Солдат и женщина (Повесть) - Шульц Макс Вальтер. Страница 10

Мысли Рёдера побежали по кругу, но теперь в обратную сторону. За эту ночь он уже однажды поминал свои долги, долги, которые складываются из причастности и непричастности. Поминал, по вполне понятной причине считая, что идет в свой последний путь и по непонятной причине тащит за собой пустые санки. А случай с Плишке произошел почти год назад. Им велели доставить из Брянска молодое пополнение. Из Брянска. Свежую кровушку. Числом шестьдесят человек. Салажата еще пылали вдохновением и жаждой подвигов. Сопровождающий их офицер тоже был в России новичком. Он заставил их обоз, состоящий из трех грузовиков, ехать всю ночь напролет. Прямо и неуклонно — через брянские леса. Луна была красивая, как по заказу. И произошло то, о чем господин капитан и слушать не пожелал. Нападение партизан. Пятнадцать убитых. Хотя ничего не скажешь, господин капитан сражался как лев. Сам захватил трех партизан. Карательная группа. Добровольцы — шаг вперед! Салажата прямо дрались за эту честь. Уже занималось утро, когда карательная команда, одинаково чеканя шаг и с одинаковыми лицами, тронулась в путь. Рёдер и Плишке были в числе собравшихся по приказу зрителей. Когда трех захваченных партизан расстреляли, Рёдер сказал Плишке: «А ты видел, как стояли русские?» Плишке притворился, будто не слышит. Но Рёдер не мог молчать о том, что видел.

Их малость познабливало, это так, и они смотрели поверх голов команды с таким выражением, словно хотели сказать: «Ну, стреляйте, чертовы выродки, стреляйте, гады». Так истолковал вслух их молчание Рёдер. Потому что это засело в нем как блуждающий осколок. Будь его сын среди этих салажат, он бы тоже непременно вызвался добровольцем. Он бы выскочил первым. Око за око, зуб за зуб. Так учили его. А если бы самого отца назначили в ту команду, тогда как? Он ведь не отказался бы выполнить приказ… Вот что пришло Рёдеру в голову, когда он тащил через ночь пустые сани, когда у него первый раз в жизни отвратительно заныл мускул, тот самый мускул, на котором подвешено сердце. Сам он такой же выродок, но выродок, который готов умереть, как и положено умирать на рассвете. Он почему-то накрепко вбил себе в голову, что это непременно произойдет на рассвете. И, проникшись столь твердым убеждением, он избрал себе чуждые образцы для подражания. Тех трех партизан. Но воспроизвести в точности их поведение он не сумел. Нервы под конец не выдержали. И он попросил о смерти как о благе. Будет ли это для него счастьем?

Описывая дугу вокруг воющей собаки, Рёдер не был в этом уверен. Вот холодные картофелины в погребе, из которых он две согревал сейчас в руках, — картофелины были счастьем. Счастье — это случайность. А за весь минувший день и за всю ночь ничто не было случайностью. Говорить здесь о случайности неуместно. Столько-то он теперь знал. Ему даже стало как-то неуютно от того, что он теперь так много знает. Но кто не хочет подвести черту, сказал он себе, тот должен разбираться и в тончайших оттенках. Наступит утро, и земля будет твоей. Вот станет светло, и земля будет дальше вращаться вокруг солнца вместе с тобой.

И когда он, подгоняемый северным ветром, изменил направление и склонил голову под бременем гнетущих мыслей, ему вдруг вспомнилось, что та женщина швырнула винтовку в сани, словно тяжелую ношу, просто взяла и швырнула. Хотя новые гнетущие мысли пригибали его голову к земле, былая простота неведения повелевала остановиться и громко вымолвить самое простое, что можно сказать при таких обстоятельствах: «Вот ведь как бывает!»

Он застыл с приоткрытым ртом, молитвенно прижав к груди рукавицы с картофелинами.

Когда надо было действовать, ты, Мария, всегда оказывалась малость смышленее, чем я. Вот и теперь ты наставила меня, сказала, что мне думать, теперь, когда от этого так много зависит. Итак, я должен думать о том, что женщина швырнула свою винтовку в сани. А из этого следует, что она не ждала от меня больше ни глупых, ни злых поступков. Ты видишь, Мария, как мало-помалу становится светло? В одном месте уже возникло слабое сияние. Когда станет светло, я съем свои картофелины. Если долго жевать сырую картошку, она делается словно пюре. Я голоден как волк. Но есть я буду очень медленно. Я должен бережно расходовать свои запасы. И свою силу тоже. Чтобы поесть, надо сесть к огню. Пойду навстречу свету. Ведь ночь еще не кончается, понимаешь, Мария? Это не рассвет, это костерок горит вдали. Горит на земле, отражается на небе. Правда, тут недолго и ошибиться. У костра сидят люди. Пожалуйста, пусть меня схватят. Беды не будет. Главное, врать как по-писаному. Порой, когда хочешь уцелеть, приходится говорить неправду.

