Огненная кровь. Том 2 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 57
— Таисса! — шикнул Себастьян.
За столом повисла тишина. Ноздри Милены расширились, она шепнула что-то Хейде на ухо, и та, извинившись, встала из-за стола и ушла.
Милена демонстративно отпила вина, откинулась на спинку кресла и произнесла так, будто положила первую карту на стол:
— А ты полагаешь, что ты умна, а Себастьян дипломатичен. Или наоборот? Хотя без разницы — пусть так. Упорство вы позаимствуете у дяди Гаса? Да? Силу у Иррис… И ты думаешь, всё просчитала и победа у тебя в кармане, верно?
— Милена! — Эверинн побледнела, превратившись в натянутую струну. — У нас же гости! Неужели нельзя отложить этот разговор хотя бы до вечера?
— К чему же откладывать? — ответила Таисса, не сводя с сестры глаз. — Всё так. Только у вас с Драгояром, видно, не хватает ума, чтобы понять, что вас меньше и вы слабее. Твоя гордость не даёт вовремя пойти на компромисс и признать своё поражение до битвы. Стоило бы договориться заранее и не устраивать весь этот цирк с поединком, ядом и змеями в коробках!
— Таисса, прекрати, — прошептал Себастьян, схватив её за запястье. — Вспомни о приличиях.
— К Дуарху приличия! — она выдернула руку.
— Так ты полагаешь, что змеи и яд — моих рук дело? — глаза Милены полыхнули холодным огнём.
— Это же очевидно, — повела плечами Таисса, — хоть и довольно глупо. Но глупость всегда была присуща твоим поступкам.
Иррис посмотрела на Таиссу, но встретилась взглядом с Гасьярдом. Он смотрел на неё, как обычно, почти не мигая, очень внимательно, чуть склонив голову, словно чего-то ждал. С самого начала вечера он не сводил с неё глаз, но сейчас, она ответила на его взгляд совершенно открыто и даже чуть усмехнулась. Он смутился и отвернулся, обратившись вкрадчиво к Таиссе и прервав это молчаливый поединок:
— Может быть, мы продолжим этот разговор завтра, на совете?
А Иррис внезапно поняла:
Ей нужно бежать отсюда. Сегодня же ночью. Или рано утром.
Откуда взялась эта мысль, она не знала, но стократ усиленная той тревогой, что витала в воздухе, она вдруг стала главной. Иррис не знала куда бежать, и не знала, как, но единственное, что сейчас было правильным — это рассказать всё Альберту. А он придумает.
Где-то в глубине души остатки коринтийского воспитания взбунтовались против такого вопиюще непристойного плана, но вихрь, тот, что вращался внутри, звал за собой, и что-то подсказывало — если не сбежать сейчас, то всё закончится плохо.
Провалились бы все! Почему ты не смотришь на меня, Альберт? Почему?
И если в день помолвки она очень боялась именно этого, что он будет смотреть на неё, что будет задавать вопросы, вгоняя её в краску, что будет изводить двусмысленностью, то теперь она боялась, что этого не произойдёт. Теперь она хотела именно этого. Прямо сейчас.
Чтобы он смотрел на неё, задавал вопросы, улыбался. Чтобы между ними было то странное кружащее голову тепло, которым он касался тогда, сводя её с ума…
Но он был холоден и закрыт, и не было на свете ничего мучительнее этого.
Иррис с усилием сжимала ложку, пытаясь удержать в себе беснующийся Поток и чувствуя, как гнётся под пальцами тонкая серебряная ручка.
Она ударила его по лицу на озере… Сбежала от него… Отказала в танце… Просила быть просто друзьями… Хотела разорвать связь и разорвала… Она делала ему больно… Она его мучила… И мучилась сама…
Прости меня, Альберт…
Боги милосердные! Как остро ей не хватает его тепла! Хотя бы просто одного его взгляда, чтобы понять, что он на неё не злится. Что нет больше никакой Хейды, и он не сделает какую-нибудь глупость… И что он чувствует то же самое, что она сейчас.
Посмотри на меня, Альберт…
Эти слова сорвались не с губ, а мысленно, сами собой. Даже не слова — желание, поток воздуха. Помимо её воли…
Кажется, она совсем пьяна… Хотя нет, это что-то совсем другое. Что-то толкает её забыть приличия и рассудок и следовать только велению своего сердца.
