Рассказы - Иган Грег. Страница 30

— Понятия не имею.

— Выдающийся, величайший аналитический ум двадцатого столетия.

Билл наклонился вперёд и спросил, потрясённый, но заинтересованный:

— К-как вы это сделали?

— Как я его добыл? Ну, предприимчивый парень, делавший вскрытие, ещё в тысяча девятьсот пятьдесят пятом, взял этот мозг, как сувенир, перед кремацией. Естественно, разные группы засыпали его просьбами о частях мозга для изучения, поэтому, спустя годы, мозг был разделён и разбросан по всему миру. В какой-то момент, списки владельцев пропали, так что большая часть фрагментов, фактически, исчезла. Однако, некоторые образцы несколько лет назад выставлялись на аукционе в Хьюстоне, вместе с тремя бедренными костями Элвиса Пресли. Думаю, кто-то распродавал свою коллекцию. Естественно, мы здесь, в «Человеческом Потенциале», сделали ставку на лучший фрагмент мозга. Полмиллиона долларов США. Не могу припомнить, сколько вышло за грамм, но это стоило каждого цента. Потому, что мы знаем тайну. Глиальные клетки.

— Г-г г-г?

— Они создают нечто вроде структурной матрицы, в которую внедрены нейроны. Кроме того, они выполняют некоторые активные функции, пока не вполне понятные, но известно, что чем больше глиальных клеток на нейрон, тем больше соединений между нейронами. А чем больше соединений между нейронами, тем сложнее и мощнее мозг. Вы следите за ходом моих мыслей? Ну вот, в этой ткани, — он поднял образец, — почти на тридцать процентов больше глиальных клеток на нейрон, чем вы найдёте у среднего кретина.

Лицевой тик у Билла внезапно вышел из-под контроля, и он отвернулся, издавая тихие звуки страдания. Анжела подняла взгляд на развешанные по стене дипломы в рамках и обратила внимание на то, что некоторые из них — от частного университета на Золотом побережье, который обанкротился больше, чем десять лет назад.

Ей по-прежнему было боязно отдавать будущее своего ребёнка в руки этого человека. Экскурсия по мельбурнскому отделению фирмы «Человеческий потенциал» производила впечатление; от банка спермы до комнаты для родов — везде поблескивала аппаратура, и конечно же, всякий располагавший, стоящими многие миллионы долларов суперкомпьютерами, техникой рентгеновской кристаллографии, масс-спектрометрами, электронными микроскопами и тому подобным, должен был знать, что делает. Но у неё возникли сомнения, когда Кук показал им свой проект с животными: три молодых дельфина, ДНК которых содержала перенесенные участки человеческих генов. («Неудавшихся подопытных мы съели», — сказал он по секрету, аппетитно причмокнув.) Задача была изменить физиологию их мозга таким образом, чтобы они могли овладеть человеческой речью и образом мышления, и хотя, строго говоря, это было достигнуто, Кук не сумел ей объяснить, почему эти существа способны изъясняться только стишками.

Анжела отнеслась к серым дельфинам скептически.

— Откуда такая уверенность, что это окажется так же просто?

— Конечно же, мы провели эксперименты. Мы обнаружили ген, который кодирует фактор роста, определяющий соотношение глиальных клеток к нейронам. Мы можем контролировать степень, до которой этот ген включен, и, следовательно, насколько синтезируется фактор роста, а значит, контролировать соотношение. Пока получилось сократить его на пять процентов, и в среднем это привело к снижению IQ на двадцать пунктов. Таким образом, с помощью простой линейной экстраполяции, мы увеличим соотношение до двухсот процентов.

Анжела нахмурилась.

— Вы преднамеренно производите детей с пониженным интеллектом?

— Расслабьтесь. Их родители хотели получить олимпийских атлетов. На самом деле, эти дети не потеряют двадцать пунктов, вероятно, это поможет им справиться с тренировкой. Кроме того, нас устраивает баланс. Одной рукой даем, другой отбираем. Это всего лишь справедливость. И наша экспертная система по биологической этике считает это совершенно нормальным.

— Что вы собираетесь отобрать у Евгения?

