Союзник (СИ) - Таволга Соня. Страница 4

Меня разобрал внутренний смех. Нет, не понимаю, и не хочу понимать. Вы, дикари, сами разделились на полноценных людей, и тех, у кого прав не больше, чем у кошки. Если бы вашим Младшим было позволено иметь работу и собственность, вашим Старшим не пришлось бы заботиться о них.

Завершив расчесывание, Ксавьера заплела мне косу, и вновь уселась напротив.

— Я хочу знать, как ты ухитрилась выкрасть у меня конверт, — отчеканила она. — Это во-первых. Во-вторых, я хочу знать, где он находится сейчас. И еще. Мне безумно интересно, каким образом ваши безопасники вычислили меня. Где я ошиблась?

Мышцы во мне напряглись до предела. Я заранее знала, что, реши ниратанка прибегнуть к пыткам, я выдержу совсем мало. Точнее, не выдержу ничего. Но мысль о возможности предать королеву вызывала столь сильное отвращение, что я физически не могла заставить себя говорить.

Дикарка легонько провела пальцем правой руки по ладони левой, и мне показалось, что все кости моего тела пришли в движение, завибрировали в унисон. По щекам сразу побежали крупные слезы.

— На что ты рассчитываешь? — с раздражением спросила Ксавьера, прервав заклинание. — Твое нежное придворное тельце знавало больший дискомфорт, чем от корсета и туфель?

Я застонала от злого отчаяния. Я могла бы движением пальцев превратить кости мучительницы в стекло, и еще одним — заставить их рассыпаться на миллиарды крошечных осколков. Но для этого мне нужны были свободные руки.

Тем временем варварка применила новую пакость из арсенала офицеров-безопасников, и серия обжигающих взрывов случилась у меня в голове. Глаза заволокло розовым туманом, из носа и ушей потекла кровь.

— Эту местность сейчас обыскивает сотня наших, — с упрямством сообщила я. — В любой момент они найдут лагерь, и тогда я получу на свою шею наградной знак, а ты на свою — петлю.

Дикарка не ответила. Она лишь мягко столкнула друг с другом кончики пальцев, и от колкой, пронзающей боли в голове я потеряла сознание.

Впоследствии я не раз теряла сознание, но меня приводили в чувство, и продолжали издевательства. Перспектива погибнуть от рук вражеской шпионки вдруг показалась манящей, как блаженный отдых на облаке, но мучительница четко рассчитывала силы. Ей же наверняка не впервой.

— Ждешь, что я устану? — снисходительно-ласково, как у дурочки, спросила она, наблюдая мои беззвучные рыдания и вздрагивания. — Идиотка!

В звучании последнего слова, в этом возмутительном оскорблении мне внезапно почудилось сочувствие. Впрочем, разум, измученный болью и страхом, наверняка обманул.

Когда сознание вернулось после очередной чрезмерности, черноволосой солдафонки с маникюром не было в шатре. На соломенных тюфяках сидели двое солдат и женщина со шрамом на шее — все трое не сводили с меня напряженных взглядов одинаковых темных глаз.

Я вдруг заметила, что больше не сижу у столба, а лежу на грубом шерстяном коврике у него же. Меня подкинуло страстной вспышкой надежды, но та исчезла мгновенно, как и подобает вспышке. Сев, я долго и бестолково рассматривала свои кисти. Мои руки освободили от столба, но заковали в кольчужные перчатки. Без ключа не освободиться, без обнаженных рук не применить магию. Энергия проходит через тонкую шелковую ткань, но не через плотное стальное плетение.

— Госпожа, — звенящим от волнения голосом позвала женщина со шрамом. — Леди Хэмвей…

Я покосилась на нее с холодной злобой. Она наклонилась над складным столиком, и распрямилась с небольшим подносом.

— Ксавьера велела подать вам ужин и приготовить ванну, — сообщила она. — Она сказала, что худоба и дорожная грязь вас не красят.

Я сдавила ладонями гудящие виски, и с натужной бодростью спросила:

— Сколько сейчас времени?

— Почти два часа после полуночи, — ответила женщина и, бледнея с каждым шагом, поднесла еду. — Поешьте, госпожа, а я сейчас принесу воду и мыло.

Голод казался неуместным, но он был, и я поразительно быстро съела и мясо, и хлеб, и даже выпила отвратительно горький настой из неведомых трав, который ниратанцы почему-то называли чаем.

