Салют из тринадцати орудий (ЛП) - О'Брайан Патрик. Страница 54

Когда Стивен сел, то обнаружил, что Муонг уже ушла. Ее подстилка лежала аккуратно сложенной за рядом камней. А ноги Стивена совершенно одеревенели. Он их растер, невнимательно слушая песнопение внутри и наблюдая, как солнечный свет движется по склону горы. Небо уже наполнилось мягкой синевой, а гиббоны полчаса с лишним как начали вопить. Свет достиг величественного дерева, которое Стивен счел ликвидамбаром. Песнопение, кажется, приближалось к концу. Он встал, все еще горбясь, и нащупал в скрутке приношения, которые Ли Лян (сам буддист китайской традиции) порекомендовал ему как подходящие. Он принес длинную толстую колбаску изысканного чая в шелковой обертке и длинную толстую колбаску росного ладана в кожаной обертке. Стивен умылся остатками росы, свернул скатку почти так же аккуратно, как Муонг, и сел на ступенях притвора, завтракая корабельной галетой.

Песнопение закончилось, ударил гонг. В открывшуюся дверь солнечный свет высветил величественную каменную фигуру в дальнем конце храма — спокойную и гармоничную, с поднятой ладонью вперед правой рукой. Пятеро монахов-певчих вышли наружу, ведомые высоким худощавым настоятелем. Стивен поклонился им, они поклонились Стивену. Появился Ананда с чаем и несколькими чашами.

Все расселись на земле. Стивен протянул шелковый сверток со словами «Недостойное приношение древнему дому» и кожаный сверток со словами «Древнему дому недостойное приношение».

Настоятель погладил их с отстраненным удовольствием, поблагодарил и умолк, попивая чай глоток за глотком. После приличествующей паузы Стивен кратко рассказал о себе. Он медик — флотский хирург. В эти края его привела война между Англией и Францией. Помимо медицины больше всего его интересуют живые существа и их образ жизни. А один его друг чрезвычайно заинтересован тем, как распространялся буддизм, и сохранившимися ранними храмами. Так что Стивен надеется получить разрешение осмотреть Кумай, измерить его, зарисовать так точно, насколько позволят его способности, а также несколько дней побродить по окрестностям, наблюдая за их обитателями.

— Разумеется вы можете осмотреть наш храм и зарисовать его, — разрешил настоятель. — Но что до животных — убивать здесь нельзя. Мы едим рис, фрукты и тому подобное. Мы не отнимаем ничью жизнь.

— Я не хочу ничего здесь убивать, только наблюдать. Оружия у меня при себе нет.

Пока настоятель это осмысливал, другой монах, смотревший на Стивена через очки, уточнил:

— Так вы англичанин.

— Нет, сэр. Я ирландец. Но сейчас Ирландия подчиняется Англии, и таким образом воюет с Францией.

— Англия и Ирландия — крохотные островки на далеком западном краю света, — заметил другой монах. — Они так близки друг к другу, что их едва отличишь. Птицы, летящие высоко, могут, садясь, перепутать их. Но Англия больше.

— Они и в самом деле близки друг другу, и не всегда их легко отличить издали. Но, сэр, то же самое применимо и к добру со злом.

— Добро и зло так близки временами, — заметил настоятель, — что едва ли отстоят на волосок. Но что до животных, молодой человек, раз вы обещаете не вредить им, то, конечно же, можете бродить среди них. Муонг покажет вам своих друзей-миасов. Здесь есть много свиней, разные гиббоны и их родичи, а еще великое разнообразие лечебных трав. Но, как и все паломники, вы закоченели и одеревенели после Тысячи ступеней. Ананда отведет вас в горячую купальню, а позже вы зарисуете храм и измерите его. Завтра же ваше тело будет гибким и отдохнувшим.

На Пуло Прабанге мало хищников (тех же тигров нет вообще), еще меньше их обитало в Кумае. Можно было наткнуться на питона — змеям приходилось добывать себе пропитание, но для них не столь необычным было питаться и раз в три месяца. Ни они, ни странные мелкие кошки, не говоря уж о малайских медведях, не создавали у миролюбивых животных полусознательного ощущения тревоги и страха, делавших их нервными и труднонаблюдаемыми в других краях. Но превыше всего, больше тысячи лет их не преследовали люди. На человека они обращали внимания не больше, чем на домашний скот. Обомлев от удивления, Стивен обнаружил, что может пройти сквозь стадо замбаров, проталкиваясь между оленей, будто бы один из них.