Кук словно обиделся. Он знал своё дело; благодаря карим глазам и его профессиональным достижениям, лицо его красовалось на глянцевых обложках десятка журналов.

— Анжела, Ваш случай — особенный. Ради вас, Билла и Евгения я готов пойти против всяких правил.

Когда Биллу Куперу было десять лет, он целый месяц копил карманные деньги и купил лотерейный билет. Первый приз составлял пятьдесят тысяч долларов. Когда мать узнала о его поступке, а она узнавала всегда, то спокойно произнесла:

— Знаешь, что такое азартные игры? Азартные игры — это нечто вроде налога: налога на глупость. Налога на жадность. Деньги переходят из рук в руки случайным образом, но чистый денежный поток всегда течет в одном направлении — правительству, операторам казино, букмекерам, преступным синдикатам. Если тебе случится выиграть, ты выиграешь не у них. Они по-прежнему будут получать свою долю. Ты выиграешь у всех бедных неудачников, вот и все.

Он её ненавидел. Она не отобрала билет, не наказала его, даже не запретила ему снова покупать билеты, она просто высказала своё мнение. Единственная проблема была в том, что он, как обычный десятилетний ребёнок, не понимал и половины того, что она говорила. Он не мог оценить её аргументы, не говоря уж о том, чтобы возражать. То, что она говорила, было для него слишком сложно. С таким же успехом она могла бы авторитетно объявить — ты тупица и жадина, ты неправ. Его почти до слёз расстраивало, что она добивалась такого эффекта, оставаясь столь спокойной и рассудительной.

Он ни цента не выиграл по этому билету, и не купил другой. К тому времени, как он ушёл из дома, восемь лет спустя, и устроился на работу оператором ввода данных в Департаменте социальной защиты, государственные лотереи всё ещё были, но проводились по новой схеме. Участники отмечали цифры на билете, в надежде, что их выбор совпадёт с номерами шаров, которые выбросит машина.

Билл признавал, что этот выбор — циничная уловка, придуманная, чтобы тихо намекнуть людям, не знакомым со статистикой, что теперь они могут увеличить шансы выиграть, используя навыки и стратегию. Никто больше не должен был иметь дело с постоянными цифрами на лотерейных билетах. Можно было свободно ставить крестики в ячейках, любым способом, как угодно. Иллюзия наличия контроля привлекала больше игроков, и следовательно, больше денег. И это было мерзко.

Телереклама этой игры была самым грубым и тошнотворным зрелищем, какое он когда-либо видел, с улыбающимися идиотами, впадающими в нелепую эйфорию, когда на них каскадом сыпались деньги, с черлидершами, размахивающими помпонами и с безвкусными световыми спецэффектами на экране. Всё это монтировалось с изображениями яхт, шампанского и лимузинов с водителями. Его это смешило.

Однако. Существовало и третье направление. Реклама на радио была не такая тупая, предлагая моментально разбогатевшим заманчивые сценарии мести. Высели своего домовладельца. Уволь своего босса. Купи ночной клуб, в который тебя не пустили. Игра на глупости и жадности провалилась, но месть задевала за живое. Билл понимал, что им манипулируют, но и не мог отрицать, что перспектива провести следующие сорок два года, набирая на клавиатуре всякое дерьмо (или что-то ещё, что требуют делать изменяющиеся технологии от разных недоумков, если он ещё не совсем отстал от жизни) и платить большую часть своей заработной платы за аренду жилья без малейшего шанса вырваться — это слишком невыносимо.

Вот так, вопреки всему, он уступил. Каждую неделю он заполнял купон и платил налог. Он решил, что это не налог на жадность, а налог на надежду.

Анжела работала на кассе в супермаркете, рассказывая клиентам куда вставлять платёжные карты, и поправляла положение банок и коробок, если сканер не мог обнаружить штрих-код (компания «Хитачи» уже выпустила устройство, способное это делать, но Министерство обороны США тайно скупало их в надежде помешать кому-то ещё получить доступ к программному обеспечению для распознавания образов). Билл всегда нёс свои продукты к её кассе, какой бы длинной ни была очередь, и однажды ему удалось преодолеть свою патологическую застенчивость ровно настолько, чтобы пригласить её на свидание.