Когда пришла пора купаться, солдаты вновь покинули шатер. Женщина со шрамом помогла мне раздеться и сесть в тесную ванну, которую я бы назвала кадкой. Намыливая мне волосы и поливая водой, моя помощница дрожала осиновым листом от волнения, и это вызывало во мне недостойное и нелепое злорадство. Вот, я в плену и в металле, лишена свободы и магии, беспомощна, зависима и даже раздета, но простолюдины все равно боятся меня.

— Я — Мири, — сказала женщина, хотя я, утратив тягу к беседам, не интересовалась ее именем.

После купания я завернулась в простыню. Прохладной ночью я быстро замерзла, но Мири ошеломила гадким предложением, и мне стало жарко от возмущения.

— Я это не надену! — вскричала я, задыхаясь от злости, и оттолкнула протянутую стопку одежды.

Эти жалкие наглые обезьяны посмели подсунуть мне форму ниратанских безопасников.

Мири вздохнула с сожалением, звучащим искренне и понимающе.

— Ксавьере не понравится, если я принесу вам свое платье, — тихо сказала она. — А ваша одежда слишком грязна. Я постираю и верну ее, обещаю.

Надеть платье варварки-простолюдинки? Чарующе заманчивая мысль, что и говорить. Надеть форму чужих, без пяти минут вражеских силовиков? Простите, но это вообще не вмещается ни в какие рамки.

Последовали препирательства — ожесточенные с моей стороны, и почти панические — со стороны соперницы. Длилось это недолго — соперница сдалась, выглянула на улицу, и попросила кого-то позвать Ксавьеру. Когда офицер возникла в поле зрения, мой пыл отчего-то утих.

— Ты пытаешься меня оскорбить? — спросила я без недавнего неистовства.

Она была в своем дневном костюме, и все так же тщательно причесана. Очевидно, спать она еще не ложилась. Свет ламп выделял тени под ее глазами, прорисовывал тонкие морщинки в уголках. Она выглядела утомленной, напряженной, и казалась старше, чем днем. Глядя в ее жесткое лицо, я отступила на шаг назад, мимолетом подумав, что, возможно, не стоило мне ее злить.

Движением головы она велела Мири собрать одежду, после чего без колебаний шагнула ко мне, и сорвала простыню. Я позорно взвизгнула, вот так без предисловий оказавшись голышом, а обе ниратанки, не говоря ни слова, развернусь и ушли. Унеся с собой все, чем можно было бы прикрыться.

Растерянно ахнув, я повертелась вокруг себя, надеясь найти в шатре хоть что-то для тепла и приличия, и нашла лишь маленький жесткий коврик, недавно служивший мне постелью. Метнувшись к выходу, я осторожно высунула на улицу голову, нащупала глазом сторожащего меня солдата, который сразу отвернулся, и, вздохнув, засунула голову обратно. Понятно, что нет смысла просить подмоги у него, или кого-то еще. Никто не даст мне одежду, раз капитан забрала ее.

Когда эмоции погасли, холод воспылал. Я свернулась жалким калачиком на колючей подстилке, которая к утру сотрет мне кожу, и принялась печально выбивать зубами дробь. Если бы кто-то зашел в эти минуты в шатер, я умерла бы от стыда, но никто не заходил. И вот так, лежа на коврике, сжимаясь и дрожа нагими телесами, я к собственному изумлению подумала о том, что никто и не зайдет, потому что моя похитительница… уважает меня. Она велела мужчинам выходить в деликатные моменты ранее, а теперь велела не входить до того, как я приму пристойный вид. А ведь в лагере полно мужчин — их большинство среди ее солдат. Солдаты бывают злыми, я это знаю. Все знают. Они убеждены, что наши порядки к ним несправедливы, и отыграться на офицере, или, еще лучше, аристократке — это заманчиво сладкий пряник. Они — слабейшие из магиков, низшие в нашей иерархии, и все магические сословия относятся к ним с пренебрежением. К тому же, в Тиладе и большинстве других стран континента они несвободны — от рождения до смерти облачены в форму и обязаны служить отечеству, и это делает их положение худшим, чем у простолюдинов. Те, находясь на иерархическом дне, хотя бы могут выбирать, где жить и чем заниматься, а солдат ничего не выбирает — он безмолвный и почти бесправный инструмент системы. Офицеры тоже от рождения до смерти в форме, но им хотя бы статус позволяет чувствовать себя лучше. К ним не принято относиться с пренебрежением. Так вот, беспомощная пленница в лагере, иностранка, аристократка, и довольно привлекательная, между делом говоря — разве это не подарок, не прямое приглашение надругаться для забавы? Нет, не здесь. Ксавьера не допустит.