом битвы песня понеслась по маленьким движущимся стальным крепостям:

…Где-то после полудня передовой отряд гвардии капитана Барамия вырвался на ровную и гладкую автомагистраль и остановился, заняв оборону. Нужно перевести дыхание, перевязать и отправить раненых, устранить мелкие повреждения, пополнить боеприпасы, заправить танки горючим.