Он мог предложить детенышу оленька высоко растущий лист папоротника — тот не задумывался ни мгновения. Относительно немногочисленные птицы оказались более скрытными — без сомнения потому, что будучи летающими, они имели и другой опыт. Мало какое существо могло преодолеть голые крутые сланцы внешнего края кратера, а проход был всего лишь один, у Тысячи ступеней. Но даже птицы иногда садились на Стивена. Общий эффект был будто бы как от сна наяву — потеря человеческой сущности или даже невидимость. К тому же тело полностью восстановило гибкость и замечательно отдохнуло после часов в трех выдолбленных в камне бассейнах, питаемых из трех сернистых источников, один горячее другого.

Жвачные меньше всего обращали внимания на Стивена. Свиньи (здесь их водилось два вида) любопытствовали до смущения и играли с ним. Но больше всего интереса выказывали приматы — золотые мартышки, носачи и, конечно же, орангутаны.

Орангутаны оказались кроткими, миролюбивыми, довольно сонными существами, не слишком компанейскими и точно уж не болтливыми. Муонг ни разу не показывала ему группу больше чем из пяти сородичей, да и то это были ее сестры с отпрысками. Но все же они регулярно спускались с почти плоских гнезд, в которых проводили массу времени, и сидели вместе со Стивеном и Муонг, не отрываясь глядели ему в лицо, сложив и вытянув губы будто для свиста. Изредка они мягко дотрагивались до Стивена, его одежды, скудных волос, бледных, почти голых рук (их собственные, пусть и огрубелые, оказались довольно теплыми). Однажды по толстой как канат лиане спустился гигантский старый самец и уселся рядом с ними у корней своего дерева. Ему было много лет, о чем свидетельствовали обширные щечные наросты и горловой мешок, характерные для старых миасов, но он оказался не склонен к брюзгливости и злонравию, столь характерным для стариков.

Он дружески погладил Стивена по плечу, а потом залез наверх по лиане с легкостью марсового, невзирая на внушительный вес. Как Муонг общается с друзьями, Стивен так и не выяснил, хотя и пытался. Различимые звуки имели к этому слабое отношение (всего лишь скромный набор хрипов). Можно было лишь предположить, что дело в обмене взглядами и моментальных изменениях выражений лица. Но как бы то ни было, она точно знала, где сородичи и как позвать их с определенного расстояния спуститься вниз с деревьев или пролезть сквозь бамбуковые заросли.

Внимательнее всего Стивен наблюдал за двумя ярко-рыжими сестрами и их наполовину взрослыми, игривыми, очень подвижными отпрысками. Они гораздо дольше остальных оставались на земле, и Мэтьюрин проводил с ними часы, надеясь запомнить все увиденное. Но Муонг на самом деле не одобряла эти визиты. Стивен наконец-то понял, что детей она считает утомительными, а молодых матерей — довольно дискредитирующими и даже вульгарными.

Именно потому, что Стивен в последний день настоял пойти посмотреть на эту группу, между ним и Муонг случилась единственная размолвка. Обезьяна прекрасно знала, чего хочет человек, а Мэтьюрин по ее выражению прекрасно понимал ее недовольство. Но все же, поддавшись уговорам Стивена и Ананды, она повела доктора на дальнюю сторону озера, иногда на широком травянистом склоне опираясь на костяшки пальцев рук, а иногда — держась за руку Мэтьюрина.

Стая обитала там, где группа деревьев доходила почти до берега. Здесь его Муонг и оставила, явно намереваясь вернуться домой в одиночестве.

Близняшки, похожие на пауков, и более легкие, чем их родственница, охраняли от него вершину валуна — большого округлого серого камня на урезе воды. Маленькие обезьянки с бесконечной энергией атаковали, защищались, падали на илистый берег или в воду, поднимали брызги и начинали все заново. Не считая приглушенного бормотания, где-то полчаса они вели себя очень тихо. Но потом в припадке усердия один детеныш укусил другого за ухо. Оба с воплями шлепнулись в озеро, мамаши помчались вниз. Ругань, окрики, тумаки, клочья рыжей шерсти — забава кончилась, и вся группа неуклюже скрылась среди деревьев.