А сердце хотело только одного…
Вихрь внутри неё изменился, ей казалось, что это и не вихрь, а невидимые руки, которыми можно дотронуться до чего угодно, например, как сейчас, до его лица…
И она дотронулась. До его виска, до лба. Провела по щеке и коснулась губ.
Посмотри на меня, Альберт… Посмотри, пожалуйста…
И на это прикосновение он откликнулся сразу, будто только его и ждал. Серые глаза — капли горячего серебра, этот взгляд пронзил её насквозь, выбивая из лёгких воздух…
Ты мне нужен, Альберт! Я не могу без тебя жить… Больше не могу!
Ей казалось, что она почти прошептала это. И открылась ему навстречу, бросаясь, словно с обрыва в море...
Всю свою душу, всё без остатка, всю до капли она готова ему отдать. Никаких тайн, никаких секретов, никакой лжи, никогда…
Иррис не видела, как сузились глаза Гасьярда, и губы искривила странная улыбка, не видела, как отвернулся Себастьян и выпил до дна всё, что было в бокале…
Она не видела ничего, кроме этих серых глаз и ответа в них…
Вошла Хейда, неся в руках шкатулку из тёмного дерева, отдала Милене, та поставила её перед собой и, отодвинув тарелку в сторону, ответила Таиссе с усмешкой:
— Действительно, а почему бы не признать поражение и не договориться? А чтобы вам проще было его признать, думаю, самое время выяснить кое-что про ум и упорство, — она встала, отшвырнула салфетку и, доставая из шкатулки свиток, продолжила, — нет дядя, мы не оставим этот разговор до завтра. Более того, я имею право требовать, чтобы ты собрал совет немедленно, прямо после этого обеда. Потому что есть… некоторые обстоятельства, о которых все должны узнать!
Тишина за столом вдруг стала звенящей — все взгляды были прикованы к свитку.
***
Армана поймала Альберта на лестнице у входа в Красный зал.
Стояла, переминаясь с ноги на ногу, а он шёл быстро, перешагивая через две ступени, и так уже опаздывал на обед и знал, что Эверинн будет вне себя от гнева. Всю дорогу он обдумывал то, что услышал сегодня от Шианы, к которой отправился, едва закончив читать письмо и дневник Людвига.
После залитых солнцем переулков ашуманского квартала в её лавке было совсем темно, и глаза некоторое время привыкали, прежде чем, разглядеть знакомые склянки на полках и мешочки с сушёными травами. Из-за линялой занавески появился Нахди, но Альберт уже заметил женщину, сидящую в углу на низком табурете.
Коричневый тюрбан украшало перо цапли, приколотое ониксовой брошью, и золотые кольца в ушах покачивались в такт движениями её тела — она плела браслет из разноцветных нитей, напевая при этом что-то себе под нос. И это монотонное пение успокаивало и казалось таким знакомым.
— Шиана? — Альберт прислонился плечом к деревянному столбу, подпиравшему провисший потолок.
Старуха оторвала взгляд от плетения и чуть улыбнулась. Вот теперь он окончательно её узнал, наверное, именно благодаря пению. Когда-то, в очень далёком детстве, так она пела для него.
— Альберт, — она отложила браслет и чуть прищурилась, разглядывая его и продолжая улыбаться.
Он взял табурет и сел напротив.
Это было так странно и так волнительно. Он никогда не думал, что с его рождением связана какая-то тайна, уж Салавар постарался сделать так, чтобы в его происхождении сомнений ни у кого не было. Но последние дни, эти письма, дневник Людвига — всё в его жизни поставили с ног на голову. И сейчас, глядя на Шиану, он думал о том, а хочет ли он на самом деле знать правду? Раньше он верил в то, что его мать умерла, и в этом, наверное, не было её вины. Она его не бросала. Но теперь он не знал, как ему относиться к тому, что все эти годы она была жива, но предпочитала держаться от него подальше.
— Я могу рассказать тебе только то, что тебе нужно знать прямо сейчас. Остальное она расскажет тебе сама, когда придёт время, — ответила Шиана на его вопрос.
— Кто она такая? Адриана? Она действительно ашуманская жрица, проклявшая род Салавара? — спросил Альберт, выставив Нахди за дверь.