Мария! Я сбился с пути! Я вижу фуру, я вижу лошадь. И палатку. Мне туда нельзя. Для них я мертв. Если я заявлюсь к ним без единой царапины на теле, старшина пойдет под суд. А он хороший человек. Но поесть мне все равно надо.

Чтобы поесть, Рёдер не просто присел, а уселся на землю. Раньше, когда Мария или сын приносили ему завтрак в поле, то хлеб и что-нибудь еще всегда было завернуто в свежевыстиранный белый платок. Платок расстилали на меже, на нем ели. Разговоров за едой не вели. Рёдеру привиделся свежевыстиранный платок, когда он вдвое сложил полы шинели, поместил картофелины на снятые рукавицы, а сам опустился в снег. Снежный покров был тонкий и дырявый.

Он рискнул подойти к огню довольно близко, до того близко, что его скрывала только ночная тьма. Костер, палатка, фура, лошадь были удалены от него не больше, чем один телефонный столб от другого. Растирая челюстями первую картофелину в пенистую массу, он наслаждался благами, дарованными природой: разжевывание, неторопливое глотание, работа слюнных желез, поступление пищи в желудок и ко всему возможность видеть, оставаясь невидимым. Он видел, как солдатик вылезает из палатки и хлопочет у костра. Далекий собачий вой жутко раскатился в ночи. Солдат бросил в костер остатки топлива, и тут Рёдер догадался, который теперь час. До света оставалось часа два, не меньше. Стало быть, он не так уж и долго лежал без сознания в погребе. И, стало быть, не в полночь, а много раньше он искал себе посох.

Когда Рёдер перешел к поглощению второй картофелины, солдатик снова залез в палатку. И Рёдер подумал, что настала минута попрощаться с лошадью. Вот только он вдруг засомневался, подходящий ли он для этого человек. Вдруг почувствовал себя крысой. Крыса, она ведь тоже украдкой грызет картофель, бежит от огня и бежит от людей. Вот разве что крыса не может чувствовать себя такой несчастной и замученной, как наш брат. И нора, крысиная нора, у нее тоже есть. И — обычно — целая стая крысят. А коли нет в данную минуту, инстинкты сработают, нора вновь наполнится. И далеких путей в неведомое у нее не бывает, у крысы, стало быть. Даже если речь идет о бродячей крысе. У бродячих крыс тоже далекие пути, но крысы не задаются вопросом куда и почему. А уж про господа бога они и вовсе не думают. Низшие существа вообще ни о чем не думают. У них не бывает мыслей. А человек — создание высшей породы. Человек обязан думать. Таков его удел. Человек происходит не от Адама и Евы, но и не от обезьяны. Человек происходит от змея. Змей был первым мыслящим существом. Он сразу смекнул, что райская жизнь коротка. Вот почему господь прогневался и обратил его в существо низшей породы.

Но сказанное змеем было уже сказано. Мысль вырвалась на свободу. Что сказано, то сказано. Лошадь забеспокоилась возле фуры. Не иначе почуяла меня и картофель. Почуяла и думает, чего же Рёдер не идет. Лошадь — она высшей породы, она гораздо выше меня. Она думает, поэтому все ее поступки своевременны. Если б лошадь не умела думать, она бы и с ума не могла сходить, как сходят люди. А она может, на нее может накатить оглум. Такое нередко бывает у лошадей. Скажу тебе прямо, лошадь…

За едой не принято разговаривать. Человек дожевывал вторую картофелину и потому ничего еще не успел сказать лошади. За едой можно только готовиться к разговору. Потому что ум ничем не занят. Мысль вызревает в теле. Как дитя. Душа сидит в диафрагме. Лишь закончив свою ночную трапезу и снова натянув рукавицы, Рёдер заговорил с лошадью. Когда человек уходит, он должен попрощаться с лошадью. Лошадь — существо высшей породы. Лошадь — товарищ. Настала подходящая минута. И сам Рёдер чувствовал себя теперь как подходящий человек в подходящую минуту.